Размышления сына

Когда ситуация кажется безвыходной, огорчение превращается сначала в разочарование, а потом в негодование. В такие тяжелые минуты я кричу: «Боже, я знаю, что Ты благ! Вот только в чем это благо?». Чем именно занят Бог в тот момент, когда Его чада гибнут в трясине неудач, так и не нащупав ногами твердой почвы?

Недавно отцу сделали операцию на сердце. У него оказались утолщены стенки митрального клапана, а яремная вена тромбировалась, что мешало нормальной циркуляции крови. Чтобы осуществить операцию, хирургам пришлось распилить грудину, после чего они поставили искусственный клапан и произвели шунтирование Отец никогда не жаловался на здоровье и держался бодро для своего возраста, но восемьдесят лет — это восемьдесят лет. Конечно, я страшно волновался, сидел с ним до самой операции, ждал в приемном покое, постарался увидеть его, как только он очнулся от наркоза. Должен отметить, что до операции он весело улыбался, подшучивал надо мной, хотя и понимал серьезность происходящего. Он был убежден, что если не перенесет операции, то будет в лучшем мире в объятиях Спасителя и всех любимых родственников, ушедших прежде. В то же время он надеялся на успех и верил, что любовь Божия защищает его.

Операция прошла удачно, но физическое состояние после нее оказалось значительно хуже, чем отец ожидал Он еле-еле передвигал ноги, так что ходить без посторонней помощи не мог. Стоило ему кашлянуть, как грудную клетку пронизывала страшная боль. Появления улыбающейся медсестры он ждал с ужасом, так как это очаровательное и доброжелательное существо приносило с собой жестокие орудия пыток и подолгу пыталось попасть в его измученные вены, чтобы в уже который раз взять кровь на анализ.

К физическим страданиям добавились душевные. Как вы думаете, в чем должна заключаться духовная победа восьмидесятилетнего старика после сложнейшей операции? Как должна проявлять себя христианская зрелость? Отец молился со слезами на глазах: «Господи, спаси от этой боли, сил нет терпеть. Если не избавишь меня, хотя бы дай знать, что Ты рядом, хоть намекни, чтобы я сразу понял и не сомневался, что Ты со мной».

Спустя месяц отец сказал мне: «Ты даже представить себе не можешь, что у меня тогда творилось в голове В одну ужасную ночь я обвинил Бога в том, что Тот послал меня в мир слишком поздно

через целых две тысячи лет после Рождества Христова. Живи я в то время, когда Господь во плоти ходил по этой земле, Он пришел бы ко мне, возложил руки мне на грудь и исцелил без всякой операции. Потом я понял, что говорю какую-то чушь, но отчаяние редко рождает разумные мысли. Мне хотелось тогда только одного

уснуть без боли и страданий, а Бог отказывался помочь». Далее отец добавил: «В церкви мы поем разные гимны и благочестивые песни, а ведь многие из этих, с позволения сказать, произведений искусства или глупы, или откровенно лживы. Эго всплывает наружу, когда наступают тяжелые дни и все эти радостные и теплые слова оказываются бесконечно далеки от реальности».

Можно ли назвать духовно зрелым человека, который позволяет себе такие рассуждения? Вспомним: Павел, будучи в темнице, пел хвалу Господу, однако не скрыл от нас, что переживал тогда чувство безысходности и одиночества. У пророка Иеремии настроение менялось от благоговейного трепета до граничащего с богохульством негодования. Сегодняшние психиатры поспешили

бы признать его эмоционально нестабильным и прописать сильнодействующие лекарства. Так надо ли петь, когда сердце полно страданий? Повинны ли мы в недостатке веры, если не в состоянии выдавить из себя ни единой мажорной ноты? Пожалуй, лучше всего прославляет Бога уверенность в Его благости, несмотря на видимое отсутствие доказательств оной. Вообще, я думаю, что лучшие из церковных гимнов написаны страдающими христианами в самые темные часы их жизни.

Отец пролежал в больнице десять дней, и за все это время ему ни разу не удалось выспаться. Вначале, пока боль еще не ощущалась так сильно, он не мог сомкнуть глаз из-за соседа, который храпел, как стадо бизонов. Отец попросил снотворного, но от лекарства стало еще хуже: уснуть так и не удалось, а в голове началась невообразимая путаница с галлюцинациями и бредом, так что он впал в состояние, близкое к психозу, на целых четыре часа.

Потом начались ужасные боли. Когда отец кашлял, я с трудом удерживал себя от желания выбежать из палаты. Я не мог выносить вида гримасы боли, которую иногда сменяла ободряющая улыбка, а бывало, что сил на нее уже не оставалось. На ночь я уходил в гостиницу напротив больницы, где снимал номер. Страдающее лицо отца преследовало меня. Я открывал книгу, но не мог прочитать ни строчки; включал телевизор, но не понимал даже, какая идет передача. Оставалось только молиться, что я и делал, пока не впадал в забытье. Однажды я целый час повторял одну только фразу: «Господи, пусть он уснет! Господи, пусть он уснет!», надеясь на чудо. Разве Богу не подвластна боль? Конечно, Он даст отцу возможность отдохнуть, ведь я на Его месте обязательно помог бы бедняге

Наутро я выскочил из гостиницы, натягивая по дороге свитер, бегом перебежал улицу, чуть не угодив под машину «Скорой помощи», взлетел на второй этаж и, едва переведя дух, спросил у мамы, которая просидела с отцом всю ночь: «Ну, как? Спал сегодня?». Что я ожидал услышать в ответ? Почему-то мне казалось, что Бог обязательно услышит мою молитву. Моя уверенность была даже какая-то злобная, агрессивная: «Конечно, услышит! А почему нет?». Мама подняла на меня глаза, обведенные темными кругами. Она выглядела еще хуже, чем обычно. В самом начале я предлагал ей тоже поселиться в гостинице, но она категорически отказалась и все ночи проводила на больничном стуле у изголовья любимого мужа. «Как ночь?», — спросил я уже менее возбужденно. «Ужасно», — вздохнула она. В голосе не слышалось ни тени надежды, ни намека на улыбку. У нее не было сил на притворство.

Весь день она хлопотала вокруг отца, черпая энергию неизвестно откуда Он по-прежнему мучительно кашлял, корчась от боли. Когда настало время прогулки по коридору, я помог ему подняться и повел, поддерживая под локоть. Каждый шаг от палаты до поста дежурной медсестры и обратно сопровождался вздохами и стонами. После обеда отцу внезапно стало хуже. Мы сообщили на пост, и вскоре шестеро врачей и медсестер ворвались в палату, выгнав нас с мамой и женой брата в коридор, где мы и простояли бесконечные сорок пять минут. К счастью, отец пережил то осложнение, реанимационная бригада покинула палату с улыбками на лицах, а дежурная медсестра с сочувствием заметила «Ему бы один раз хорошо выспаться и был бы уже на ногах». Я готов был ее убить.

Вечером того дня я дополз до своего номера и рухнул на кровать. «Господи, пусть отец уснет…» — начал было я привычную молитву, но осекся. К чему это бессмысленное бормотание? Нет, я все еще верил, что Бог любит моего отца Обагренный кровью крест на Голгофе не давал мне забыть об этом Я не сомневался, что Бог, сотворивший мир силою Своего слова, способен навести глубокий сон на уставшего старика Однако та же вера была со мной и накануне, когда я целый час молился об этом, и как выяснилось, без пользы. Чем один вечер лучше другого?

Чувство страшной тайны наполняло меня. Мне казалось, что я стою перед секретной дверью, которая никогда не откроется и лишь будет дразнить мое воображение загадочной замочной скважиной. Все мои молитвы были обращены к всемогущему и доброму Богу, а состояние отца от них никак не менялось. Послеоперационный период шел по плану, без каких-либо чудесных событий

и сверхъестественных улучшений. Доктора не замирали в удивлении перед необъяснимыми результатами анализов и диаграмм, череда любопытных медсестер и санитарок не устремлялась в палату под любыми благовидными предлогами, чтобы увидеть необыкновенного послеоперационного больного. Разве вера моя была недостаточно глубока? Отнюдь нет! Если бы хоть одно существо намекнуло мне тогда, что все дело в «неверии», я бы не совладал с собой. В конце концов, Бог настолько велик, что людям не дано предугадать Его действия. Можно ли ставить Его в зависимость от наших молитв, пусть даже самых искренних?

И все-таки, почему Господь не пожелал совершить одно маленькое чудо? Я просил всего-навсего одну ночь хорошего сна! Тот, кто заставил танцевать калеку и поднял мертвеца из гроба, наверняка не посчитал бы трудным победить бессонницу. На каком основании моя просьба оказалась отклонена на небесном совете?

В ту ночь я лежал, уставившись в потолок. Мне было жаль родителей и обидно за себя. Вдруг в какой-то момент я остро почувствовал: Бог желает говорить со мной. Я не мог более молиться о сне для отца, но почему-то я уже и не считал эту молитву необходимой. Моя прежняя уверенность в «ответе на молитву» основывалась на дешевых книжках, где Бог изображен как Некто, Кого можно склонить на свою сторону. Теперь мне хотелось просто бьггь уверенным в Боге и Его неизменной сущности.

С собой у меня была книга Г. К. Честертона «Вера: романтика православия», которую я читал не один раз, но почему-то сунул в чемодан в последнюю минуту перед отъездом к отцу. Я открыл главу, в которой автор описывает Христа как открывшуюся ему Личность. Я нервно пробежал глазами страницу, готовый испытать чувство глубокой любви к Богу, Который не помог мне. В душе моей вдруг произошла перемена: вместо желания подчинить себе волю Божию, я страстно захотел встретить Христа, и это произошло. Я настолько реально почувствовал Его сострадание, что даже боль отца не могла ослабить моей уверенности. Рядом со мной была Сила непобедимая, с Которой простому смертному

не сравниться. Меня вобрала в себя реальность Личности, Которой я мог доверять. Мои терзания утихли, я забылся счастливым сном, какой доступен только детям.

Да, Бог не ответил на мои молитвы, но Он позволил мне взглянуть в глаза Его Сыну. Так же Бог не дал отцу проводить дядю Сесиля в последний путь, хотя мог бы. И не дал отцу выспаться после операции, даже когда его выписали и он лежал дома в покое и уюте. Смерть дяди и послеоперационные страдания отца не были отмечены сверхъестественным вмешательством, однако я знаю: Бог был с ними.

Превозмогая боль неуслышанных молитв, отец поет славу Всевышнему, но это не глупая песенка о легких удачах и предсказуемом Боге, больше похожем на Деда Мороза. Нет, это высшая музыка, которая звучит в душах тех, кто встретил Христа. Сомнения и вопросы порой приходят ко мне, но я по-прежнему слышу эту чудесную мелодию. А когда неудачи отягощают язык настолько, что я не в состоянии петь, за меня поют другие.