2. Отсутствие сходства с нами

Ничто не меняется так быстро, как прошлое.

Дмитрий Пашков

Страна, где все по–другому

О обитатели сегодняшней реальности, ностальгически вспоминающие обычаи и пейзажи «чужой страны» — своего прекрасного и безвозвратно утерянного прошлого! Это обращение к старшему поколению, которое любит поговорить, что в их время все было лучше. В ответ молодежь, которая не знает иной реальности, кроме окружающей, принимается всячески защищать мир, в котором живет. Результат? Естественно, ссора.

Прошлое, как говорил английский писатель Лесли Хартли, действительно «чужая страна, там все по–другому». И родственники, знакомые и даже совершенно посторонние лица преклонного (то есть от сорока и выше) возраста не устают напоминать об этом людям вполне зрелым и дееспособным (то есть достигшим пятнадцатилетнего рубежа). И, разумеется, те, кому напоминают, не преминут назвать тех, кто напоминает, добрым словосочетанием «старпер отстойный». Причем из всех возможных характеристик эта – едва ли не самая политкорректная. Хотя правы лица преклонного возраста, ох как правы! В прошлом все по–другому. Именно потому, что это чужая страна, чужая даже для «старперов», продвинутые они или отстойные. А почему? Да потому, что имеет место быть вытеснение^[15], надежный прием избавления от неприятных воспоминаний.

Недаром великий психолог Карл Юнг дал вытеснению название «аутогипнотической амнезии»: под влиянием нежелания помнить о каком–нибудь инциденте человек способен забыть что угодно и кого угодно, даже родное дитя, второй десяток лет проживающее в соседней комнате. Вспомните фильм «Один дома»! Психолог бы сказал: неспроста мама с папой до самого прибытия на место назначения так и не заметили, что самый вредный из отпрысков остался неупакованным и неготовым к отправке. В общем, позабыть отдельные факты из собственной биографии для человеческого сознания — плевое дело. К тому же это та–ак освежает восприятие!

Эту чрезвычайно эффективную форму психологической защиты нам довелось встречать непосредственно у наших знакомых: одна из них (назовем ее Тамара) отличается «защищенностью» поистине удивительного качества. Ей неизменно удается забыть все то, что выходит за пределы ее представления о себе. Поскольку в ее системе ценностей первое место занимает семья, то, разумеется, для повышения самооценки Тамара считает себя превосходной женой и матерью. И помешать этому представлению не смогли ни разводы, ни конфликты с детьми. Через некоторое – весьма краткое — время после взрывов, которыми разряжаются все затяжные конфликты, Тамара абсолютно всерьез утверждает, что она для всех непререкаемый авторитет и все ее обожают – и мужья, нынешние и бывшие, и дочь, и прочая родня. Да, в самом деле, близкие давно оставили надежду поколебать Тамарино самоощущение, на своей шкуре убедившись в его непробиваемости. Хотя время от времени срывы случаются и в этом семействе. Впрочем, между сценами Тамара живет, как в старой студенческой песенке поется: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год!» — ее способность к аутогипнотической амнезии, она же подавление, репрессия, вытеснение, поистине неисчерпаема.

Тамара не помнит, как ссорила своих детей с друзьями — просто потому, что боялась утратить свое влияние на сына и дочь. После пары–тройки сцен с доверительными разговорами друзья ее детей испарялись. Или, во всяком случае, не отваживались переступить порог столь гостеприимного дома. Тамара не помнит, как вмешивалась в отношения сына с девушками, как заставила дочь учиться на курсах секретарей–референтов против ее воли, как выживала детей из дома, когда появился второй муж. Список можно было бы продолжать и продолжать: неистребимый дух соревновательности постоянно толкал эту неутомимую женщину к новым свершениям в узком семейном кругу. И чем явственней был урон, нанесенный собственным детям, тем громче звучал ее голос, голос матери семейства: «Я для вас в лепешку разбивались! Всегда желала вам только добра. И запомните: ни одна мать детям плохого не пожелает! Каждая мать для своего ребенка все сделает! Вот я, между прочим, всю жизнь вам помогала, всю себя вам отдала…», et cetera, et cetera.

Нам как–то тоже довелось прослушать такую оду самовосхваления. Наблюдая за остальными слушателями, мы заметили, что в присутствии Тамары не возникают даже те, кто ей откровенно не симпатизирует, кто знает ее как облупленную, кто не верит в ее фантазмы ни на йоту. Все сидят паиньками и благожелательно улыбаются. Разве что слегка покашливают и отводят глаза, слушая Томино щебетание о том, сколь она добра к людям, сколь велика ее харизма и сколь не замутнена ее карма.

«Матери что–то объяснять – дохлый номер, — смеялся Игорь, Тамарин сын, — И ведь что ей ни скажешь, чего не припомнишь, хоть какие улики предъяви – через пять минут: а? Что? Нет, не помню, не было, не состояла, не участвовала! Если б она меня зарезала и нож облизала, а ее в это время сняли скрытой камерой и фото развесили по всему интернету – она бы и тогда все отрицала! И прошла бы любой детектор лжи, уверяя, что к пострадавшему вообще не прикасалась, если не считать материнского поцелуя при встрече!»

Для молодого человека, который в свое время принимал участие во внутренних военных действиях и понес определенные потери, конечно, совершенно невыносимы дифирамбы, которые его мать посвящает якобы имевшей место семейной идиллии и себе, представителю старшего поколения, как миротворцу и харизмоносцу. Отсюда родственная обида, переходящая в стойкую антипатию, перерастающую в тяжелое равнодушие, крепко замешанное на разочаровании и недоверии. Да вдобавок чувство справедливости, свойственное молодости, а в зрелости несколько размытое чувством практицизма: кажется, что ради правды (или того, что представляется правдой) есть смысл и побороться, вплоть до нанесения противнику тяжких моральных повреждений. А уж сказать не в меру распевшемуся «родимому соловью»: «Да чё ты гонишь!» — это уж непременно. А он не гонит. В смысле, не врет. Он, может быть, сочиняет, но не обманывает во имя достижения недостойных, эгоистичных, мелких целей.

Как ни странно, цели у него самые благородные и альтруистические: взрастить в себе и своих близких облагороженный имидж той самой серой повседневности, в которой все бывает – и холодная (горячая) война, и вооруженное перемирие, и двойная агентура, и наука дипломатия, которая есть «продолжение войны другими средствами», как сказал китайский политик Чжоу Эньлай. Согласитесь, такая реальность в пух и прах разносит семейные идеалы – и личные, и общепринятые. Итак, разочаровавшись в идеалах, одновременно начинаешь понимать изречение писателя, много воевавшего со своим окружением за право быть собой — Оскара Уайльда: «Правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой». Вот почему большинство людей старается это нечистое и непростое нечто замаскировать – но не ложью, а мифом. Да, это проявление слабости. А кто сказал, что все мы поголовно должны стать сильными? Как это требование обосновать? Учительница в школе говорила: «Ты старше, значит, должен быть сильнее (варианты: умнее, храбрее, добрее)» – так, что ли? Увы. Годы не всегда добавляют человеку ума, силы, храбрости и доброты. Но каждое очередное поколение молодых ждет от старших именно этих возрастных проявлений. А старшие все равно демонстрируют неиссякаемые запасы инфантилизма.

Вот и Тамарино поведение – такой же «привет из детства». Тактика, к которой она прибегает, а вместе с ней и миллионы других – не простоевранье. Это вранье улучшенного качества, «апгрейденное» системой Станиславского и самогипнозом.

Искренняя вера в то, что вы отродясь никому зла не делали, превращает вас, реального, а значит, неидеального, в ангела повышенной плотности.

Примерно то же происходит и с вашей жизнью, довольно будничной. Повседневность, сверкающую всеми красками от бледно–серого до темно–серого, легко расцветить с помощью богатого воображения. Дети так и делают, рассказывая истории, «не потому, что они правдивы, а потому, что это хорошие истории», как говорил ирландский писатель Джон Махаффи. О летающих тарелках, злостно похищающих варенье прямо из банки и мешающих вовремя сделать уроки, хоть раз в жизни слышит каждая мать. И буквально через несколько лет после преступных тарелок настанет время еще менее правдоподобных вариаций на тему «А знаешь, мама, он такой…». Обычно родители реагируют на подобные игры подсознания как на злостный обман с преступными целями. Ведь взрослым кажется, что они сами давным–давно оставили глупые детские затеи и живут в реальном мире. Следовательно, и детям – неважно, дошкольного, школьного или постшкольного возраста – пора повзрослеть и заглянуть в лицо действительности.

Между тем, у действительности, судя по всему, не самое приятное лицо, пусть и переменчивое. Никому–то оно не нравится, в том числе и отчаянным мазохистам. Потому что даже люди, не обделенные храбростью, перед грядущим обзором реалий стараются вовремя принять тщательно подобранный допинг. Храбрятся и подначивают себя кто как может. И как только это тягостное зрелище – мы имеем в виду лицо действительности – оказывается в прошлом, наше сознание тут же замазывает портретик ушедшей эпохи: колорит меняет на более веселый, придает освещению теплый оттенок, записывает наиболее ужасные фигуры всякими там камушками, кустиками, фигурами крупного домашнего скота… Так из самой унылой повседневности рождается обаятельный, можно сказать, ностальгический образ. А в основе ностальгии, как известно, лежит желание вернуть то, чего у нас никогда не было. И никого не убеждает Экклезиаст, где сказано: «Не говори: «отчего это прежние дни были лучше нынешних?», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом».

Да, не от мудрости. Наоборот, от инфантилизма. Ну и что, если мне приятно об этом спрашивать, повышая тем самым свою самооценку: я родился/родилась и вырос/выросла в уникальную, замечательную эпоху, которой вы, нынешние, и представить не можете! «Горе от ума», монолог Фамусова. Ода старшему поколению — «прямые канцлеры в отставке по уму», а заодно и себе, раз уж довелось с такими людьми знаться. Стремление найти или хотя бы создать предмет для ностальгии оправдано именно этим желанием похвалить себя без особых на то оснований – ну, пожил в былые времена, ну повидал то, от чего сегодня остались лишь пустыри да руины… Разве тут найдется повод для комплимента? Найдется. И еще как.

Американская писательница Мэри Маккарти пишет: «Все мы – герои своих романов». Если временный отрезок, в который вы росли и развивались, станет легендой, вы и сами превратитесь в персонаж легенды, а персонаж по определению интереснее, ярче, выразительнее рядового человека.

Человек многогранен, многомерен, многосторонен, зато персонаж имеет шанс прославиться.

В общем, у каждого есть свои причины представляться героем романа. Становясь чище (или грязнее – это уж что кому кажется более престижным) помыслами и деяниями если не на деле, то в собственном воображении, человек всю жизнь, по выражению Ф.М. Достоевского, «самосочиняется». Это все отзвуки детских фантазий, за которые всех нас журили и песочили взрослые, которые тоже были не без греха. Можно, в принципе, его и осудить за такое «мифотворчество». Врушка Тамара авторам этой книги, во всяком случае, симпатичнее не стала. Но любителя «самосочиняться» необходимо понять – а потом уж осуждать его или оправдывать согласно конкретной ситуации. Он человек – и ничто человеческое ему не чуждо.

Правду трудно говорить и нелегко слушать

Проблема непонимания между поколениями заключается в том, что приемы психологической защиты младшим кажутся злонамеренным саботажем, игнорированием очевидного, возвеличиванием себя за счет того, кто близок и кто слабее – и часто за счет собственных детей. Естественно, такая стратегия воспринимается как агрессия, а не как защита. Молодежь полагает, что взрослые стараются ущемить их законное право на эмоциональную гармонию, на полноценное самовыражение, на доверительные отношения – одним словом, на счастье. Как же так, спрашивается? Родители не должны поступать с детьми подобным образом! Они вообще не должны режиссировать свои дурацкие «постановки» с нами, молодыми, в качестве бесправных статистов! И если они сами не в силах сказать себе правду, мы сделаем это – скажем что следует, да еще такими словами, с такой критической дозой откровенности – мало не покажется!

Жизнь отдам и пасть порву за правду! Особенно если правда на моей стороне. Чтобы доказать родителям свою правоту и их заблуждения, дети готовы жертвовать собой. И, как правило, не задаваясь вопросом: а стоит ли?

Ульяне было двадцать лет, когда разошлись ее родители. Она уже давно перестала считать себя ребенком, но развод родителей стал для нее тяжким потрясением. Прежде всего Ульяна думала, что выросла в крепкой и дружной семье. Папа с мамой по отношению друг к другу уже не угорали в страсти на третьем десятке совместной жизни, но всегда хорошо ладили, проявляя снисхождение к недостаткам друг друга. Отец, например, стоически переносил мамино хобби: Наталья Андреевна пела в художественной самодеятельности. Отец восторгов не проявлял, но и недовольства не выказывал. А вот Ульяну коробило от маминого увлечения. Точнее от результата. Голос у Натальи Андреевны был сильный, но некрасивый. В репертуаре преобладали песни про любовь и арии из оперетт, которые предполагалось исполнять молодым особам, свято уверовавшим в свою сексуальную неотразимость. Наряды для выступления Наталья Андреевна подбирала себе согласно репертуару. Короче, когда мама пела на праздниках со сцены дома культуры, сидящей в зале Ульяне хотелось провалиться сквозь землю. Она видела, насколько нелепо и неприлично выглядит ее мать. Ульяна не раз порывалась сказать об этом Наталье Андреевне, но отец отговаривал. «Ну, нравится ей все это, — успокаивал он воинственно настроенную дочь, — пусть развлекается. Мы же тебе не запрещали сделать татуировку или носить розовый парик, когда тебе в пятнадцать лет приспичило. Ну, и ты на мать не наезжай. У каждого свои недостатки», — философски заключал отец сакраментальной фразой из фильма, герои которого «любили погорячее».

Ульяну такое отношение отца успокаивало, во всяком случае она была уверена, что ее несуразная мамаша не останется одна на старости лет, отец ее не бросит. Гром грянул, как казалось Ульяне, среди ясного неба. Ульяна была в шоке, когда узнала, что Наталья Андреевна подала на развод с мужем. Еще больший шок она испытала, когда увидела нового избранника матери, своего будущего отчима. Ей страшно захотелось схватить мать в охапку и отвести ее на прием к психиатру и окулисту: «Только слепая и сумасшедшая баба может связаться с таким уродом!» — в ужасе думала девушка. Виталий, избранник Натальи Андреевны, был неприятный, потасканный, пронырливый тип, из тех, что с удовольствием шатаются по самодеятельным концертам, бесплатным презентациям и прочим мероприятиям третьего сорта. В таких местах всегда полно женщин с заниженной самооценкой, манией величия и неутоленной жаждой чего–нибудь эдакого. Здесь Виталики чувствуют себя хозяевами положения, выбирают себе жертву и приступают к осаде. И при любом раскладе не оказываются в убытке, потому что терять им нечего. Зато Наталья Андреевна была в полном восторге от своего нового мужа: «Он мой самый преданный поклонник! Он ходил на все мои концерты! Он меня боготворит! Какое счастье, что меня посетила великая любовь!» Однако Ульяна видела, что отчим не любит мать, что Виталий просто выбрал себе тетку подурее, побезвреднее и решил обосноваться у нее до лучших времен. Он даже не считал нужным особо скрывать свое отношение.

В какой–то момент у Ульяны созрела идея, что все еще можно вернуть. И родители снова будут вместе, только нужно избавиться от Виталия. Например, открыть матери глаза на его реальное чувство, отнюдь не напоминающее любовь. Пусть мать застанет своего непорочного и любящего (якобы) мужа в постели с другой женщиной, так сказать, поймает с поличным. И тогда у нее наконец–то откроются глаза. Ульяне казалось проще простого осуществить свои планы «технически». Она видела, какими глазами провожает ее отчим, как, впрочем, и любую другую молоденькую девушку, попавшую в его поле зрения. Конечно, кроме отвращения Ульяна ничего к Виталию не испытывала, но ради восстановления своей семьи она была готова на серьезные жертвы. Соблазнить отчима оказалось легко. Виталий не испытывал ни угрызений совести, ни вообще какой–нибудь неловкости — словно только того и ждал. Приготовив «место преступления», Ульяна позвонила матери, наплела небылиц и заставила встревоженную мамашу срочно вернуться домой. В общем, все случилось именно так, как запланировала Ульяна. Наталья Андреевна примчалась домой, застала дочь и мужа в постели, устроила скандал, Виталий, криво ухмыляясь, съехал.

Да, все прошло согласно Ульяниным задумкам. Кроме одного: Наталья Андреевна ничего не поняла. Точнее, поняла на свой манер. Она посчитала дочь злодейкой, которая из зависти разрушила ее великую любовь и семейное счастье. Естественно, последовал конфликт с летальным исходом – летальным для материнско–дочерних отношений. А вот к первому мужу Наталья Андреевна так и не вернулась. И глаза на реальное положение дел у нее так и не открылись. Потому что дело было не только в Виталии.

А в чем же тогда? Все в том же: в желании сделать свою жизнь, равно как и себя, интереснее. Люди впадают в психологическую зависимость именно от тех вещей, которые добавляют интересности их существованию. Просто каждый выбирает свое: самодеятельность, романы, наркотики, горные лыжи… И, разумеется, некоторые увлечения не столько дополняют, сколько аннулируют личность увлекшегося. Впрочем, иная личность настолько непривлекательна и неразвита, что ее и аннулировать не жалко. Беда в том, что страдает уже отлаженная группа контактов, социальные функции, которые человек выполнял раньше, до появления психологической зависимости, нарушаются или вовсе разрушаются: он/она разводится, теряет близких, оставляет работу, растрачивает «подкожные», влезает в долги, обзаводится кучей болячек – и заодно отказывается платить за свои личные и деловые катастрофы из собственных дивидендов, требуя помощи от знакомых и даже незнакомых. Речь, конечно, не только о деньгах, хотя и о них тоже. И те, на чьи плечи легло слишком много проблем и обязательств, пытаются исправить положение чем могут. А чем? Вернув все обратно. Есть и другой путь: доказать этой особе, страдающей маниями и фобиями, что она не права ! И поступает непорядочно! И отдает свое сердце и свои средства недостойному объекту!

Стереотип, навеянный масс–медиа: стоит человеку открыть глаза на правду и показать ему наглядно и во всей красе, кто есть ху, как он сразу примет точку зрения оппонента, и все встанет по своим местам. Не верьте тому, что утверждает кино, ток–шоу и господин Мольер^[16]. Поведение Оргона, наблюдавшего из–под стола, как Тартюф соблазняет его жену Эльмиру, в высшей степени нетипично: выгнал негодяя и со всеми домашними помирился.

В реальной жизни Оргон, намертво прикипевший душою к ханже, вряд ли пожелал бы с ним расстаться, а стал бы по–прежнему обвинять чад и домочадцев во лжи и разврате. И наказал бы их, за попытку поругания чистоты и невинности его дражайшего святоши.

Так же, как нельзя вылечить наркомана, объяснив ему глубину его морального падения. К тому же он и сам в душе понимает, до какой низости дошел.

Ни фобию, ни манию нотациями, разовыми акциями и маленькой победоносной войной скорректировать невозможно. Подумайте сами: вот лично вы чего–нибудь боитесь? Высоты или замкнутого пространства, тараканов или темноты? Ваше сознание говорит: стоя у окна, вы не свалитесь вниз, если только не предпримете ряд специальных мер – не откроете створку, не залезете на подоконник, не оттолкнетесь от него и не вспорхнете, аки голубь небесный. И таракан вас не съест и даже не обругает, в отличие от соседа дяди Васи, которого вы все–таки не настолько боитесь, чтобы при встрече взвизгивать и отпрыгивать к стенке, судорожно снимая тапок. А подсознание шепчет: да, конечно, но все–таки… Я уж лучше не буду глядеть из окна, а в кухне и в ванной поставлю ловушки и ядом поморю. И психологи советуют: боитесь какой–то ситуации – постарайтесь в нее не попадать. Избавитесь от негативных ощущений.

А как быть с позитивными ощущениями, если к ним так и тянет, так и тянет? У каждого из нас имеется дефицит чего–либо насущного: острых ощущений, любви, кальция… Организм требует этот дефицит восполнить, личность поддается. Срабатывает биологическая программа. Наркоманы есть и среди животных. Ну зачем кошке валерьянка? Нервы лечить? А некоторые виды мартышек воруют у людей спиртное. Ежики обожают жевать окурки. Потому что не умеют читать и не знают про вред алкоголизма и курения? Да, ежики и мартышки читать не умеют. Но если бы и умели, все равно высокий процент ежиков пренебрег бы предупреждением Минздрава. А у мартышек вообще те, кто во хмелю становится буйным и агрессивным, получает статус лидера. Они, согласно мартышковой табели о рангах, круче тех, кто просто засыпает и наутро мучается похмельем.

Вот почему конфликты, вызванные психологической зависимостью, невозможно решить простым выведением «наркотика» на чистую воду. В подобной ситуации увлеченная натура ведет себя не умнее курящего ежика. К тому же структуру личности, которая складывается годами, нельзя переломить одной ситуацией или целым рядом ситуаций. Если ей, как самой крутой из мартышек, кажется: мое любимое занятие не только доставляет приятные ощущения, но и повышает мой социальный статус – как же от такой благодати отказаться? И все, кто понуждает меня к воздержанию, просто завистники, злодеи, провокаторы. Им тяжело видеть мой успех и мое счастливое лицо. Их надо ущучить и разогнать поганой метлой, а самому остаться тет–а–тет с моим прекрасным Тартюфом. Этого требует моя духовность. Хотя на деле этого требует подсознание и животный инстинкт.

Даже зрелые люди, наблюдая, в какой паутине путается их родной «психологически зависимый», годами канифолят ему мозги: смотри, что ты творишь, на кого ты похож, куда ты катишься… А уж молодые–то! Им мало словесных мер. Они пытаются дожать объект воспитания наглядностью своих гипотез. Все покажу – и всем докажу! Молодежь верит кинофильмам. А в кино, если лоху продемонстрировали его обидчика во всей неприглядности, обманутый чертыхнется или прослезится, но потом непременно скажет демонстратору спасибо, прижмет его к груди – и пойдут они на закат вместе, рука об руку. Как в «Касабланке»: может быть, это начало прекрасной дружбы. Не бывает. В реальном мире практически каждый лох будет сопротивляться как сорок тысяч лохов. Ему ведь надо не только признать, что перед ним подлый мерзавец, а не бесценный благодетель – это еще полдела. Надо признать, что он сам – дурак и рохля. А это уже задача не для дурака и рохли. Такое про себя понимают, как ни парадоксально, только сильные личности, обладающие недюжинным характером.

Проверять родных людей «на прочность» — опасное занятие. Есть шанс их лишиться. Или лишиться веры в них.

Важный момент — разочарование в родителях. Трудно примириться с тем, что родитель твой – дурак. Чертовски обидно! Да легче примириться с негодяем в качестве родителя. Еще обиднее – пойти ва–банк и проиграть свой статус «самой большой ценности в жизни близкого человека». Занять второе – а то и не второе – место после какого–нибудь Виталика и дурацкого пения в перьях и блестках. Нам всем свойственно требовать от мамы и папы «максимальной отдачи»: у вас не может быть ничего дороже меня, вашего дитяти. А как, спрашивается, они жили до появления на свет пресловутого дитяти? У них уже тогда существовала система приоритетов, не касающихся деторождения. Неудивительно, что она не исчезла бесследно после того, как вас принесли из роддома и посадили на трон – в смысле, положили в колыбельку. Эти ценности по–прежнему борются с вами за первенство в жизни ваших родителей. И вам это, скорее всего, обидно.

Не злитесь. Ничего хорошего из ваших ставок ва–банк не выйдет. Во–первых, если вы выиграете, придется заполнять собой всю сферу жизнедеятельности родителя. Ужасно, если вы станете предметом его психологической зависимости. Он вам жизни не даст, превратится в паразита, сосущего ваши силы, ваше время, ваши перспективы, ваши связи, ваши эмоции. И ему всегда будет мало, потому что заполнять внутренний вакуум — не легче, чем заполнять вакуум внешний, космический, беспредельный. Начнется бесконечная игра в вампиров и оборотней. Психологически зависимый превращается в вампира, а его добыча, пытаясь заначить хоть что–нибудь для себя, становится оборотнем и прячется в темных кущах, маскируясь под неясную тень: авось не заметят, дадут воздухом подышать, случайных прохожих погрызть, пожить своей жизнью. Пиррова победа: она вроде бы есть, но ее вроде бы и нет. Нужен вам такой выигрыш?

Мы в ответе за тех, кого приручили, но мы и не всегда знаем, кого приручили.

Во–вторых, если вы проиграете, ваше самолюбие сильно пострадает. И вы не достигнете поставленной цели, как не достигла ее Ульяна. Героическое самопожертвование этой несчастной доставит ей немало бед. Окружающие, конечно, не поймут, что и зачем она сделала. Кто–то скажет: девице самой понадобился сукин сын Виталий. Кто–то решит: у девчонки крыша от зависти поехала, пока она любовалась на мамашину любовную идиллию. Кто–то вообще заявит: гормоны бушуют, вот и кинулась на ближайшего мужика. Всякий самоотверженный поступок в глазах окружающих получает двойственное, а то и тройственное толкование. И отнюдь не всегда лицеприятное. Это, опять–таки, в кино подвиг всех спасает и все решает. После подвига ничего больше нет, как после свадьбы голубых героя и героини. Финальный поцелуй, а дальше, как писали Ильф и Петров, «все будет чрезвычайно хорошо», как после нахождения гражданином Корейко скрипящего, как седло, кожаного бумажника с двумя тысячами пятьюстами рублями…^[17] В действительности подвиг и свадьбу надо еще пережить и построить новый, постгероический и постсвадебный быт на новых началах с новыми правилами. И не всегда это новое бывает счастливым. И не всегда окружающие вас поймут и поддержат.

Что же касается объекта ваших притязаний: будьте готовы к сопротивлению. Если у наркомана отнять наркотик, то начинается… правильно, абстиненция. В просторечии ломка. Переживать ее не хочет даже тот, кому и в самом деле желательно выздороветь и обрести себя. А ведь у большинства психологически зависимых и в мыслях нет вернуть себя себе. Они и без всяких там «Сверх–Я»^[18] неплохо жили. Представляете, как он станет брыкаться, если поймет: вот сейчас меня лишат моего бесценного, пусть и безнравственного увлечения? Необходимо понять: такого не переделать. И придется позволить ему быть зависимым от Виталиков дураком, ежиком с сигаретой. А себя подставлять нельзя. Скажите: я у себя один/одна. И выполните совет, данный доктором в пьесе Евгения Шварца «Тень»: махните на все рукой и вздохните с облегчением.

Ложь как признание превосходства

Впрочем, кому–то нестерпимо думать: мой–то родитель, оказывается, не так умен, как хотелось бы! Да быть того не может! Но ведь он/она взрослый человек, должен/должна понимать такие вещи… Неужели не сознает, что за глупости делает и говорит? И неважно, что это за «глупости»: песни и пляски в перьях и стразах на сцене дома культуры или украшение своей незамысловатой жизни словесными стразами и перьями. То есть пышным и вычурным враньем. Все равно впечатление одинаково удручающее: вроде бы психически нормальный человек, не без образования, солидный и семейный, а ведет себя как… дурак. Да, именно дурак. Но, как гласит английская пословица: «Верь только половине того, что видишь, и ничему из того, что слышишь». Впечатления – и самое первое, и все последующие — нередко обманчивы. Трудно узнать, с кем имеешь дело без тщательного анализа информации. Поэтому не вешайте ярлыков, а приглядитесь повнимательнее.

Тот, кто заврался, не всегда дурак. Бывает, что сильно напуганный человек себя ведет не просто глупо, а феерически глупо. Острые приступы страха перед жизнью или перед социальным осуждением могут заставить нас делать чудовищные вещи. Ведь мы все мечтаем об одобрении – о социальном, об индивидуальном, о любом. И даже шизоиду в определенные моменты жизни требуется внимание публики. Потому мы и стараемся выглядеть хорошо, быть интересными, вызывать симпатию. И время от времени перебарщиваем с применением декоративных деталей вроде чистоты наших помыслов, глубины наших чувств, а главное — нашего сказочного (причем буквально сказочного) успеха. И это несмотря на то, что знаем: разоблаченный лжец всегда выглядит глупо. Если игрок, просадивший последнее, или преступник, взятый с поличным, или специалист, допустивший ошибку, могут вызывать жалость, злость или отвращение, то враль, пойманный на вранье, главным образом смешон.

Джордж Бернард Шоу был прав, говоря: «Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас повесить». Хотя кому–то обратный вариант больше понравится: пусть уж меня повесят, лишь бы не смеялись. Впрочем, людей гордых до самоубийства не так уж много. Когда доходит до крупных неприятностей, человек пытается выиграть время, надеясь придумать решение. Или дождаться чудесного спасения. Или попросту смыться. Стараясь не столько исправить положение, сколько оттянуть расплату, он, как правило, выдает «репортаж с петлей на шее», в котором нет ни единого верно названного показателя. И тем самым роет себе могилу. Вернее, роет могилу своему достоинству и своей репутации. Если (а точнее, когда) враля поймают, ему придется досыта хлебнуть ужасающих разборок, утомительных нотаций и унизительных намеков. Да вдобавок ко всем сегодняшним проблемам он получит гаденький такой ярлычок — на вечные времена. При случае ему не преминут напомнить, как он неудачно пытался спастись от возмездия при помощи столь глупых уловок, как бездарная ложь. Чья, спрашивается, психика способна выдержать подобное без срыва?

Чья–чья. Психика чиновника, бизнесмена, политика, которого результат переговоров волнует больше, нежели сохранность репутации. У него, можно сказать, нет репутации, а может, и самолюбия тоже. Зато у него есть должность. Он на посту, а на посту нельзя давать волю чувствам. Придется потерпеть до того момента, когда тебя сменят. В смысле, снимут. И только выпадая из должностного списка, эти профессионалы бесстрастия возвращаются к нормальной жизни, после чего долго проходят акклиматизацию, а там и соматизацию^[19]. Но есть психотипы, которым изначально по барабану, какого мнения о них окружающие: это, в первую очередь, активный тип; а также шизоид, в чьем характере нет истероидного компонента; импульсивный тип при своей потребности в конфликтах вообще нередко «вызывает грозу на себя». Словом, спасти от негативных ощущений может только носорожья шкура — природная или сформированная в процессе карьерного роста.

Но в детстве и в юности истероидный компонент присутствует почти в каждой личности. Поэтому для молодых людей внешняя оценка, как правило, важна чрезвычайно. Им хочется быть (или хотя бы выглядеть) хорошими. Вернее, им хочется уважения. А лучше бы, конечно, восхищения. В общем, им есть что терять с уничтожением их репутации. Поэтому возникает чувство страха. Чем выше уровень паники, тем неправдоподобнее отчет. К тому же для производства качественного вранья необходим опыт. Политики знают это как никто. Маргарет Тэтчер считала, что «не следует беззастенчиво лгать; но иногда необходима уклончивость». Опытные специалисты в области профессионального вранья почти не лгут: они добиваются того же эффекта, всего–навсего умело дозируя правду. В молодости практически никто этими навыками не обладает.

Когда родители взрываются упреками и просто сатанеют от ярости? Когда обнаруживают, что их великовозрастные дети – все еще дети. И склонны к абсолютно детской, неправдоподобной и некачественной лжи. Старшие постоянно требуют, чтобы подросшие чада вели себя по–взрослому. А готовы ли дети даже взрослые к подобному испытанию? К ответственности, взвешенности, разумности поступков? Ответ звучит по–пионерски: «Ясный перец, всегда готовы!» Между тем готовы лишь демонстрировать упомянутые качества. Но не готовы их иметь .

Взрослые дети пока только пытаются выглядеть взрослыми, а нести бремя взрослости им тяжело: слишком это скучно, обременительно и, что греха таить, неблагодарно. В молодости всем нам свойственно предъявлять завышенные требования и к окружению, и к себе. Притом, что соответствовать этим запросам попросту невозможно: сознание еще не умеет делать выбор и решать что жизненно необходимо, а что – так, для шику. Словом, в инфантильных планах слишком много намешано: планки в отношении карьеры, внешности, сексуальности и вообще во всем, что касается крутости и продвинутости, взлетают до небес. А в качестве спасательного средства молодежь использует имидж, построенный, как фата–моргана, безо всякого фундамента. Все силы – душевные и физические — уходят на поддержание иллюзии, поэтому на дело почти ничего не остается. Пытаясь повысить свою самооценку, молодые легко заходят в тупик, но делают вид, что ситуация под контролем. На беспокойство родителей браво отвечают: «Не учи ученого!», «Плавали – знаем!». А разницу между имиджем и реалиями покрывают враньем.

Как мы врем? Отвечаем: часто, обстоятельно, многословно, когда надо и не надо.

Расхожие типы вранья делятся на два типа: «уважительные причины» и «жертва обстоятельств». Врущий таким образом демонстрирует, что не настроен на конфронтацию, он послушен и примерен, он «так хотел, но не сумел».

«Жертва обстоятельств» построена на демонстрации героики будней. Жертва надеется разбудить в слушателе чувство жалости или чувство вины. Смотрите, сколько на мою долю выпало! Если бы не весь этот кошмар, то я бы непременно! Я идеален, но все выпавшее на мою долю не снести простому смертному.А я, между прочим, не только жив, но и относительно бодр, свеж и всегда готов, если только обстоятельства по новой меня не завернут. Легенды сочиняются в расчете на сочувствие и уважение. Хотя обилие «страшных опасностей и ужасных приключений» в самой что ни на есть обыденной жизни вызывает ассоциацию… правильно, с Буратино в стране дураков. Деревянная чурка, обладающая изрядной долей самонадеянности, вызывает отвращение даже у самых стойких. Выбирающий подобную тактику для окружающих – всего–навсего лузер. Олух, неспособный разрешить рядовые проблемы. Только «безумные мамаши», утратившие чувство реальности, поддерживают свое неудачливое дитя: он так старался! За что вы его ругаете? Лучше помогите – и у него все получится! Но большинство родителей пребывает в расстройстве: ну почему именно у меня родилось такое? И почему методы славного Тараса Бульбы в наши дни уголовно наказуемы?

«Уважительные причины» основываются на демонстрации послушания и рвения. Фундамент закладывается еще в школьные годы чудесные. Тогда нас не ругали за пропущенный урок или несделанное задание, если таковое упущение произошло по уважительной причине. Уважительные причины, в отличие от «страшных опасностей и ужасных приключений», не столь фатальны. Они более правдоподобны и нацелены на притупление бдительности: все будет хорошо – как только, так сразу. Все под контролем. Вранье этого типа меньше раздражает слушателя. Во всяком случае на первых порах. Проверяющий ограничивается подозрением, недоверием и выжидает. Его ярость растет по мере накопления уважительных причин. Главное – не доводить до критической массы и цепной реакции. Заядлые «уклонисты», манкирующие своими прямыми обязанностями, точно знают, где следует остановиться, чтобы не спровоцировать взрыв родительско–учительского негодования.

К сожалению, во взрослой жизни обе тактики выручают плохо. И даже совсем не выручают. Если что–то не сделано, уже неважно, какие причины тому виной – уважительные или неуважительные. И какие обстоятельства предшествовали «недеянию» — страшные или не очень. За то, что дело не двигается с мертвой точки, рано или поздно спросят. В ответ на перечисление трудностей, помешавших выполнению задания, начальство произнесет хрестоматийно–косноязычную фразу: «Меня не интересует, почему «нет», меня интересует, когда будет «да»?» И даже зная заранее весь этот диалог, множество людей снова и снова прибегает к примитивным уловкам «родом из детства». Хотя иной «увиливающий» гораздо больше сил и времени тратит на то, чтобы отвертеться, нежели на решение проблем.

Ну, предположим, в профессиональной сфере царит закон джунглей, а не школьные правила. В семье–то все иначе! Здесь–то мы можем и соврать, и поплакаться, и на жалость пробить, и на вспомоществование развести… Можем. До поры до времени. Вероятно, здесь времени на нытье отведено побольше, чем в официальном учреждении, где все как неродные. Но и родные не бездонны в плане сочувствия и снисхождения. В общем, однажды в ответ на очередную жалобу вы увидите на добром (некогда) родительском лице нейтральный скепсис и услышите напряженное молчание. Следующая стадия: фейерверк негодования. И стадия последняя, завершающая: переход на военное положение. Что радует? Все это сделали вы, своими силами. Что делать? Меньше врать. И даже не потому, что врать – нехорошо. Просто ваше вранье обременительно для ушей слушателя. И уже не срабатывает. Если слушатель – ваш родитель, то он, как правило, в курсе истинного положения дел. Ведь он имеет счастие наблюдать вас ежедневно в пределах родного жилища. И для уяснения ситуации не требуется большого ума, хватает и наблюдательности.

Как правило, чем безвыходнее положение и чем более запущена ситуация, тем обильнее и многословнее врут молодые. И тем более раздражаются родители.

Старшее поколение примерно представляет, чем может кончиться дело. И что расхлебывать заваренную отпрыском кашу предстоит именно им, старшим. И какая это будет соленая, крутая, изрядно пригоревшая каша. Поскольку к родителям взывают, когда ситуация доведена до критического или даже до безвыходного состояния.

Вася легко учился в школе, особенно по точным наукам. Он поступил в Академию имени Баумана, хотя слышал от многих, что учиться в Бауманке тяжело. Но это его не останавливало. Вася был уверен в себе. Вначале учеба не показалась ему сложной. Он без особых усилий решал контрольные, перед которыми тряслись все однокашники. Не напрягаясь, отрабатывал «хвосты», если случалось прогулять. У преподавателей он был на хорошем счету. И беспокоиться, казалось, совершенно не о чем. Первый курс он закончил шутя. Родители, гордые успехами сына, купили ему подержанный «Жигуленок», и у Васи появилось новое хобби. Он удовольствием чинил и «апгрейдивал» железного друга. На следующий год у Васи на учебу просто не оставалось времени. Но он не унывал. В конце концов, он же помнил, как учился на первом курсе. «Ничего, — думал он, — справлюсь». Правда, мать сильно доставала, все талдычила, что он завалит учебу: «Если вылетишь, тебе светит армия!» «Сам знаю, — думал Вася, — все под контролем».

К середине первого семестра Василий попытался сдать задолженности по контрольным. С большим трудом сдал всего треть. Пошли специализированные предметы. Васе не хватало знаний, выезжать на прежнем багаже не получалось. Неудачи расстроили парня, и он ушел в подполье еще на месяц. Надеялся, что в зачетную неделю проскочит в общем потоке. Родителям, естественно, врал, что все в порядке, что часть он сдал, а с преподавателями договорился, что сдаст все остальное. Мать волновалась и пыталась поговорить с сыном. Вася злился и уходил в глухую оборону. Беседы с матерью кончались одинаково: нудным разговором о хвостах и призраке армии. В зачетную неделю Вася не проскочил, как надеялся. Под угрозой оказалась сессия. Именно в этот момент юноша и решил посвятить маму в дела свои скорбные: устроил матери истерику и потребовал, чтобы та поехала в деканат и уладила его дела.

Не особенно надеясь на успех, Вера Федоровна все же поехала. На встрече с деканом она выяснила реальное положение дел. Напомнила, что на первом курсе Вася учился хорошо. В свою очередь, объяснила, что у нее слабое здоровье: повышенное давление и гипертонический криз. Сказала: сын потому запустил учебу, что вынужден был ухаживать за ней. Просто на шаг не отходил, все сидел у одра больной мамочки. Пообещала: если нужно, то принесет соответствующие справки. Вера Федоровна не обманывала декана: она действительно болела. Соврала только в одном: сын за ней не ухаживал. Ей удалось договориться, чтобы свои «хвосты» Вася сдал во втором семестре. Вася из Бауманки не вылетел, но, несмотря на заступничество матери, ситуацию все равно пришлось разгребать самому. Вера Федоровна сдать задолженности за сына не могла.

Что тут скажешь? Молодец Вася! У него не хватило сил решить свои проблемы самостоятельно, но по крайней мере хватило здравомыслия почти вовремя обратиться за помощью и переложить разрешение своих проблем на родительские плечи. А у Васиной мамы хватило силы духа и чувства меры на то, чтобы соврать во спасение собственного чада и преподнести декану ловко скроенную полуправду. Такое родительское вранье детьми всячески поощряется. Как котом Матроскиным совместный труд для его пользы. Тут можно задать себе, любимым, пару вопросов. Во–первых, как часто мы эксплуатируем чувство ответственности родителей за нас, маленьких и слабых двадцатилетних деточек, в самых неприглядных целях? Во–вторых, каково взрослому человеку соглашаться играть такую роль? Не сравнивайте в таких ситуациях родителей с собой или со своими друзьями. Для молодых и прекрасных – вранье в определенном смысле средство коммуникации. Можно перебрать без всяких последствий для организма и не мучиться похмельем. Словом, как с гуся вода. А для ваших родителей, людей взрослых и зрелых, соврать – значит оказаться в унизительном положении. Ложь не проходит бесследно, даже если все прошло гладко и цель достигнута. И собственный ребенок может стать врагом, если постоянно шантажирует родителя своими проблемами, норовит затыкать им дыры при каждом удобном случае и часто заставляет его врать окружающим «в свою пользу». Поэтому не запускайте ситуацию до полной безнадеги, не расплачивайтесь самооценкой родителя как мелкой разменной монетой, а еще поменьше врите самим себе. И пользуясь советом британского премьер–министра о том, что «иногда необходима уклончивость», делайте упор на слово иногда. Это и будет признаком реального взросления.

А что можно посоветовать взрослым детям, когда старшее поколение впадает в инфантилизм? Родители тоже, предчувствуя крушение своего имиджа успешных, сильных и деловых людей, нередко прибегают к детскому вранью и глупым примочкам. К сожалению, дети все это видят – и расстраиваются тем больше, чем сильнее любят своих предков. Бывает, что конфликт и последующее отчуждение между близкими возникает из–за форс–мажорных обстоятельств.

Участники конфликта не смогли преодолеть мировых проблем – экономического кризиса, например – и отказались простить себя за это.

Наверняка вам доводилось сталкиваться с родней по животрепещущему поводу… дефицита финансов: у родителей попросту не хватает средств на удовлетворение юношеских/девичьих амбиций. И в качестве надежного самооправдания старшее поколение начинает все отрицать: дескать, требования молодых (особенно те, которые адресованы нам) завышены, бессмысленны, преходящи и вообще не имеют никакого оправдания в глазах зрелого, разумного человека, каковым, само собой, и является старший – просто потому, что он старше . Лучше нам всем подождать того момента, когда вы повзрослеете, заработаете денег и сами удовлетворите все мечты, о которых не забудете в процессе зарабатывания денег. Взрослым этот подход кажется разумным: ни мучительных признаний в собственной несостоятельности, ни разорительных трат на всякие дурацкие безделушки (вроде крутой тачки или заграничного образования), ни пустой мечтательности в глазах отпрыска – все ясно, категорично и прозрачно. То есть однозначно. Хотя нам кажется, что принцип английского писателя Фрэнсиса Хоупа намного полезнее: «Когда ребенок подрос, для родителей самое время научиться стоять на собственных ногах».

Как поется в песенке пирата Флинта: «Всему виною деньги, деньги, деньги! Все зло от них, мне б век их не видать!»^[20] Не секрет, что многие родители именно так и живут, как Флинт напел: у них у самих с финансами негусто, и детишкам они помочь не в силах. Сознались бы напрямую: так, мол, и так. Ну извини! «И кроватей не дам, и умывальников. Полыхаев»^[21]. Неприятно, конечно, зато все по–честному, без трагикомических сцен. А когда под простое и, главное, всем понятное состояние непрухи подводится идеологический базис: вы, дети мои, зажрались! Вам слишком многого хочется! Вы не умеете себя ограничивать, бла–бла–бла, бла–бла–бла… Тут ребенку, естественно, кажется, что родитель собирается возложить на него вину за все несовершенство мироздания. А это даже не обвинение, это старая добрая психологическая игра «Если бы не ты»^[22]. И в нее, кстати, могут играть оба участника. Только ни к чему хорошему это состязание инфантов не приведет.

Заблуждаются старшие, сильно заблуждаются. Эпоха категорически–демагогических отговорок миновала. Не действуют они больше. И дети, и подростки, и молодежь прекрасно понимают причины и следствия: если мама/папа взрывается гейзером практически на любое «хочу» – скорее всего, в нашем многострадальном отечестве или в отдельно взятой семье, ячейке общества наступает очередной финансовый спад. Ну, может, не в этих выражениях, но смысл приблизительно тот же. И не надо на повышенных тонах описывать родным детям, какие они дураки, ваще. Хотя некоторые родители, подсознательно ощущая, что их легенда раскрыта, а явка провалена, тем не менее продолжают гнуть старую линию. Вероятно, сказывается давняя привычка к последовательности поведения. Из демагогии, страхов, недомолвок и несознанки вырастает каменной крепости непонимание между старшими и младшими.

Мы часто сравниваем стандарты поведения, принятые у старшего и у младшего поколений. Зрелое, ответственное поведение у молодежи — явление, что греха таить, редкое. Просто уникальное. Оно и неудивительно: физиология не та. Для разумного поведения человеку требуется черта, которую психологи называют произвольностью. Но складывается она постепенно (мы бы даже сказали «очень постепенно), пока сознание учится контролировать эмоциональную сферу.

В детстве не мы управляем чувствами, а они – нами. Это связано, помимо всего прочего, и с самой структурой мозга. Все чувственные сигналы поступают в миндалины. Так называются не только органы лимфатической системы, но и центр эмоциональной деятельности: миндалины в мозгу – часть мозжечка. Предназначение мозжечка — обеспечивать древнейшие функции организма, от ходьбы до глотания пищи. Вот он и формируется в эмбрионе на ранних этапах развития плода. С возрастом обработка информации переходит к лобным долям мозга – это наше хранилище памяти, наш банк данных. Лобные доли в ходе эволюции появились гораздо позже. Оттого они намного сложнее мозжечка. В общем, прежде чем эта часть мозга научится действовать, полтора десятилетия пройдет. Как минимум. А сигналы–то обрабатывать надо? Вот и подключаются примитивные отделы мозга – в частности, мозжечок. Он и выдает эмоциональную реакцию на все раздражители в течение первых 15–18 лет нашей жизни – реакцию дикую, инстинктивную, захватывающую. Вот почему дети не в силах противостоять страхам или искушениям. А взрослые?

У взрослых тоже встречается поведение по типу детского – такое, словно у них в голове сразу несколько мозжечков «первобытствуют». На инфантильных взрослых и надеяться не приходится, и столковаться с ними трудно, и даже просто терпеть их бывает невмоготу. Прямо сквозь кости черепа видно, как их лобные доли бездельничают. Иногда кажется, что индивид в этом неповинен. Если у человека, скажем, эпилепсия или нарколепсия^[23], — глупо его обвинять: с чего это ты отключился посреди разговора, посреди фильма, посреди вечеринки, посреди улицы? Весь кайф испортил! Он же не в силах себя контролировать! Может, инфантильный взрослый тоже не смог дозреть по причинам, от него не зависящим… Подумайте над этим. Если в вашей семье проблемы создает незрелость кого–то из старших, не спешите вешать на него собак. Попробуйте сначала разобраться и лишь потом командуйте «Фас! Ату его, болезного!»

Влияние страха перед реальностью тоже стоит учесть. Мы боимся, что не оправдаем возложенных на нас надежд и не исполним предъявленных нам требований, не только в юности. Мы боимся этого всю жизнь. Помните, мы перечисляли психотипы, более ли менее равнодушные к социальному неодобрению? Получается фифти–фифти: половину психологических типов не очень–то волнует факт собственной несостоятельности; зато другую половину этот факт – а главное, публичное признание оного – может по стенке размазать. Истероиды, психастеноиды, эпилептоиды от мысли «Все, теперь они убедятся в моей слабости (некрасивости, непорядочности, бесполезности и т.п.)» впадают в депрессию и всерьез болеют. Если в характере человека имеется соответствующий психологический радикал (притом, что у каждого из нас по три–четыре радикала на нос – а значит, никто не в силах избежать «показушных» стремлений), он непременно будет волноваться на тему «Как я выгляжу?», волноваться до дрожи в коленках. Словом, в очередной раз предлагаем вам проявить снисходительность к детским слабостям взрослых людей. А что еще остается?

Оптимальная доза самолюбия

Французский драматург Пьер де Мариво утверждал: «Нужно очень много самолюбия для того, чтобы не слишком его выказывать». Сколько же нужно самолюбия, чтобы противостоять прессингу внешнего мира? Оказывается, его лучше вообще не иметь, тогда психологическая защита может совсем не понадобиться. Потребность в психологической защите увеличивается прямо пропорционально амбициозности и злопамятности человека. Если у него нет ни честолюбия, ни чувства собственного достоинства, которые противник может затронуть – намеренно или ненароком – то объекту унижения по фигу, что он не сам упал, а его уронили.

Впрочем, органическое ощущение душевного комфорта чревато… глубокой серостью – как личности, так и ее существования. Пусть окружающие назовут этого индивида славным малым — в реальном измерении он послужит всего лишь прекрасным фоном (или, как говорят в театре, «задником») для их собственных свершений и амбиций. Психология выделяет среди прочих разновидностей тип личности, которую такое положение дел вполне удовлетворит – это активный психологический тип, «человек из народа», чья натура не предъявляет завышенных претензий к окружению и, как следствие, не знает и проблем с самооценкой. Но большинству психотипов существенно важен вопрос: и где ж она теперь, моя бесценная самооценка?

Человеку свойственно защищаться от всякого негатива. Поэтому у каждого из нас формируются стереотипы мышления, из которых строится психологическая броня. Они называются механизмами психологической защиты^[24]. Психолог Т. Шибутани считает: «Хотя это понятие введено в обиход психоаналитиками, не все понимают, что защищается в этом случает не столько биологический организм, сколько собственное представление о самом себе».

Человек «индивидуализированный», то есть прошедший через горнило индивидуации^[25], не может не защищать это неповторимое, обособленное «Я».

Хомо сапиенс изобрел множество приемов для такой обороны. Например, в истории с Натальей Андреевной мы видим, как используется прием рационализации^[26]: примадонна самодеятельности пытается оправдать свою психологическую зависимость от самодемонстрации не тем, что она есть. Закатывая глаза, исходя «ахами» и «охами» насчет великой любви и высокого искусства, Наталья Андреевна избавляет себя от созерцания довольно неприятных реалий. Вот почему она не видит своих собственных попыток компенсировать дефицит эмоциональных встрясок, не сознает ощущения глубокой ординарности и своего «творчества», и своего быта, не вглядывается в истинные намерения поклонников вроде Виталика. Иначе пришлось бы поступиться представлением о самой себе.

Рационализацию легко принять за правдоподобную – или за неправдоподобную — ложь. И даже за тривиальное вранье. Но это, строго говоря, не совсем ложь. И уж тем более не вранье. Это игра в прятки с собственной жизнью, с собственным сознанием и, главное, с подсознанием. Кто водит, а кто прячется, угадайте сами. По тому же принципу действуют и психологические игры^[27], развлечения^[28], ритуалы^[29]. Если уметь ими пользоваться, можно разрядить эмоциональное напряжение, снизить уровень агрессии, тревоги, страха – разумеется, за счет искренности, открытости поведения и «резкости» восприятия.

Мы полагаем, что наши читатели – достаточно взрослые люди, чтобы, оставив за скобками подростковый максимализм, понять: чрезмерная искренность общения, как и чрезмерная острота ощущений, губительна. Между прочим, с детьми дошкольного возраста проводился следующий эксперимент: ребенка оставляли в комнате одного, взяв с него обещание не оглядываться назад до возвращения взрослых. Как правило, любопытство брало свое, ребенок оборачивался, рассматривал предметы, раньше находившиеся у него за спиной, потом отворачивался и ждал, когда за ним придут. И когда психолог входил и спрашивал: ты обернулся или нет? – более развитые все отрицали. Человек начинает свое развитие с умения вовремя солгать. Прямо библейская легенда об Адаме, налопавшемся антоновки, но упорно все отрицавшем. Видимо, господь счел именно этот поступок сигналом, что первый человек достаточно созрел для самостоятельной жизни.

В общем, мы призываем отнестись не столько снисходительно, сколько адекватно к тем приемам психозащиты, к которым прибегают люди вокруг нас. Не искать виноватых. Лучше бы, конечно, избавиться от представления, что мир людей делится на виновных и невиновных. Тогда будет проще жить, а главное – мы имеем в виду, на данный момент главное, — проще будет приступить к решению следующей задачи: к пониманию, с кем именно вы общаетесь и на что ваш собеседник способен. Чего вы вправе требовать от него и чего он требует от вас. Каковы перспективы дальнейшего общения. Как исправить уже совершенные ошибки и постараться избежать новых. Словом, ваша задача – ответить на вопросы, которые мы – зачастую бессознательно – ставим перед собой в процессе общения.

Один из самых существенных – во всяком случае, существенных для психоанализа — факторов мышления и поведения личности заключается в том, что человек пытается забыть. Но выражается это и в том, как ваш «объект изучения» пытается скрыть от собственной памяти все «разрушительные» для него «детали». Эти два параметра позволят вам понять две важных вещи: систему ценностей и систему запретов вашего «подопытного».

Например, история долговременного конфликта Тамары с собственными детьми проясняет несколько существенных моментов Тамариного мировоззрения. Во–первых, семейное благополучие для нее действительно вещь чрезвычайно важная. И семья, возможно, единственное средство для повышения Тамариной самооценки. Иначе героиня этого рассказа не тратила бы столько сил на формирование легенды. Во–вторых, Тамара не настолько уверена в своих «семейных» достоинствах, чтобы набраться смелости и признаться в промахах и неудачах. Видимо, человек она слабый, трусоватый, зависимый от внешнего одобрения. В–третьих, ее стратегия добывания этого одобрения целиком построена на отрицании негативной оценки ее «семейных» способностей, точнее, на отрицании самой вероятности столь низкой оценки. Подобное поведение подтверждает и пугливость, и слабоволие, и стремление компенсировать реальные провалы фантазиями насчет небывалого (а точнее, никогда не бывшего) успеха. Вероятно, перед нами личность, для которой нафантазированное, театрализованное представление равноценно реальному положению дел. Тамара ощущает себя такой, какой ее видят окружающие – или говорят, что видят.

Значит, перед нами психотип, называемый истероидным – склонный к позированию, к наглядной демонстрации любого из своих действий или переживаний. К нему же, кстати, относится и «примадонистая» Наталья Андреевна. Как бы истероид ни ценил своих близких, или свою работу, или свое хобби, для него всегда важнее то впечатление, которое он производит на публику. И он, соответственно, удержится от подлостей и безобразий, если не сможет найти им оправдания или вовсе скрыть свои негативные поступки от окружающих. Но если, с другой стороны, истероид поверит в свое отрицательное обаяние, то непременно начнет выставлять напоказ свои пороки: глядите, как я плох! Я неимоверен! Любуйтесь и ужасайтесь одновременно! Все ради привлечения к себе внимания, show mast go on и все в это роде… Таким образом, в ходе изучения систем психологической защиты, к которым прибегает та или иная личность, мы увидим, как ее характер вырисовывается все отчетливее.

Увидим–то увидим, но зачем это нужно? – спросите вы. Противная тетка эта Тамара – сразу видно. Значит, как поет Филипп Киркоров: «А зайки врозь!» — и все. Но проблема в том и состоит: взрослый человек не заинтересован в «исключении» из круга общения всех противных теток и дядек поголовно.

Зрелая личность предпочитает не осуждать, а понимать – тогда и общение, и даже, страшно сказать, использование людей проходит без сучка без задоринки.

Впрочем, молодое поколение, не будучи столь либерально настроенным, как старшее, прямо говорит о том, что для искреннего, бескорыстного общения подходят очень немногие. В основном знакомые, полузнакомые и практически незнакомые люди именно используются: в целях совместной работы, или совместного отдыха, или совместного, как говорят психологи, структурирования времени (проще выражаясь, для убийства оного)… Отсюда и всякие разновидности суррогатного общения, в процессе которого собеседники избегают «взаимно–душевного дайвинга», то есть не погружаются в чужую психику и держат закрытой свою. Чрезвычайно правильный подход. Даже убежденный интроверт время от времени вынужден демонстрировать экстраверсивные моменты поведения, если не мечтает втайне о светлой, хорошо проветриваемой комнате с рассеянным освещением, мягкими стенами и крепкими решетками на окнах. Посетители с двух до пяти один раз в неделю.

И тем не менее, сторонников монотипного поведения часто зашкаливает: они принимаются осуждать все способы налаживания межличностных контактов, кроме одного, лично ими в качестве образца отобранного. Естественно, у каждой психологической категории (не говоря уже об отдельных личностях) имеются недостатки. Да, истероид предпочитает заниматься имиджмейкерством и пиаром себя , а не какой–нибудь нетленки, которая еще неизвестно – раскрутится, не раскрутится. Импульсивный тип совершенно не страдает из–за всяких там некондиционных сторон собственной индивидуальности – из–за так называемой «тени»^[30]. А экстраверт вообще не склонен к глубокому анализу действительности. Он лучше на место действительности возит последнюю новость или последнюю новинку. Интроверт, в противоположность экстраверту, как личность и глубже, и устойчивее. Реалии не сломают интроверта, а советы и пересуды не собьют с «единственно верного» пути.

Но великий (говорим без иронии – действительно великий) Зигмунд Фрейд считал интроверсию… патологией. Ну, по крайней мере отклонением от нормы: «Мы останавливаемся на том, что интроверсия обозначает отход либидо от возможностей реального удовлетворения и дополнительное наполнение им безобидных до того фантазий. Интровертированный человек еще не невротик, но он находится в неустойчивом положении». Ведь у экстравертов при болезненных состояниях психики появлялись интроверсивные тенденции. А вот при обратной картине — когда психические отклонения возникают у интроверта — заболевание не сопровождается экстраверсивным поведением. Даже наоборот, интроверсивная установка крепчает – иной раз до полного аутизма, или, как говорят психологи, до психозов аутизма^[31]. Прав Фрейд или нет – для наших целей неважно. Важно другое: готовность общаться с разнонаправленными личностями намного лучше себя оправдывает, чем эгоизм, эгоцентризм, солипсизм, снобизм или какой–нибудь другой «изм», означающий, в принципе, одно: жить надо так, чтобы ух–х! И никак иначе.

С годами начинаешь понимать: на целый круг общения людей просто приятных, а также приятных во всех отношениях ну никак не наскрести.

Умные, воспитанные, справедливые и бескорыстные индивидуумы не ходят толпами и не скапливаются в специально отведенных местах, ожидая чьего–либо появления, дабы отдать новопришедшему все свое внимание и любовь. Социальных групп, в которых бы произрастал цвет общества и отстаивались его сливки, нет и быть не может. Конечно, многие объединения, заведения и учреждения только тем и занимаются, что рекламируют свою эксклюзивность в отношении интеллектуальности, элегантности, чувствительности и добропорядочности. Будто бы у них фейс–контроль с полувзгляда распознает негатив в любом его обличье и отсеивает на входе. М–да. Всерьез такое воспринимать не получается.

После университета Никита собирался устроиться на работу. У него была возможность остаться в аспирантуре, но Никите не нравилась обстановка на кафедре: народ старперский, девчонки неказистые, многословные обсуждения на заседаниях, мутные разговоры на отвлеченные темы. Словом, тусовка так себе и деньги никакие. Родители предлагали сыну подумать: ведь можно было реализоваться в науке, получить степень. Ради этого, считали мама с папой, можно было бы и потерпеть местное занудство. Но сын отказался иметь дело с неприятными ему людьми. Зачем идти на компромисс? Лучше пойти работать.

Никита устроился переводчиком–синхронистом, он в совершенстве знал французский и итальянский. Работа ему вскоре опротивела. Рабочий день ненормированный, клиенты капризные, постоянно надо утрясать какие–то проблемы. К тому же на общение с друзьями просто не было сил. Молчание стало для Никиты отдыхом. «Так больше нельзя!» — решил Никита и уволился. Работать «шестеркой при иностранцах» ему не хотелось. Надо самому осваивать какую–нибудь деятельность. Родители отнеслись с пониманием и устроили Никиту работать на фирму. Работать со своими оказалось ничуть не приятней, чем на иностранцев. Железная дисциплина, большой объем работ, строгий спрос. Собственных проектов парню никто поручать не собирался, а контролировали его постоянно. Люди, застегнутые на все пуговицы, формальное общение, обстановка — каждый за себя. Просто задохнуться можно. Больше трех месяцев Никита на фирме не выдержал. Доводы родителей о перспективе и возможности роста казались ему легковесными. Не принимать близко к сердцу поведение сослуживцев? А что, оно от этого изменится к лучшему? Для чего идти на компромисс? Зачем расти там, где тебя тошнит, где все не соответствует твоим представлениям о нормальной работе? «Лучше заняться каким–нибудь живым делом», — посчитал молодой человек.

Отец через знакомых устроил Никиту в солидную газету. Надо ли говорить, что и в журналистике юноша быстро разочаровался. Никита совсем не так представлял себе атмосферу в творческом коллективе. Его собственное мнение, которым он так гордился, было никому не интересно. Ему опять пришлось учиться профессии: следить за грамотностью построения фраз, за корректным выражением мысли, проверкой фактов и т.д., и т.п. И опять: железная дисциплина, материалы – в срок вынь да положь, а что тебя муза взяла, да и не посетила – никому не интересно. Никита страшно переживал из–за того, что ему так не везет. Никак он не может найти работу, которая бы ему нравилась, коллектив, в котором бы он сразу стал своим — так, чтобы и люди, и сфера деятельности соответствовали Никитиным установкам и амбициям. А вместо этого приходилось иметь дело со множеством неприятных людей, заниматься рутиной, от которой свет не мил. Скучно и неприятно. Стоило ли вообще для такого учиться или даже родиться? И никакого понимания от родителей: место хорошее, зачем работу бросать, потерпи, поработай, может, понравится? Лучше бы поискали возможность устроить сына на другую работу.

Никита вовсе не бесится с жиру, как можно решить на первый взгляд. Аналогичные проблемы в той или иной дозировке свойственны практически каждому молодому человеку. Если в юности человек не переболеет истероидным образом мышления, ему все–таки не удается избежать импульсивного или активного мироощущения, когда внимание рассеивается. И оттого ему бывает весьма трудно упереться и довести до конца начатое. Особенно, если он это не сам начал, а согласился с чьими–нибудь начинаниями. Например, с родительскими. И на вопрос: а чего бы ты хотел? – ответить не в силах. Как ни странно, большинство выпускников высших учебных заведений, несмотря на диплом, где синим по фиолетовому написана специальность, ничего отчетливого про свое поприще сказать не в состоянии. «Все из–за патологической легкомысленности!» — вздыхает старшее поколение. Нет. Совсем по другой причине.

В юности для нас чрезвычайно важна среда общения: своя компания, тусовка. Студенческая среда есть продолжениетусовки, здесь все свои, каждый волен лелеять свои амбиции, и пока еще никто не пробовал себя в деле. Словом, liberte, egalite, fraternite. То есть «свобода, равенство, братство», на которые так уповали французские революционеры в 1789 году. А что из их упований вышло? Ничего хорошего. Гражданская война и революционный террор, как и из всех революций. Видимо, по тем же причинам свобода, равенство и братство – не лучшие условия для того, что касается профессиональной, а значит, отнюдь не всегда увлекательной деятельности.

В каждой профессии имеется область ученичества, зона рутины, территория партизанских вылазок, направленных против начальства…

Словом, не все так гладко в Датском королевстве. Вот молодые специалисты и ломаются – даже там, где работают по профилю.

Все это – следствие воздействия стресса на юный организм. То есть на психику, не окончательно устоявшуюся и не совсем защищенную. Подходя к работе с теми же мерками, что и к студенческой dolce vita^[32], они словно требуют продолжения банкета: чтобы их трудовая деятельность проходила в той самой психологически комфортной среде обитания, чтобы вокруг была тусовка со схожими взглядами, которая с полпинка всерьез воспримет любого собрата, несмотря на отсутствие делового опыта и профессиональных навыков. И чаще всего поиск психологического комфорта, свойской компании перевешивает реальные перспективы, которые данное место работы может дать отдельно взятому Никите.

Максималистский настрой юности заставляет спрашивать с окружающих по гамбургскому счету. От своих сослуживцев молодые требуют полного соответствия инфантильным идеалам коллектива. А от самой работы – той же яркости и увлекательности, которыми, вероятно, отличались студенческие дискуссии. И соглашаться на меньшее ужас как не хочется. Эта повышенная критичность – не что иное, как следствие паники перед реальностью. Ведь практически любая карьера начинается с утомительного перехода через психологические Альпы: постепенный отказ от запредельных требований, продвижение (хотя бы некоторое) стандартов поведения от истероидности–маниакальности к эпилептоидности. Потому что любой начинающий, прежде чем его идеи обретут практическую ценность , вынужден их притормозить (вспомните, что эпилептоидность, она же ригидность, предполагает «заторможенное» мышление). Сперва ему приходится осваивать практические навыки , которые не могут сформироваться в процессе обучения. Им неоткуда взяться, кроме многократного повторения, оттачивания и закрепления в ходе работы. Но это так удручает…

В результате у натур сензитивных (а в юности большинству из нас это качество присуще) возникает и разрастается чувство возмущения: здесь просто невозможно работать! Да что там работать – здесь дышать невозможно! Одно и то же, день за днем одно и то же! Паника, переходящая в агрессию. Если человек с этим справляется – можно быть уверенным, он со многим справится. Потому что труднее всего взять власть над собой, а потом уже отпускать свои мысли, свои скакуны – пусть домчат до какой–нибудь интересной идеи. Обычно перед внутренним взором стоит картина, прямиком позаимствованная откуда–то из голливудского сценария: вот гениальный шизоид посылает свой проект богатому, но умному спонсору, счастливый случай помогает шизоиду предстать в самом выгодном свете, спонсор в восторге, шизоид в шоколаде. Хочется вот такого «пришел, увидел, победил», а окружающие предлагают «пришел, увидел, поседел». Конечно, поневоле агрессию проявишь.

Хотя капризничать, увы, не получается. А если и получается, то все равно недолго. Правильно, и незачем, копаясь в своих знакомствах, выбирать среди всего экспериментального материала самых умных, добрых и вежливых – на деловое и личное общение не напасешься. От подобного искусственного отбора возникает чувство, что ваше общение — сплошной отстой. Выходит, лучшего вы не заслужили? Да одно такое ощущение может окончательно испортить ваш характер. Судите сами: стоит ли разрывать связь, пусть и номинально–телефонную, со своей родной, скажем, тетушкой, если она по экстерьеру не прошла? Ей за себя обидно, вам за себя неловко, вашей маме обоих жалко… Всем нехорошо. Рано или поздно, под влиянием материальной или психологической нужды мы начинаем налаживать контакт с тем, что предоставляет действительность. И правильно: ведь чрезмерные требования к окружающим, по большей части, обусловлены юношеским (или девическим) максимализмом. Поэтому с возрастом неизбежно понимаешь: надо уметь держать дистанцию с теми, кто вам неинтересен или несимпатичен, но и они могут на что–то сгодиться.

Зная, с кем имеешь дело, легче понять, на что рассчитывать. Определенный прагматизм в отношениях с людьми в том числе и с близкими избавляет от завышенных требований к окружающим, а заодно и от брюзгливости. Снисходительность, проявление мудрости, приходит не с возрастом, а с опытом. А опыт, «сын ошибок трудных», формируется в течение всей нашей жизни. Так что не будем дожидаться преклонных лет, чтобы понять жизненно важные вещи, даже неприятные.