Размышления сына

Я не люблю думать о дне, когда отца не станет. Мне будет страшно недоставать его. Однако иногда мне труднее думать о его жизни. Когда я узнаю новые факты о нем и о его общении с Богом, мне порой становится не по себе. Под угрозой оказываются все мои удобные представления о христианстве.

Быть может, я зря так нервничаю. Почему бы не отнести все эти странности на счет его духовной незрелости и просто не обращать на них внимания? В самом деле, хотя отец прожил более восьмидесяти лет среди христиан и сам считал себя искренне верующим, ему все же не удалось дорасти до того идеала, который я для себя написал яркими красками собственного воображения и к которому стремлюсь всю сознательную жизнь. Не исключено, что о Боге и духовной зрелости мне придется узнавать из других источников.

Ах, как мне хотелось бы услышать от отца больше счастливых историй о чудесных вмешательствах Святого Духа! Было бы неплохо, если бы он поделился секретом неиссякаемой радости, лежащим в непоколебимой уверенности по поводу библейских истин. Не помешала бы пара рассказов о реализованных возможностях послужить ближнему, открывшихся в пожилом возрасте и потому сгладивших переход к периоду жизни, когда многие удовольствия остаются за бортом.

Вместо всего этого отец признается, что Бог ни разу не помог ему в тяжелые моменты, которых после операции на сердце было немало. За десять дней в реанимационной палате ему не удалось испытать никакой «особенной близости» ко Христу, которую зрелые христиане должны чувствовать, проходя «долинами смертной

тени». Я в ужасе думаю: «Неужели и меня Бог оставит один на один с недугом, случись мне заболеть?».

Вместо всего этого оказывается, что никакие мечты отца о более активном участии в жизни церкви после выхода на заслуженный отдых не сбылись. Он не нашел собеседников среди братьев по вере, с кем мог бы легко и свободно обсуждать духовные вопросы и ездить за город семьями. Да и счастливые картины шумных праздников с непременным участием обоих сыновей с женами и детьми оказались нереальными. У меня, кстати, тоже есть мечты. Что будет с ними?

Вместо всего этого отец беспокоится, вспомнят ли о нем после смерти. Как выясняется, именно об этом он думал во время похорон старшего сына. Хорошо это? Достойно ли зрелого христианина, наставника молодежи? Между прочим, и мне приходят в голову безумные мысли в самые неподходящие моменты. До сих пор я надеялся, что, дожив до благородных седин, избавлюсь от этого досадного недостатка.

Так чего же мне теперь ждать от жизни? Какой должна быть зрелость? После прочитанного у отца слова апостола Павла кажутся мне цитатой из фильма ужасов: «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор. 15:19). Что же получается, единственное утешение, которого нас никто не лишит, ждет нас лишь в мире ином? Раньше я надеялся на милость Божию и ожидал от Него помощи в разных житейских делах. А теперь, с учетом опыта отца, на что я могу рассчитывать:

на чудесное присутствие Спасителя в реанимационной палате?

на содействие в важных и полезных делах на благо людей?

на добрых друзей, которых Господь пошлет в минуту одиночества?

на духовный рост, ведущий ко все более заметному Христо- подобию?

на угасание животных инстинктов и замену их благими помыслами?

на внутреннее преображение, которое сделает служение ближнему не повинностью, а любимым делом?

Неужели ничего из перечисленного Господь не гарантирует нам? Неужели всю жизнь я должен прожить, доверившись только описанию Бога, приведенному в Библии, и надеясь лишь на несколько теоретических постулатов, никак не подтвержденных моим опытом?!

Отец — это тот, кто идет по дороге впереди сына, призывая его следовать тем же путем Отстав от своего родителя на тридцать лет, я с опаской вглядываюсь в даль, откуда слышится его голос: «Следуй за мной, как я следую за Христом. Однако будь готов к неожиданностям По крайней мере, мне эта дорога показалась совсем не такой, как я представлял».

Духовные наставники по должности своей обязаны заставлять учеников задуматься. Наиболее ценятся среди учителей те, чью жизнь так просто не объяснишь, чьи поступки кажутся безумными, а быт и карьера — незавидными. Отец заставил меня задуматься о многом, но главными оказались два момента: сущность Бога и природа зрелости. Позвольте мне поделиться своими размышлениями по этим вопросам, и сразу станет ясно, насколько глубоко задели меня дневники отца.

Итак, сущность Бога. Я с детства мечтал познать Бога. Мне всегда было известно, что христианство — это не куча мала, которую мы устраивали в церковном дворе под присмотром добродушной г-жи Анны, и не обязательная молитва перед футбольным матчем, и не скучные нотации после зашедшей слишком далеко борьбы за мяч. Тем не менее в том возрасте в церковь я ходил именно ради игр со сверстниками.

Став постарше, я не стал серьезнее. Никто не мог бы уличить меня в чрезмерной жажде духовных знаний. Даже самый внимательный педагог не разглядел бы во взоре того разгильдяя мечту о горнем — она была спрятана слишком глубоко, под ворохом глупейших выходок, модных курток, занятий спортом и стремлением произвести впечатление на девчонок. Никто ни разу не попросил меня поучаствовать в богослужении или взять на себя группу по изучению Библии. Все, видимо, полагали, что мне и без того хорошо. На самом деле мне всегда хотелось большего: мне было

мало веселья, вклинивающегося между обязательными молитвами. Я искренне надеялся когда-нибудь познать того Бога, которому молился под руководством учителей и родителей.

С раннего детства мне казалось, что Бог спрятался в небе. Он подглядывал за мной в ослепительно-голубое окошко между облаками, подмигивал мерцающими звездами, манил сполохами заката. Помню, как я удивился, узнав, что звезды — это небесные тела, размером значительно превышающие Землю. С тех пор по вечерам я часто сидел за домом, провожая садящееся за горизонт солнце, и всматривался в маленькие белые огоньки, которые постепенно набирали яркость и дразнили меня несоответствием своему истинному содержанию. У меня захватывало дух при мысли, что даже миллиона земных лет не хватило бы, чтобы добраться до окраины вселенной. Небо простиралось вглубь бесконечно, оно жило загадочной жизнью и не собиралось открывать мне своих тайн. Сколько раз я невольно восклицал вслух, не в силах сдержать переполнявших меня эмоций: «Покажись, покажись мне — Ты, Кто создал небо!».

Взрослые, бравшие на себя миссию познакомить меня с Богом, начинали с объяснений: Бог хочет от тебя того-то; если будешь хорошо себя вести, Он сделает тебе то-то; а вот если будешь плохим мальчиком, Он накажет тебя так-то; вот дорога в рай, и надо твердо верить в спасение; вот тебе книга, и читать ее следует так-то, а не так-то. Мне казалось, что я слушаю сказку про Деда Мороза, только не такого веселого, как обычно, и не такого доброго, и хотя с таким же большим мешком подарков, но куда менее охотно расстающегося с ними в силу своей крайней злопамятности, так что мне при моем поведении можно ни на что не рассчитывать. Бога часто выставляют эдакой золотой медалью, завоевать которую можно, если играть по правилам и очень стараться. Никто никогда не говорил мне, что Бог — Тайна, трудно доступная, но страшно заманчивая.

Никто, кроме отца. Я никогда не забуду его молитв. Никто в нашей маленькой церкви так не молился. Обычно я, не особо напрягаясь, мог предугадать ход их благочестивой мысли на три

фразы вперед с точностью до предлога. Все это нередко походило на плохой театр, а не на общение с Богом. Когда же молился отец, я точно знал: он с Кем-то разговаривает. Обращаясь к Богу, отец переходил на архаичный язык, вставлял странные выражения и устаревшие слова. Однако у него это получалось очень естественно, без напряжения или нарочитости. Однажды он объяснил, что хотел бы разговаривать со Всевышним не так, как со всеми остальными. Я тогда понял, что Бог для отца — реальная Личность, не постижимая разуму, но доступная для общения.

Самый серьезный кризис веры я пережил, когда впервые покинул родительский дом и уехал в другой город учиться в магистратуре. Оказавшись один, я решил полностью отказаться от объясненного Бога и отправиться на поиски настоящего, таинственного Бога моего отца. Вскоре я убедился, что Творец не подчиняется законам, выдуманным для Него ничтожными тварями. Например, я нарочно совершал какой-нибудь гадкий поступок, а на другой день все равно получал «пятерку» на экзамене. Получалось, что грех совсем не обязательно влечет за собой жизненные неудобства, несчастья и страшные кары, хотя, как я вынужден был признать, всегда наносит вред отношениям с окружающими.

Надо отметить, что взгляды у меня были самые что ни на есть рационалистические, и всякие тайны и загадки вызывали у меня крайнюю неприязнь. Перед лицом непонятного, непредсказуемого или неподвластного мне я терялся, ощущая себя совершенно беспомощным. Чем-то старый Бог из воскресной школы был все же лучше отцовского: с надежным Дедом Морозом я бы смог как-то договориться. Я поддался искушению и ввел в образ Божий некоторые оговорки, чтобы сделать Его понятнее для самого себя. В результате в моем сознании Тайна претерпела некоторые изменения, и Бог-Самодержец стал Кем-то типа конституционного монарха с демократическими идеалами.

Помню, однажды приятель зачитал мне фразу из книжки Анны Диллард, где писательница назвала Бога маньяком. Меня эта цитата крайне задела, а приятель, напротив, был в полном восторге. В то время я еще не дошел до того уровня, когда понимаешь: попытки упростить Бога до понятного человеку существа в сочетании с мужеством оценивать жизнь честно непременно приводят к появлению бога-маньяка, который, как капризный диктатор, то благоволит своим подданным, то забывает о них, то жестоко мучает.

Позже я оценил желание отца оставить Бога Тем, Кто Он есть — заманчивой, вожделенной, недоступной Тайной, притяжение Которой столь велико, что человек отправляется за Ней, забыв обо всем. Это стремление раскрыть Тайну не имеет ничего общего с увлеченностью любителя кроссвордов, где главное — точность; нет, скорее, это — безоглядная страсть пилота-исследователя, направляющего свой самолет в самый центр Бермудского треугольника. Следовать за Христом — предприятие рискованное, путешественнику придется пережить досаду, восторг, мучительное ожидание, страх. Ничего общего с вечерней прогулкой по ухоженному парку с геометрическим расположением дорожек.

Однако не стоит делать вывод, что последовать за Христом — значит бухнуться головой в омут без каких-либо надежд на ясность или стабильность. За растерянностью, сомнениями, душевными муками отца я четко вижу твердое основание, на которое он опирается. Он глубоко верит, что Бог благ. Смерть Христа, в память о которой он каждую неделю принимает причастие, доказывает, что он прав. Для отца было бы так же немыслимо отречься от Бога, как развестись с моей матерью. Отношение к Творцу определяет все его существование. Пытаясь идти за отцом, я понял, что настоящая дорога к Богу уводит меня прочь из классной комнаты, где мне преподавали теорию о сущности Создателя вселенной, и ведет прямо в святилище, где я могу погрузиться в Его сердце. Надеюсь, что однажды наступит день, когда непредсказуемость Господа будет доставлять мне не боль, а радость.

Теперь позвольте перейти ко второму аспекту жизни моего отца, который заставил меня задуматься о природе зрелости. У меня есть заветная мечта: хотелось бы в один прекрасный день подойти к зеркалу, посмотреть на себя и поздравить Бога с удачной работой по превращению меня в идеального человека. Правда, до сих пор мне больше приходится благодарить Его за долготерпение в отношении такого неподдающегося субъекта.

Однако ведь не исключено, что суть зрелости не в горделивом ощущении законченности внутреннего преображения, а как раз в постоянном чувстве благодарности за милость Божию. «Неужели Он еще не бросил меня?! Он похвалил меня?! Потрясающе!!!» Думаю, что отличие зрелости от небесной славы значительно более сильно, чем разница между духовностью новообращенного христианина и зрелого.

Священнослужители и другие облаченные авторитетом люди из числа христианских наставников часто надевают на себя маску эдакого полного благополучия. Нередко сие обусловлено страхом потерять работу. Обо всех своих трудностях они рассуждают непременно в прошедшем времени: «Честно признаюсь вам, чада мои, что и у меня случались такие проблемы, но милостию Божией теперь с этим покончено бесповоротно». Намек ясен: те из нас, кто все еще мучится, являют собой позорный пример ленивых христиан, отставших от товарищей на пути к духовному прогрессу. Однако справедливо ли такое отношение, если даже знакомые нам по Библии столпы веры время от времени выказывали явную «незрелость»? Моисей колотил жезлом по скале, Давид откровенно похитил чужую жену, Иона досадовал на обратившихся к Богу врагов, Илия подумывал о самоубийстве, Иеремия обзывал Господа высохшим источником, Павел страдал от внутреннего одиночества, а Петр вел себя на общем обеде, как последний задавака. Глядя на этих милых людей, я вновь обретаю надежду.

Может быть, духовная зрелость вовсе не означает отсутствие неудач и сомнений, а предполагает лишь наличие мужества, достаточного для продолжения пути среди неудач и сомнений? Осмелюсь предположить, что у таких людей проблемы могут быть даже серьезнее, чем у их младших братьев по вере Те от недостатка опыта чаще жалуются на жизнь — всякая преграда им внове; эти же, закалившись в борьбе, смиренно переносят глубокое отчаяние. Недостаток нравственности с годами сменяется решимостью искоренять в себе любой намек на неугодное Богу желание. Наивный оптимизм уступает место реалистичной разочарованности. Более радости начинают ценить добродетель долготерпения.

Слишком многие из евангельских христиан посчитали бы моего отца «духовно незрелым», поскольку он не отвечает принятым «стандартам». Он не рассказывает взахлеб о ежедневных чудесах, непреходящей радости и глубоком удовлетворении от служения Богу и ближнему. Порой, наслушавшись карамельных рассказов некоторых братьев по вере, я всерьез впадаю в депрессию, поскольку знаю: пока живу еще в этом мире, мне никогда не стать человеком небесной чистоты. Однако я могу, как отец, отважно войти в Тайну и попытаться познать Ее в меру своей ограниченности. Я могу поддаться страстному стремлению приблизиться к Богу независимо от всех остальных желаний, плохих и хороших, перепутанных в моей душе. Мой отец мечтал так прожить жизнь, чтобы оставить след в судьбах многих людей, и думал об этом даже во время похорон сына — так что же? Это вовсе не знак незрелости, скорее наоборот. Главное, чтобы такое желание не ослабляло жажду Христоподобия.