Потерять себя?

Вернуться к повиновению — главное в любви, в частности, в любви супружеской, заветной. В современном мире, да и в прошлые века, перед супругами не стояло более трудной, опасной и важной задачи, которая полностью противоречит не только мирскому образу мышления, но и всем нашим внутренним инстинктивным порывам. Выполнение этой задачи начинается с готовности забыть о себе, отбросить саму концепцию своего «я» ради того, чтобы жить в мире другого человека, потерять свое старое «я» и обрести новое, лучшее, которое может родиться только в огне самоотреченной любви. Причем призывают нас к самопожертвованию полному и безвозвратному: то, что мы раньше считали своим «я», отойдет в сторону, исчезнет из виду. Нужно быть готовым к тому, чтобы войти в необжитые земли, обрести новое самовоснриятие, при котором мотивом нашего поведения может быть только любовь. Остальное — безумие.

Не это ли проделал наш Господь, когда отбросил Свою извечную вездесущность, невидимость и стал человеком? Не просто человеком, а крохотным младенцем! Как мог Он стать им? За двадцать веков богословы так и не смогли дать точного определения, кем был Вифлеемский младенец. Единственное, что можно сказать: Он был и Богом, и Человеком, Он был Сам по Себе. Вочеловечение — столь таинственное и уникальное событие, что мы не можем понять, как Сам Бог в тот момент мог знать. Кем Он был. Ясно лишь одно: там, в Вифлееме, Он подверг Себя риску, невообразимому риску ради нас. Каким-то образом Бог подвиг Себя к самому краю, вышел за пределы Себя Самого.

Но кроме риска воплощения был и еще один — риск Голгофы, когда Сын Божий умер, выкрикнув имя Отца, оставившего Его. Тогда казалось, что великая игра проиграна. Кто умер на кресте? Видели ли мы более наглядный «кризис личности», душу (Божью душу!), раздираемую надвое? Когда яснее явилась нам Божья любовь? Каково значение креста? Не забытье ли это Христово? Не покинул ли Иисус Христос Самого Себя, чтобы принести спасение Своему народу? Передо мной встает образ спасателя, который ныряет в бушующие глубины, чтобы спасти утопающего, а утопающий так барахтается и отбивается, что вот-вот утопит его.

А можно ли всерьез полагать, что Господь вселенной рискует, что Он все поставил на карту ради нашего спасения? Можем ли мы по-настоящему поверить, что всемогущий Бог отдал Свою жизнь? Лучше поверить, ибо это — суть христианства, источник и секрет любви. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Всем нам в этой жизни надлежит умаляться, все мы — на пути к смерти и праху. Но по благодати Божьей во Иисусе Христе смерть (самое страшное из всех поражений) превращается в источник любви.

Я не хочу сказать, что сама по себе смерть имеет какую-то значимость или важность. Даже символическая смерть — нашего «я» — может вызвать у нас психическое расстройство. Дело не в том, чтобы умереть, а в том, чтобы умереть за другого. Если мы забываем себя, то должны сделать это ради другого. Нам нужно так близко подобраться к чужой душе, чтобы почувствовать, как земля уходит из-под ног, как разум покидает нас. Нам нужно выйти из своего темного, уютного уголка, подойти к самому краю, поддаваясь чужому странному влиянию. Ибо и Сам Бог не заперся на Небе. Он — не гигантское Эго, упрямо цепляющееся за Свое тайное хрупкое величие, хранящее Свои честь и достоинство. Нет. Он стал одним из нас: с Него лил пот, Он хотел пить, Он страдал под грузом наших грехов до смерти.

Не каждому по душе умирающий Бог. Мы не хотим, чтобы у нашего Бога были волосатые руки, чтобы из Его ран текла кровь. Мы не хотим замирать от Его любви. Мы этого не просили. Но такой уж Бог — наш Господь. Истина в том, что в Иисусе Христе Бог чересчур близко подошел к нам — сохранить спокойствие невозможно. Он постучал в наше сердце и оставил Свое изломанное тело на нашем пороге. Любить следует так: нужно быть чересчур близко; необходимо от всего сердца стараться понять другого, в какой бы грязи он ни жил. Не нужно бояться за свое «я» — тогда мы сможем уподобиться Господу Иисусу Христу.