Наследие

Наследие событий, являющихся историческими водоразделами, всегда является сложным феноменом. С одной стороны, оно всегда неоднозначно. С другой, оно всегда является предметом борьбы наследников, претендующим на наследие, то есть на легитимность традиции. Заметьте, пожалуйста, что уже существует традиция 1968 года. Традиции создаются быстро, и «традиция» революции 1968 г. уже функционировала в начале 1970-х. А в 1988 г. состоялось много юбилейных торжеств, вышло много книг, предпринято много попыток восстановления. Всемирно-исторические события имеют свою собственную жизнь и сопротивляются попыткам просто захватить их. 1968 год в этом отношении не отличается от других. Я предостерег таким образом вас от самого себя и, тем не менее, сейчас изложу, что я думая о двух основных элементах наследия 1968 года.

Тезис 5: Революционные движение, представляющие «меньшинства» или обездоленные слои, более не нуждаются в том, чтобы быть, и не являются второстепенными по отношению к революционным движениям, претендующим на представление групп «большинства».

1968 год идеологически похоронил концепцию «ведущей роли» промышленного пролетариата. Эта ведущая роль оспаривалась и задолго до того, но никогда столь массово и эффективно. Потому что в 1968 г. она оспаривалась на основании того, что промышленный пролетариат был и всегда будет структурно лишь одной из составных частей всемирного рабочего класса.

Исторические подходы обеих разновидностей «старых левых» движений (социалистического и националистического) основывались на том, что они представляют интересы «главных» угнетенных — будь то «рабочий класс» данной страны или «нация», которой не дают выразить свои национальные устремления. Эти движения придерживались той точки зрения, что жалобы и претензии других групп, которые считали, что с ними обходятся несправедливо — лишенные самовыражения национальности для социалистических движений, рабочий класс для националистических движений, женщины для тех и для других, любые иные группы, которые могут жаловаться на социальное или политическое угнетение, — являются в лучшем случае второстепенными, а в худшем — подрывными. Группы «старых левых» имели тенденцию доказывать, что их собственный приход к государственной власти должен быть основной целью и главным достижением, после чего (доказывали они) угнетенные «второй очереди» исчезнут сами по себе или по крайней мере их проблемы будут разрешены соответствующими политическими действиями в «послереволюционный» период.

Нет необходимости говорить, что не все соглашались с такими доводами. А социалистические и националистические движения мира частенько жестоко ссорились между собой именно по вопросу приоритетов в борьбе. Но ни одно из «старых левых» движений никогда не покидало в данном вопросе теоретической почвы стратегических приоритетов в борьбе за равенство, хотя многие конкретные движения делали тактические и временные уступки по соответствующим вопросам в интересах укрепления определенных политических союзов.

Пока «старые левые» движения находились в предреволюционной, мобилизационной фазе, споры о том, что произойдет или не произойдет после их прихода к государственной власти, оставались гипотетическими но как только они оказались у власти, политические последствия стало возможно оценивать на основе некоторой очевидности. К 1968 г. многие из таких оценок были сделаны, и противники многообразного «другого» неравенства могли с известными основаниями доказывать, что достижение власти «старыми левыми» группами на самом деле не покончило с этим «другим» неравенством, или по крайней мере существенно не изменило многочисленные межгрупповые иерархии, существовавшие прежде.

В то же время в результате столетия борьбы начали проясняться два социологических факта, оказывавших большое влияние на эту дискуссию. Во-первых, вопреки прежним теоретическим построениям, тенденция капиталистического развития вовсе не была направлена к превращению почти всех трудящихся слоев мира в городских, мужского пола, взрослых наемных фабрично-заводских рабочих, идеальный тип «пролетариата», как он понимался традиционно. Реальность капитализма с точки зрения структуры занятости была намного более сложной, чем эта модель. Этот идеально-типический «пролетариат», разумеется, составлял меньшинство трудящихся слоев мира в 1850 г. Но тогда думали, что это просто переходное состояние. Однако такой идеально-типический «пролетариат» оставался меньшинством и в 1950 г. А теперь ясно, что и в 2050 г. эта особая группа занятых, вероятно, останется меньшинством. А потому организовывать движение вокруг этой группы значит отдавать приоритет — постоянный и незаконный приоритет — требованиям лишь одной разновидности из многих разновидностей трудящихся слоев мира.

Во-вторых, стало ясно, что «национальности» не являются чем- то оформленным и поддающимся объективному определению. Национальности — скорее продукт сложного процесса постоянного социального творения, сочетающего достижение осознания (самими и другими) и социально-правовое «наклеивание этикеток». Отсюда следует, что в каждой нации могут быть и будут субнациональные группы, и их выделение грозит быть бесконечным каскадным процессом. Отсюда следует, что каждое превращение какого-либо «меньшинства» в «большинство» создает новые «меньшинства». Этот процесс невозможно оборвать, и потому не может существовать «автоматического» разрешения проблемы в результате овладения государственной властью.

Если «пролетариату» и «угнетенным нациям» не суждено превратиться в бесспорное большинство, если они навсегда останутся разновидностью «меньшинств» наряду с другими «меньшинствами», тем самым их притязания на стратегическое первенство в антисистемной борьбе серьезно подрываются. Именно этот подрыв и был осуществлен в 1968 г. Или, скорее, революция 1968 г. привела к кристаллизации признания этих реалий во всемирном политическом действии антисистемных движений.

После 1968 г. ни одна из «других» групп, участвующих в борьбе, — ни женщины, ни расовые «меньшинства», ни сексуальные меньшинства, ни инвалиды, ни экологисты (те, кто отказывается безоговорочно принимать императивы растущего мирового производства) — никогда больше не признает законности «ожидания» чьей- то другой революции. И с 1968 г. «старые левые» движения сами стали все больше смущаться, заявляя требования (на самом деле колеблются, продолжать ли их заявлять) «отложить» требования до некоей предполагаемой постреволюционной эпохи. Очень легко удостовериться в этих изменениях общественной атмосферы. Простой количественный анализ мировой левой прессы, сравнивая, скажем, 1985 год с 1955, покажет драматичное возрастание места, отводимого этим «другим» заботам, которые некогда рассматривались как «второстепенные».

Конечно, изменения более масштабны. Сам язык нашего анализа изменился, был изменен сознательно и открыто. Мы озабочены расизмом и сексизмом даже в областях, когда-то считавшихся безобидными (прозвища, юмор и т. п.). Изменилась и организационная структура нашей жизни. В то время как до 1968 г. считалось желательным объединить все антисистемные движения воедино, по крайней мере в единое движение в каждой отдельной стране, теперь такая форма единства уже не оценивается как безусловно желательная. Множественность организаций, каждая из которых представляет особую группу или особый оттенок позиции, гибко связанных в некое подобие альянса, рассматриваются сегодня, по крайней мере многими рассматриваются, как благо само по себе. То, что было pis aller, теперь провозглашено «радужной коалицией» (широко распространившееся американское расхожее выражение).

Победа революции 1968 г., победа над расизмом, сексизмом и тому подобным злом, носила тройственный характер. Первым результатом стало изменение правовой ситуации (государственной политики). Вторым стало изменение ситуации внутри антисистемных движений. Третий результат состоял в смене умонастроений. Нет необходимости подражать Полани в этом вопросе. Группы, которые были угнетены, могут все еще с полным основанием жаловаться, что произошедшие изменения неадекватны, что расизм и сексизм, как и другие формы угнетательского неравенства, продолжают оставаться существенной частью реальности, в которой мы живем. Более того, несомненная правда, что во всех сферах произошел «откат» в решении этих проблем. Но бессмысленно также не признавать, что революция 1968 г. обозначила, при всех своих недостатках, исторический поворотный пункт.

Даже если государства (или некоторые из них) радикально регрессируют, антисистемные движения никогда не смогут сделать этого (или, если сделают, то тем самым утратят свою легитимность). Это не означает, что в антисистемных движениях больше нет споров о приоритетах. Это означает, что эти споры стали спорами об основных проблемах стратегии, и что «старые левые» движения (или течения) уже не отказываются принимать участие в таких дискуссиях.

Тезис 6: В антисистемных движениях вновь начались дебаты по основным вопросам стратегии преобразования общества, и это будет главная политическая дискуссия предстоящих двадцати лет.

Сегодня существуют шесть разновидностей антисистемных движений, понимаемых в широком смысле, (а) В западных странах существуют «старые левые» движения в форме профсоюзов и сегментов традиционных левых партий — лейбористских и социал-демократических, к которым можно, пожалуй, добавить коммунистические партии, хотя, за исключением Италии, они слабы и становятся все слабее. (b) В некоторых западных странах существует широкий спектр новых социальных движений — женщин, «меньшинств», «зеленых» и т. д. (с) В социалистическом блоке есть традиционные коммунистические партии у власти, в которых никогда не удавалось истребить постоянно существующий антисистемный вирус, который время от времени порождает обновленческую (и «лихорадочную») активность. Феномен Горбачева, поскольку он апеллирует к «ленинизму» против «сталинизма», может быть приведен как пример этого, (d) В том же социалистическом блоке сеть возникающих внепартийных организаций, очень разных но природе, которые все больше напоминают по своему облику новые социальные движения Запада. Однако они отличаются особым вниманием к проблеме прав человека и антибюрократизмом, (е) В третьем мире существуют сегменты традиционных национально-освободительных движений, все еще стоящие у власти (например, в Алжире, Никарагуа, Мозамбике) или наследники таких движений, уже не имеющие власти (хотя «наследие» таких явлений, как насеризм в арабском мире, имеет тенденцию к дроблению). Разумеется, в странах, где еще не завершена революция (таких, как Южная Африка или Сальвадор) движения, по необходимости находящиеся в мобилизационной стадии борьбы, обладают силой и характеристиками своих предшественников в других государствах, когда те были на аналогичной стадии, (f) Наконец, в тех же самых странах третьего мира есть новые движения, отвергающие некоторые из «универсалистских» тем прежних движений (рассматриваемых как «западные» темы) и выдвигающие на первый план «исконные» формы протеста, часто в религиозном облачении.

Кажется ясным, что все шесть разновидностей движений далеки от того, чтобы быть единообразно антисистемными. Однако у всех шести разновидностей есть некоторое значимое антисистемное наследство, некий непрерывный антисистемный резонанс, и некоторый неисчерпанный антисистемный потенциал. Более того, шесть разновидностей движений, разумеется, не полностью совпадают с границами обозначенных мною географических зон. Можно найти диффузию между зонами, однако географическое разделение разновидностей в целом соответствует в широком смысле действительности данного момента.

Я полагаю, что есть три принципиальных замечания, которые необходимо сделать относительно отношений этих трех разновидностей (потенциально, частично, исторически) антисистемных движений между собой. Первое: во время революции 1968 г. шесть разновидностей были вполне враждебны друг к другу. Это было особенно верно, как мы уже отметили, для отношений «старой» разновидности к «новой» в каждой из зон. Но в целом это верно и в более широком смысле. То есть каждая из шести разновидностей имела тенденцию быть настроенной критически, даже враждебно по отношению ко всем остальным пяти. Эта первоначальная многогранная взаимная враждебность имела тенденцию к существенному уменьшению в следующие двадцать лет. Сегодня можно говорить о том, что шесть разновидностей движений демонстрируют неустойчивую (и все еще наполненную подозрениями) терпимость по отношению друг к другу, что, конечно, очень далеко от того, чтобы они стали политическими союзниками.

Второе: шесть разновидностей движений начали осторожно обсуждать между собой стратегию преобразования общества. Один из принципиальных вопросов, конечно же, желательность стремления к государственной власти, вопрос, который глубоко отделил три «старых» разновидности от трех «новых». Другой, производный от первого, вопрос касается структуры организационной жизни движений. Это на самом деле проблемы, которые широко обсуждались в период 1850-1880-х гг. и для того периода были более или менее разрешены. Теперь они опять поставлены и обсуждаются вновь, теперь, однако, в свете «реально существующего» опыта государственной власти.

Третье: когда и если эта дискуссия о глобальной стратегии найдет свое разрешение, даже если это разрешение примет форму слияния трех разновидностей движений в одну великую всемирную семью, из этого вовсе не воспоследует, что будет существовать единая антисистемная стратегия. Всегда было, и в еще больших масштабах будет, что эти движения очень сильно пропитаны лицами, группами и слоями, чьи сущностные надежды связаны не с достижением эгалитарного, демократического мира, но в сохранении неэгалитарного и недемократического порядка, пусть даже и неизбежно отличного от существующей капиталистической мироэкономики (переживающей сейчас свой затяжной структурный кризис). Иначе говоря, по завершении дискуссии между движениями мы, вероятнее всего, станем свидетелями борьбы внутри этой возможно единой семьи движений между теми, кто выступает за эгалитарный, демократический мир, и их оппонентами.