Глава 2. Рай, с законами ада

В этом волшебном раю природы и философии не менее потрясающее впечатление производили и великолепные архитектурные сооружения Тибета и в первую очередь, монастыри. «Тибетские монастыри — это уже целые города, например Дрепунг, „крупнейший монастырь мира, спускающийся с горы каскадом белых каменных зданий“. Монастыри-города обычно были удачно привязаны к местности. Г. Н. Потанин писал: „Приглядываясь к буддийским монастырям в течение нескольких лет, я заметил, что они располагаются или в местностях, отмеченных каким-либо необыкновенным явлением природы, или в вершинах горных долин, где кончаются человеческие жилища и начинается молчаливая пустыня высоких гор“. Монастыри производили на приближающегося путника нередко ошеломляющее впечатление. Один из очевидцев писал о Ташилунпо, монастыре панчен-лам: „Если была нужна какая-нибудь внешняя причина для усиления великолепия города, то ничто не могло бы придать большей пышности его многочисленным золоченым кровлям и башням, чем лучи солнца, заходящего в полном своем блеске с противоположной стороны. Вид получился тогда дивно прекрасный и великолепный. Все казалось почти волшебством и производило впечатление, которое никогда не изгладится из моей памяти“. В Южном Тибете стены и постройки храмов секты Ньингмапа обычно окрашивались широкими чередующимися вертикальными полосами — красными, белыми и синими, „которые придавали строениям вид палаток, сделанных из цветного полотна“. Обычно здания монастырей и храмов окрашивались в красный или белый цвет. Украшения на крышах золотились. Белые стены построек монастыря Лавран придавали ему вид небольшого южного города. „В заворотах и углах, составляющих соблазн для пешеходов, чтобы предупредить отложение нечистот, монахи нарисовали на земной поверхности белой краской священные фигуры кумирен… и толпа не смеет осквернять эти места“. Монастырь Дрепунг „белым городом раскинулся у подножия горы. Издали он напоминает огромный дворец, террасами поднимающийся на возвышениях. Сказочно красиво переливается он на солнце: белые стены, золотые украшения на стенах главного здания, красные галереи и балконы, зеленая и желтая черепица“. Тибетские монастыри часто не обносились стенами, стены заменяли ряды деревянных навесов с молитвенными цилиндрами, в том же Лавране их было около 1800. [Потанин. Указ. соч. С. 332]. Каждый большой тибетский монастырь состоял из группы построек — культовых и жилых сооружений. В каждом имелась какая-то своя главная святыня: в Гумбуме, на родине Цзонхавы, это был облицованный серебром субурган с золотой статуей Цзонхавы в нише, поставленный над деревом, выросшим, по преданию, через три года после рождения Цзонхавы на том месте, где была пролита кровь от его пупка, в Сера — статуя одиннадцатиликого Авалокитешвары и т. д. Кроме того, ряд храмов монастыря был всегда отведен другим божествам, в Гумбуме, например, Майтрейе, отсюда полное название монастыря „Мир Майтрейи со 100 тысячами изображений“, а в Сера — Пхурбаджол, храм „Громового скипетра“ (Ваджра), которому совершались многолюдные поклонения, и т. д. В каждом храме был павильон для общих собраний и молебствий, помещения дацанов — факультетов богословского, тантрического, медицинского и других, административные и жилые здания. Многие деревья в храмах и монастырях Тибета „выросли“ чудесным образом из волос общетибетского или местного святого: в Гумбуме из волос Цзонхавы, в Джокхане высокий тополь „вырос“ из волос Будды и т. д. Скопление нескольких десятков двух-четырехэтажных зданий с плоскими кровлями, похожее на аул в горах Кавказа или действительно на какой-то южный город, — таков общий вид многих тибетских монастырей. Существовал ли строгий план их застройки, нам неизвестно. Плоские кровли часто были украшены колесами Закона — чакра, поддерживаемыми оленями, „знаменами победы“ из сукна, молитвенными цилиндрами, многочисленными маленькими часовнями, посвященными разным святым. К главным храмам и святыням вели мощеные дороги, лестницы с каменными, а то и медными или железными ступенями (монастырь Самдин). У входа в храм для его охраны нередко висело чучело дикого яка или собаки. Вступившего в храм прежде всего встречали стражи света, ярко раскрашенные: “…кожа охранителя востока, страны восходящего солнца, бела, как заря. Кожа охранителя запада пылает красным светом, напоминая заходящее солнце, южный охранитель в качестве царя гениев богатства — золотой, а северный, как владыка стран льда, имеет холодно-зеленый цвет“. Над портиком — тяжелые коричневые занавеси для защиты от солнца. Главный зал храма обычно квадратный или прямоугольный. Впереди, в центре, находится статуя божества, перед ней алтарь, с подношениями и светильниками, по бокам могут быть ниши и комнаты со статуями других божеств, галереи, на переднем плане по сторонам от главной статуи и сзади также могут быть изображения других божеств. На территориях храмов и монастырей могли быть и другие культовые сооружения, встречающиеся в Тибете повсюду также и отдельно. Это в первую очередь чортены (ступы или субурганы). Первоначально ступы были хранилищами мощей, позднее, как правило, они стали кенотафами — сооружениями в честь Будды или буддийских святых. По своему строению чортен — многоступенчатая башня, суживающаяся кверху, ее составные части символизируют пять элементов, на которые распадаются тела после смерти. Если рассматривать снизу вверх, эти элементы суть земля, вода, огонь, воздух и эфир. Части ступ могут быть кубическими, округлыми, шаровидными, конусовидными, дисковидными и т. п. Чортены нередко богато украшены, крыты золотом и имеют нарядный вид, являясь неотъемлемой частью архитектурного пейзажа Тибета. Часто чортены окружают крытые галереи с молитвенными барабанами. В самих чортенах устраиваются ниши для цаца — конических фигурок из глины, которые приносят с собой к святыне верующие. Вторым по важности культовым сооружением, встречавшимся в Тибете повсюду, были мендоны — длинные сооружения из камней в виде вала или стены, тянувшиеся вдоль дороги иногда более километра, с надписью на лицевой стороне молитвы „Ом мани падме хум“. Стилизованные надписи, порою раскрашенные, были красивы и изящны. Иногда текст „ом мани“ писали символически, разными цветами: белый цвет соответствовал слову „ом“, зеленый — „ма“, желтый — „ни“, синий — „пад“, красный — „ме“ и темно-синий или черный — „хум“. Культовыми сооружениями являлись и ритоды — прибежища монахов-отшельников. Первоначальное значение слова „ритод“ — „горная цепь“ (позднее — обитель отшельников). В прошлом естественные пещеры с зауженным входом — ритоды — постепенно благоустраивались, появились домики, иногда свисающие с пещерной площадки в виде балкона, а потом и каменные дома. Усердием прихожан, приходивших за благословениями к отшельнику, скит богател, нередко постепенно превращаясь в обычный храм или монастырь. Так произошло с ритодом Пабонха у монастыря Сера. Он постепенно превратился в целый дворец в два этажа. Верующие ходили к ритоду, чтобы обойти вокруг него 3333 раза, на что требовалось от 10 до 15 дней. Многие знатные перерожденцы стали иметь свои ритоды. Ритод Пабонха принадлежал далай-ламам. От обычных монастырей и храмов такие ритоды стали отличаться только тем, что были труднодоступны, потому что ютились на уступах скал, подле пещер или на вершинах гор. Для Тибета было также характерно наличие на перевалах ларце, или обо… Такие обо вместе с часовней, натянутыми веревками и привязанными к ним тряпками с текстами молитв составляли единый архитектурный ансамбль, весьма характерный для старого Тибета. Нельзя не упомянуть и о молитвенных цилиндрах, или барабанах — хурдэ. Обычно это были крытые навесы с установленными под ними в ряд на вертикальных осях раскрашенными деревянными цилиндрами, поверхность которых была испещрена священными текстами. Вращение цилиндра рукой равнялось прочтению молитвы, что было особенно важно для неграмотных верующих. Такие цилиндры богомольцы, а то и специально приставленные к ним люди вращали или просто руками, или же, если они были громоздкими, с помощью устроенного внизу крестообразного приспособления, каким вращали карусель. Были молитвенные цилиндры, пристроенные к мельничным колесам, вращаемым водой, к своеобразным ветряным мельницам и просто к флюгерам. Обилие чортенов, мендонов, ларце, молитвенных цилиндров и подобных сооружений, а также камней, на которых бесчисленное множество раз воспроизведена формула „ом мани“, и скал, с грубо вытесанными на них контурами божеств, — все это определяло лицо любого архитектурного комплекса Тибета. Безусловным шедевром тибетской архитектуры является дворец далай-лам Потала, одно из величайших сооружений позднего средневековья вообще. Это универсальное по назначению и использованию здание было сооружено V Далай-ламой во второй половине XVII в. Дворец построен на горе Марпори, господствующей над местностью, построен так искусно, как будто возник из нее и является ее естественным продолжением. Приближавшийся к Лхасе путник уже издалека видел дворец Потала. Фундамент дворца был поставлен прямо на нетронутую скалу, с которой не срубали естественных выступов и в которой не заделывали естественных углублений. Дворец обращен фасадом на юг, к его подножию ведут три каменные лестницы в центре и две по бокам — с северо-востока и с северо-запада. У подножия дворца раскинулись многочисленные службы. Дворец имеет 13 этажей, высота этого небоскреба XVII в. 83 м, его центральная часть поднимается над Лхасой на высоту 143 м. „Дворец Далай-ламы виден почти из любого уголка Лхасы. Будь рядом современный город с многоэтажными зданиями, Потала и тогда выделялся бы своим величием, восхищал бы смелым полетом фантазии и мастерством создавшего его народа“. Людям, видевшим дворец, казалось, что „на первый взгляд он сооружен с нарушением законов архитектуры. Он представляет в плане усеченную трапецию, с геометрически правильными, но усеченными строениями. Но когда присматриваешься к нему, к конфигурации окружающих его гор, к Железному холму, на котором он построен, то убеждаешься в глубоком понимании чувства красоты и пропорции у людей, строивших это величественное здание“. Центральная часть дворца окрашена в красный цвет и называется Пхобран Марпо („Красный дворец“). Примыкающие к ней части здания именуются Пхобран Карпо („Белый дворец“). По бокам дворца находятся две полукруглые оборонительные башни, Восточная — символ солнца и Западная — символ луны. Считается, что в Потале имеется 999 комнат, не считая тайников. Их соединяет множество лестниц, проходов и коридоров. Мало кто хорошо знал дворец Потала. „Даже прожив в нем несколько лет, никогда не сможешь узнать всех его секретов“, — пишет XIV Далай-лама, бывший обитатель дворца. В центральной части дворца располагались большие залы для приемов и совершения обрядов, 35 часовен, четыре кельи для созерцаний и субурганы с прахом далай-лам. В западном крыле дворца жила монашеская община из 175 монахов, в восточном размещались правительственные учреждения, зал собраний Национальной ассамблеи, школа для подготовки монахов-администраторов и тюрьма для особо опасных преступников. Покои далай-лам располагались в верхних этажах дворца. Дворец Потала всегда был гигантским складом и музеем. Складом потому, что дворец строился как крепость. Он окружен стеной с тремя воротами, из него есть выходы по подземным ходам. Потала был музеем, так как в нем размещалась прекрасная библиотека рукописных и печатных книг, архив, в комнатах которого было множество древних свитков, в нем хранились великолепные коллекции утвари и оружия разных веков тибетской истории. Внутри дворец действует „на воображение прежде всего мрачной массивностью: крутые лестницы со стертыми каменными ступенями, лабиринты узких коридоров, маленькие, как бойницы, окошки, пробитые в стенах метровой толщины. Низкие потолки опираются на четырехгранные деревянные колонны, покрытые затейливой резьбой. Полумрак залов хранит от постороннего взгляда старинную роспись стен“. Построенный в национальных традициях, дворец Потала несомненно является вершиной развития средневековой тибетской архитектуры. Субурганы далай-лам — средоточие огромных богатств. Большинство из них крыты чистым золотом, только на двадцатиметровый субурган XIII Далай-ламы его пошло несколько тонн, они обильно украшены драгоценными камнями. Вокруг огромные лампады, сосуды для жертвоприношений, тоже из чистого золота». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 277—281]. Казалось, что в этом раю, вознесённом на сотни метров над грешной землей, должны жить, если и не святые, то особые люди. Да и как может быть по-другому в стране мудрецов и райской природы. Но присмотревшись ближе к тибетцам, их образу жизни и обычаям, нас охватит не меньшее удивление, чем от лицезрения великолепных горных вершин и экзотических монастырей. Так Н. М. Пржевальский, научные работы которого отличаются отменной точностью и непредвзятостью в оценках, о тибетцах пишет: «Из всех кочевников тибетцы в нравственном отношении — наихудшие. Чуждые гостеприимства и добродушия… обитатели Северного Тибета, несмотря на свой пастушеский быт, могут поспорить относительно хитрости, жадности к деньгам, плутовства и лицемерия с опытными проходимцами любого европейского народа. Всегда, лишь только нам приходилось иметь какие-либо сношения с описываемыми кочевниками, мы убеждались, что это люди без всякой совести и поголовные обманщики». [Зеленин А. В. Путешествия Н. М. Пржевальского. СПб., П. П. Сойкина, 1900. Т. 2. С. 109]. «Ханжество и суеверие рядом с грубостью, ленью, корыстью и эгоизмом — вот отличительные черты их характера. Чувство привязанности к близким людям проявляется у них, пожалуй, не более, чем у многих животных относительно себе подобных. Богатство или власть, часто удаль и сила физическая — единственные здесь критериумы достоинства человека». [Зеленин. Указ. соч. Т. 2. С. 432]. Отношения тибетцев к своим близким, особенно пожилым родителям, всегда возмущали окрестные народы. Хотя те же индусы или китайцы так же не отличались высокой нравственностью, но поведение тибетцев вызывало негодование даже у них. «Тибетцы… весьма почитали молодость и презирали старость, слабосилие… Прибывшие из Индии врачи с удивлением обнаружили, что тибетцы часто выносят больных стариков из домов на улицу, где и оставляют их. На вопрос, что бы это могло значить, им ответили: „Если больны дети, отец и мать не вытаскивают их из дома, а если больны отец и мать, то дети выносят их на улицу“… пренебрежение к старикам сохраняется в Тибете и по сей день». [Stein R. A. La civilisation tibetaine. Paris, 1962. P. 75]. Не менее жестоким было отношение тибетцев к роженицам и новорожденным. «Большинство тибетцев появлялось на свет в стойлах для скота и других уединённых местах, потому что по существовавшим поверьям, женщина не должна была рожать дома, ибо её крики при родах могли испугать духа очага и лишить семью его защиты. Бедная женщина могла родить ребенка и на склоне горы, где она собирала хворост, или на меже в поле, где она работала. Лишь для богатой женщины, готовящейся рожать, строили отдельное помещение. Роженица в течении месяца считалась осквернённой и должна была пройти обряд очищения. В таких условиях детская смертность была огромной: 60% новорожденных умирало в возрасте до двух лет, а из числа оставшихся еще 40% не доживали до пяти». [Duncan Marion H. Customs and Superstitions of Tibetans, London, 1964. P. 83]. Кстати, ещё одно распространённое мнение о Тибете, якобы, как о стране долгожителей, полностью не соответствует действительности. «Средняя продолжительность жизни в Тибете приближалась лишь к 30 годам (!). Чаще всего свыше 70 лет жили богатые старухи». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 159. Duncan Marion. Ibid. P. 111]. Жизнь самих тибетцев и их семей также отличалась крайней безнравственностью. Так в отличии от практически всех древних обществ, где иметь незаконных детей считалось позором, у тибетцев «иметь ребёнка, будучи не замужем, не считалось большим грехом, во всяком случае, женщина, родившая внебрачного ребёнка, презиралась гораздо меньше, чем женщина, вообще не имеющая детей». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 158]. «В древнем и средневековом Тибете существовали три формы брака: моногамия, когда у одного мужа была одна жена (особенно характерно для Амдо); полигамия, когда у одного мужа было несколько жен (характерна для богатых семей), в древности существовал обычай брать в жены и сестер жены, особенно после смерти жены, а кроме того, брали нескольких жен из разных кланов по политическим, а иногда и культовым соображениям; и, наконец, полиандрия, когда у одной жены было несколько мужей одновременно. Полиандрия известна и у земледельцев, и у кочевников по всему Тибету, кроме Амдо. Обычно чаще всего имела место „братская полиандрия“, когда несколько братьев имели одну жену. В таких случаях жена выполняла свои супружеские обязанности с каждым из братьев по очереди, которая велась очень строго. Один из братьев выставлял свою обувь у дверей спальни, чтобы другие братья могли знать о том, что он в данный момент находится с женой. Но одна женщина могла быть женой нескольких мужчин и не состоявших в родстве. Это было возможно тогда, когда женщина, будучи женой одного мужчины, добивалась его позволения быть женой и других, или же когда несколько друзей объявляли себя спунзла — братьями-кузенами, связанными клятвой, и брали себе на всех одну жену. Когда одну жену брали братья, то только старший брат выбирал женщину, и только один раз совершался брачный обряд, а остальные братья лишь фактически становились мужьями жены старшего брата и образовывали группу, которую представлял старший брат. Важно отметить, что и дети от такого брака не считались общими, а только старшего брата, который один рассматривался в качестве их подлинного отца. Только старший брат имел право на развод с женой, хотя для этого и требовалось согласие всех братьев. Любой младший брат мог взять себе свою жену, если он выделялся из семьи со своей землей, домом и женой. В этом случае он терял право на жену старшего брата и на имущество своей прежней семьи. Иногда младший из братьев мог иметь жену на стороне, так называемую „тайную жену“. Эта жена стояла вне семьи мужа и, даже если у нее были дети, не получала какой-либо помощи. Землей и имуществом владела семья. Группа братьев делила одну жену, дом, землю, но их коллективная собственность была как бы сконцентрирована в личности старшего брата. Вся собственность любой тибетской семьи была нераздельной ее собственностью, представленной при любой форме брака ее главой. Известна еще одна форма полиандрии, когда к нескольким братьям с их согласия и с согласия их жены присоединялся посторонний мужчина, не состоявший в родстве с братьями. Делалось это в тех случаях, когда в семье не было детей и с помощью такой меры семья надеялась получить наследника. Если ребенок рождался, то он считался ребенком старшего брата. Если в большой неразделенной семье жили вместе женатые сыновья и племянники с родителями и дядьями, то бывали случаи, „когда дядя или отец мужа предъявляли права на его жену. В высших кругах признаются, как общее правило, супружеские права отца“». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 127—128]. Особым центром и рассадниками вопиющей безнравственности были как ни странно монастыри, где содомия и другие виды противоестественного разврата совершались совершенно открыто, о чём будет рассказано в следующей главе. Недаром окрестные народы о тибетцах говорили: «Душа у них, как сажа. Обворовать, обмануть другого, в особенности чужестранца, считается чуть-ли не доблестью в столице Далай-ламы». [Зеленин. Указ. соч. С. 109]. Нисколько не отличалось каким бы то ни было гуманизмом и тибетское судопроизводство, которое часто рисуется европейцам, как эталон справедливости и милосердия. Во-первых, судопроизводство этого государства уже изначально исходило из очень интересного принципа: «преступность… считалась уделом низших слоёв населения: „Живущий в достатке думает о религии, живущий в нужде думает о совершении кражи“». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 145]. Вполне понятно, что свято следуя этому принципу, тибетские судьи наказывали вне зависимости от того, кто прав, в подавляющем большинстве случаев, бедных людей, для доказательства вины которых особо ничего и не требовалось. «Подозрения в совершении преступления было достаточно для ареста. Подозреваемого связывали, сажали в тюрьму и при допросах били, иногда публично — в назидание другим». [Там же. С. 145]. Таким образом, презумпция невиновности в Тибете отсутствовала напрочь. И как здесь не вспомнить Ветхий Завет, который поклонники тибетской мудрости часто считают примитивным и жестоким, где для доказательства вины человека требовались показания, как минимум двух свидетелей. «Если кто убьет человека, то убийцу должно убить по словам свидетелей; но одного свидетеля недостаточно, чтобы осудить на смерть» (Чис. 35:30). Дикой жестокостью отличались наказания, включавшие в себя: «отрезание языка, ослепление на один или оба глаза, отрезание ушей или носа… Пытки в процессе следствия были обычным явлением. Весьма любили тибетцы перед казнью помучить человека. Так приговоренного к утоплению не сразу бросали в воду с камнем на шее, а предварительно заворачивали в сырую шкуру яка и оставляли так сохнуть на солнце. Претерпевшего все муки, причиняемые высыхающей и сдавливающей его шкурой, бросали связанного в поток, но и здесь не давали ему сразу утонуть, втыкая в его тело ветки и используя плывущее по воде в шкуре тело в качестве мишени для стрельбы из луков или ружей». [Кычанов. Савицкий. Указ. соч. С. 146]. Внешне красивые города и монастыри оказывались самыми настоящими зонами повышенной эпидемиологической опасности. Ибо своей антисанитарией они обходили все европейские города средневековья. «В тибетских городах не было канализации. Все отбросы выбрасывались прямо на улицу… Отсутствие канализации сочеталось с отсутствием водопровода». [Там же. С. 156, 157]. Люди не мылись годами. Но как же знаменитая тибетская медицина, спросит читатель? Неужели она ничего не предпринимала против этого? Предпринимала, конечно. Но что именно, об этом будет рассказано в отдельной главе. Отличительнейшей особенностью тибетцев является их крайнее суеверие, всячески поддерживаемое ламами. «Ламы продают за большие деньги невежественным и суеверным богомольцам всевозможные амулеты и писанные заклинания. У одного из присоединившихся теперь к экспедиции… было такое заклинание, которое гарантировало своего обладателя против ружейных пуль. Хотя он совершенно искренне веровал в чудодейственную силу этого заклинания, но когда казаки шутя предлагали ему испытать на себе действие его и стать под выстрел, то он всё-таки не решался. Тогда решено было испытать волшебную силу этого талисмана на баране, предназначенном для еды. Долго рылся монгол в своей ладанке, при этом что-то шептал, и, наконец, достал грязный, исписанный какими-то каракулями клочок бумаги, который и был повешен на грудь обреченного барана. Сам монгол и его товарищи стали поодаль, со страхом и любопытством ожидая, что будет. Раздался меткий выстрел, баран, как сноп, повалился бездыханный на землю, а самый амулет оказался насквозь простреленным пулей. Однако, монголы даже и при столь очевидном доказательстве не уверились в нелепости амулета и уверяли только, что бумажка, очевидно, фальшивая, без подписи самого Далай-ламы». [Зеленин. Указ. соч. С. 117—118]. Итак, рай, вознесенный высоко в горы, оказался населённым практически безграмотными, суеверными и на редкость жестокими, развращенными и нечистоплотными людьми. Как объяснить этот контраст видимого и действительного? И как быть тогда с чудесами, которыми прославился Тибет? И почему его философия и религия, заставляющая сегодня преклоняться миллионы европейцев и американцев, не только не оказала облагораживающего действия на свой же собственный народ, но превратила его в один из самых низко-развитых и развращенных народов земли? Об этом мы узнаем в следующих главах, а пока познакомимся с историей этого необычного государства.