Воскресение

Брак не имеет ничего общего с хмурым, нежеланным гостем в черном — повышенной чувствительностью к смерти. Супруги могут позволить ему войти, поучаствовать в своих повседневных делах, а потом использовать его присутствие, как повод, чтобы вознести помыслы к Богу. Слова «memento mori» («помни о смерти») можно перевести как «memento Dei» («помни о Боге»). Зачастую брак направляет в верное русло мысли о смерти, вечности и Самом Господе.

Если существование смерти обогащает любовь, то почему бы любви не обогатить смерть? Ведь глубже и сильнее всего чувствуешь любовь именно при смерти любимого! Когда любимый находится на пороге смерти, когда знаешь, что он вот-вот уйдет из жизни, как не ощутить всей ценности этого человека? Почему же каждый день своей жизни не жить так, словно он последний? Будто это вообще последний день мира, последний день любимого человека? И тогда присутствие смерти вместо черной тучи, нависающей над любовью, грозящей разрушением, превратится в источник живительной влаги, которая будет орошать наши мысли, напоминая о хрупкости жизни, ценности каждого ее мгновения, будет лелеять в нас надежду на вечную жизнь, дарованную благодаря воскресению нашего Господа Иисуса Христа.

Когда я держу в ладонях лицо жены, глажу теплую, упругую, нежную кожу, пробегаю пальцами через шелк ее волос, то часто думаю, что под кожей и волосами скрывается череп. Я представляю, как бежит кровь по сложной сети сосудов, как напрягаются мышцы, как посылают импульсы нервные окончания. Воображаю себе извилины ее мозга, думаю о грандиозном коммутаторе в человеческом мозгу, о работе каждой клеточки. И я не могу понять, как миллионы крохотных частиц плоти и крови могут образовать такое нежное лицо! Это все равно, что сделать воду из камня! Меня поражает это хитросплетение физики, биофизики, метафизики, квантовой механики, какой-то внеземной химии и Божьей благодати, в результате которого она была сотворена.

Но я все равно не перестаю думать о ее черепе. Мне нравится мысленно видеть его белым, словно фарфоровым. Каким странным будет взгляд пустых глазниц, устремленный в вечность! Меня это волнует, волнует не меньше, чем изгиб и упругость ее груди. В смерти есть своя эротика, потому что нервный центр эротики — в бессмертии.

Я не думаю, что в моих рассуждениях есть что-то угрюмое. Дело в том, что череп есть у каждого, как и кости, которые по иронии судьбы переживают своих хозяев. Это какая-то вселенская шутка, загадка — неразрешимая, но очень ловко придуманная для того, чтобы возбудить наше любопытство, прекратить наши умствования и подтолкнуть к молитве. Загадка в том, что твердые, белые, крепкие кости одеты живой плотью. Эта плоть прекрасна, но со временем она обречена умереть и отпасть от костей, словно скорлупка с ореха. В такую почву и должно попасть зерно веры. Вопросы роятся в мозгу: откуда такая поразительная красота? Почему она так быстротечна? Почему вообще хоть что-то существует? Зачем жить, если суждено умереть? И дело здесь в спасении не души, о котором мы, смертные, так печемся, а нашего бренного любимого тела. Тело — наше сокровище, без которого мы себя не мыслим.

Когда я дотрагиваюсь своими пальцами — косточками, обвитыми плотью, — до глаз жены, то ловлю себя на мысли: а ведь здесь могло бы быть все что угодно, кроме карих, проницательных, прекрасных и сияющих глаз. И глаза эти становятся мне безумно дороги, потому что их там могло бы и не быть. Они не покажутся чудом, пока я не увижу их такими, какие они есть: зависшими в глазницах черепа, как земля в космическом пространстве.

Мне нужен этот череп. Мне нужен этот ужасный и возбуждающий вопросительный знак: жизнь здесь, рядом, она — теплая и трепещущая на фоне черной бархатной подушечки, она — на краю пропасти.

Иезекииль это знал. Именно поэтому в долине сухих костей он пророчествовал о великой тайне искупительной Божьей любви. Господь подхватил пророка и опустил в самую гущу пира Смерти, на кладбище человечества, обвел его «кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи» (Иез. 37:2). Бог заставил его заглянуть в пустые глазницы и подумать, что остается от человека после того, как он перестает дышать, лишается теплого трепещущего покрова плоти. Подобно Гамлету, первому экзистенционалисту в западной литературе, глядящему на череп Йорка, Иезекииль понял, что конечная перспектива человека — превратиться в глину, которой можно замазать любую дыру. В сухости и мертвенности белых костей Иезекииль увидел чудо Божьей благодати, чудо любви: когда-то Господь вдохнул в них жизнь и пообещал, что вновь призовет верных из могил. Ибо то, что сделал Господь однажды, Он может и повторить. «Сын человеческий! оживут ли кости сии? я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это».