15. В общине терапевтов

«И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем, так что Он уже не призирает более на приношение и не принимает умилостивительной жертвы из рук ваших» (Мал. 2:13). Утратив связь с Живым Богом, утратив понятие о своей миссии, утратив понимание истинного богопоклонения, иудейское духовенство теперь пыталось компенсировать этот духовный вакуум чисто внешней атрибутикой, причем, беря ее у окрестных языческих народов. А одной из наиболее ярких ее черт было богопоклонение, сопровождающееся воплями, слезами и завываниями молящихся, которые, входя в состояние экстаза, наносили себе, к тому же, какие-либо увечья. С помощью всех этих слез, криков, увечий язычники «выбивали» у богов то, что просили и не получали в молитвах. При этом считалось, что чем больше рыдать, биться головой в поклонах и наносить себе телесных повреждений, то Бог скорее ответит. Ярким примером этой философии богопоклонения было служение жрецов Ваала на горе Кармил, когда языческие жрецы на протяжении всего дня кричали, плакали и кололи себя до крови разными предметами, требуя у бога ответа на свою молитву. И вот эта идея о том, что с помощью выполнения определенных ритуалов, направленных на умерщвление плоти, у Бога можно добиться ответа на свои молитвы, стала проникать в сознание иудеев. Бог стал рисоваться не как любящий Отец, а как жестокий тиран, Которого только и могут тронуть слезы, стоны и боль людей. И чем больше слез будет пролито на алтаре, чем больше скорби и горя будет проявлено, тем большая вероятность того, что Бог ответит на молитву. Эта идея, с одной стороны, как мы уже говорили, имея чисто языческое основание, искажала у людей образ Самого Бога, а с другой стороны, способствовала формированию лицемерного богопоклонения, обязательной частью которого должны быть слезы, а с третьей — превращала богопоклонение радости и надежды в богопоклонение скорби и безысходности. Спустя, примерно, 200 лет после Малахии, эта идея приведет к формированию в среде иудаизма весьма своеобразного религиозного течения — ессеев. Последние наряду с фарисеями и саддукеями будут господствовать в иудейском сознании, приведя, в конечном итоге, к отвержению Христа и религиозному краху этого народа. Итак, сам термин ессеи происходит, по мнению одних ученых, от арамейского слова «ассиа», т. е. целитель, а по мнению других — от арамейского «хассайо» или еврейского «хасидеи», т. е. «набожные». Главную опасность ессеи видели во всем мирском, начиная от несовершенной формы государства и заканчивая институтами семьи. Поэтому главной их целью был уход от мира. Для этого ессеи селились отдельными братствами или коммунами либо в деревнях, либо в ненаселенных, далеко расположенных от цивилизации местах. В свое общество ессеи принимали желающих только после того, как те проходили определенный (обычно в течение 1-2 лет) испытательный срок. «Хозяйственное устройство ессейских общин было основано на коммунистических началах. Среди членов не было ни богатых, ни бедных. Каждый член вносил свои доходы в кассу данной общины, а заведующие кассою расходовали из нее на содержание общих братских жилищ, общие трапезы и одежду. Одежда была одинаковая для всех членов братства и состояла из грубого плаща для зимы и легкой накидки для лета; она изготовлялась преимущественно из белой материи. Каждый должен был зарабатывать свой хлеб личным физическим трудом; слуг и рабов не было в общине. Занимались ессеи земледелием и ремеслами; торговля запрещалась как занятие, ведущее к корыстолюбию; запрещалось также изготовление оружия и всего, что назначено для причинения вреда ближнему. Большинство ессеев воздерживалось от брачной жизни, как от чего-то греховного; те же, которые брали себе жен, испытывали их сначала и затем вступали в брак только для того, чтобы иметь детей. Порядок дня был у ессеев точно установлен. Рано утром они произносили молитву, обращаясь лицом к солнцу; затем отправлялись на работу. По окончании работы они купались в холодной воде. Купание составляло для ессеев важный религиозный акт; они совершали омовение перед каждой трапезой, а также после удовлетворения естественных потребностей и прикосновения к «нечистому». Члены общины сходились в часы своих общих трапез, имевших характер священнодействия. Отвергая обряд жертвоприношения в иерусалимском храме, ессеи превращали свои обеды в жертвенные пиры»1. Иудейский историк I века Иосиф Флавий, лично знакомый со многими ессе-ями, оставил интересное описание этого религиозного отшельнического братства. Ессеи «чувственных наслаждений избегают как греха и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество они презирают, зато они принимают к себе чужих детей в том возрасте, когда они еще восприимчивы к учению, обходятся с ними, как со своими собственными, и внушают им свои нравы. Этим, впрочем, они отнюдь не хотят положить конец браку и продолжению рода человеческого, а желают только оградить себя от распутства женщин, полагая, что ни одна из них не сохраняет верность одному только мужу своему. Они презирают богатство, и достойна удивления у них общность имущества, ибо среди них нет ни одного, который был бы богаче другого. По существующему у них правилу, всякий, присоединяющийся к секте, должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды, ни блестящего богатства — все как братья владеют одним общим состоянием, образующимся от соединения в одно целое отдельных имуществ каждого из них. Употребление масла они считают недостойным, и если кто из них, помимо своей воли, бывает помазан, то он утирает свое тело, потому что в жесткой коже они усматривают честь, точно так же и в постоянном ношении белой одежды. Они выбирают лиц для заведования делами общины, и каждый без различия обязан посвятить себя служению всех. Они не имеют своего отдельного города, а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их собратьев, как своей собственностью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят, как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу, кроме оружия для защиты от разбойников. В каждом городе поставлен общественный служитель специально для того, чтобы снабжать иногородних одеждой и всеми необходимыми припасами. Костюмом и всем своим внешним видом они производят впечатление мальчиков, находящихся еще под строгой дисциплиной школьных учителей. Платье и обувь они меняют лишь тогда, когда прежнее или совершенно разорвалось, или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то, что тому нужно, равно как получает у товарища все, в чем сам нуждается; даже без всякой взаимной услуги каждый может требовать необходимого от кого ему угодно. Своеобразен также у них обряд богослужения. До восхода солнца они воздерживаются от всякой обыкновенной речи; они обращаются тогда к солнцу с известными древними по происхождению молитвами, как будто испрашивают его восхождения. После этого они отпускаются своими старейшинами, каждый к своим занятиям. Проработав напряженно до пятого часа, они опять собираются в определенном месте, опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончании очищения они отправляются в свое собственное жилище, куда лица, не принадлежащие к секте, не допускаются, и, очищенные, словно в святилище, вступают в столовую. Здесь они в строжайшей тишине усаживаются вокруг стола, после чего пекарь раздает всем по порядку хлеб, а повар ставит каждому посуду с одним-единственным блюдом. Священник открывает трапезу молитвой, до которой никто не должен дотронуться к пище; после трапезы он опять читает молитву. Как до, так и после еды они славят Бога как дарителя пищи. Сложив с себя затем свои одеяния, как священные, они снова отправляются на работу, где остаются до сумерек. Тогда они опять возвращаются и едят тем же порядком. Если случайно являются чужие, то они участвуют в трапезе. Крик и шум никогда не оскверняют места собрания: каждый предоставляет другому говорить по очереди. Тишина, царящая внутри дома, производит на наблюдающего извне впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется, собственно, в их всегдашней воздержанности, так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды. Все действия совершаются ими не иначе как по указаниям лиц, стоящих во главе их; только в двух случаях они пользуются полной свободой: в оказании помощи и в делах милосердия. Каждому предоставляется помогать людям, заслуживающим помощи, во всех их нуждах и раздавать хлеб неимущим. Но родственникам ничто не может быть подарено без разрешения предстоятелей. Гнев они прояв- ляют только там, где справедливость этого требует, сдерживая, однако, всякие порывы его. Они сохраняют верность и стараются распространять мир. Всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не употребляется, так как само произнесение ее они порицают больше, чем ее нарушение. Они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога. Преимущественно они посвящают себя изучению древней письменности, изучая главным образом то, что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями, годными для исцеления недугов, и изучают свойства минералов. Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда: он должен, прежде чем быть принятым, подвергать себя в течение года тому же образу жизни, как и члены ее, и получает предварительно маленький топорик, упомянутый выше передник и белое облачение. Если он в этот год выдерживает испытание воздержанности, то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении, но еще не допускается к общим трапезам. После того как он выказал также и силу самообладания, испытывается еще два дальнейших года его характер. И лишь тогда, когда он и в этом отношении оказывается достойным, его принимают в братство. Однако, прежде чем он начинает участвовать в общих трапезах, он дает своим собратьям страшную клятву в том, что он будет почитать Бога, исполнять свои обязанности по отношению к людям, никому ни по собственному побуждению, ни по приказанию не причинит зла, будет ненавидеть всегда несправедливых и защищать правых; затем, что он должен хранить верность к каждому человеку, и в особенности к правительству, так как всякая власть исходит от Бога. Дальше он должен клясться, что если сам будет пользоваться властью, то никогда не будет превышать ее, не будет стремиться затмевать своих подчиненных ни одеждой, ни блеском украшений. Дальше он вменяет себе в обязанность говорить всегда правду, разоблачать лжецов, содержать в чистоте руки от воровства и совесть от нечестной наживы, ничего не скрывать перед сочленами; другим же, напротив, ничего не открывать, даже если пришлось бы умереть за это под пыткой. Наконец, догматы братства никому не представлять в другом виде, чем он их сам изучил, удерживаться от разбоя и одинаково хранить и чтить книги секты и имена ангелов. Такими клятвами они обеспечивают себя со стороны новопоступающего в члены. Кто уличается в тяжких грехах, того исключают из ордена; но исключенный часто погибает самым несчастным образом. Связанный присягой и привычкой, такой человек не может принять пищу от несобрата — он принужден поэтому питаться одной зеленью, истощается таким образом и умирает от голода. Вследствие этого они часто принимали обратно таких, которые лежали уже при последнем издыхании, считая мучения, доводившие провинившегося близко к смерти, достаточной карой за его прегрешения. Очень добросовестно и справедливо они совершают правосудие. Для судебного заседания требуется по меньшей мере сто членов. Приговор их неотменим. После Бога они больше всего благоговеют перед именем законодателя: кто хулит его, тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность, так что если десять сидят вместе, то никто не позволит себе возражать против мнения девяти. Они остерегаются плевать перед лицом другого или в правую сторону. Строже, нежели все другие иудеи, они избегают дотронуться до какой-либо работы в субботу. Они не только заготовляют пищу с кануна для того, чтобы не разжигать огни в субботу, но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд. В другие же дни они киркообразным топором, который выдается каждому новопоступающему, выкапывают яму глубиной в фут, окружают ее своим плащом, чтобы не оскорбить лучей божьих, испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие; к тому же еще они отыскивают для этого процесса отдаленнейшие места. И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное, тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого, как будто они осквернились. По времени вступления в братство они делятся на четыре класса; причем младшие члены так далеко отстоят от старших, что последние, при прикосновении к ним первых, умывают свое тело, точно их осквернил чужеземец. Они живут очень долго. Многие переживают столетний возраст. Причина, как мне кажется, заключается в простоте их образа жизни и в порядке, который они во всем соблюдают. Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как они всякие мучения побеждают силой духа, а смерть, если только она сопровождается славой, они предпочитают бессмертию. Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали, члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки, чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запретную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому, ни к другому. Они стойко выдерживали мучения, не издавая ни одного звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками, посмеиваясь над теми, которые их пытали, они весело отдавали свои души в полной уверенности, что снова их получат в будущем. Они именно твердо веруют, что, хотя тело тленно и материя не вечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и во- влеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении, но как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину. Подобно эллинам, они учат, что добродетельным назначена жизнь по ту сторону океана — в местности, где нет ни дождя, ни снега, ни зноя, а вечный, тихо приносящийся с океана нежный и приятный зефир. Злым же, напротив, они отводят мрачную и холодную пещеру, полную беспрестанных мук. Эта самая мысль, как мне кажется, высказывается также эллинами, которые своим богатырям, называемым ими героями и полубогами, предоставляют острова блаженных, а душам злых людей — место в преисподней, жилище людей безбожных, где предание знает даже по имени некоторых таких наказанных, как Сизиф и Тантал, Иксион и Титий. Бессмертие души, прежде всего, само по себе составляет у ессеев весьма важное учение, а затем они считают его средством для поощрения к добродетели и предостережения от порока. Они думают, что добрые, в надежде на славную посмертную жизнь, сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха перед тем, что если даже их грехи останутся скрытыми при жизни, то, по уходе в другой мир, они должны будут терпеть вечные муки. Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех, которые только раз вкусили их мудрость. Встречаются между ними и такие, которые после долгого упражнения в священных книгах, разных обрядах очищения и изречениях пророков утверждают, что умеют предвещать будущее. И, действительно, редко до сих пор случалось, чтобы они ошибались в своих предсказаниях»1. Эта религиозная секта вызывала большое удивление, особенно у иностранцев. В частности, римский ученый I века Плиний Старший в своей «Естественной истории» написал о ессеях следующее: «Ессеи живут на западном берегу Асфальтового озера (Мертвого моря), удаляясь от озера, чтобы избегнуть его вредного действия. Это — единственный в мире, удивительный народ, без женщин, отрекшийся от Венеры, не употребляющий денег, живущий только в обществе пальм»2. Братство ессеев представляло собой первые монастыри на Ближнем Востоке3. «Действительно, то были настоящие монастыри, образовавшиеся среди Израиля. Ессей — монах, имеющий свой устав, свою иерархию, все, кроме папы. Трудно себе представить внешний вид этих монашеских обителей; возможно, однако, что лавра Афонской горы или человеческие ульи наподобие монастыря святого Саввы близ Иерусалима дают приблизительное представление о них с этой стороны. Что касается внутренней организации, то сходство между ессеизмом и христианским монастырем большое. Подчиненные находились в полном послушании у своих старших (эпимелетов). Существовал новициат, первый период испытания, длившийся один год, затем следовало еще два года искуса. При окончательном вступлении в общину давалась клятва не раскрывать тайн ордена и, наоборот, ничего не скрывать от своих братьев. Все члены монашеской общины назывались братьями. В нее допускались только взрослые люди; но принимали и детей для воспитания их в правилах монастырского устава. Единственным наказанием было исключение из общины по приговору трибунала из ста членов. Но исключение почти неизбежно влекло за собою смерть, как это обыкновенно бывает и религиозных обществах Востока. Одежду носили обычную, но совершенно белую. Все имущество считалось общим. Вступающие в общину передавали ей все свое достояние; братья ничего друг у друга не покупали, ничего друг другу не продавали; все делалось путем обмена или безвозмездно. Общие интересы были вверены испытанным экономам. Даже одежда считалась общей собственностью всей общины. В случае болезни одного из братьев его лечили за общий счет; старцы, окруженные молодыми, казались отцами прекрасных сыновей. Милостыня подавалась из общей кассы. В каждом городе на одного из братьев возлагалась обязанность гостеприимства по отношению к остальным своим братьям. Распорядок каждого дня был строго определенный: при восходе солнца — молитва; затем начальствующие лица посылали братьев на работу; по окончании утренней работы собирались для омовения; в полдень происходила трапеза; потом опять работа и, наконец, вечерняя трапеза. Главным занятием секты было земледелие; занимались и некоторыми ремеслами; торговля была абсолютно воспрещена, как занятие, связанное с любостяжанием и с желанием повредить своему ближнему. В общине не было рабов. Никогда не произносили никаких клятв. Заботы о чистоте и скромности доводились до мелочей, крайне забавных. Омовения совершались по всякому поводу. Чтобы не «оскорбить света Господня», они доходили до мер предосторожности прямо нелепых. Они принимали ванны не иначе, как опоясывая свои чресла куском полотна; и женщины покрывались индузиумом. Существовали даже правила для отхаркивания. Брак был безусловно воспрещен и, как общее правило, в орден не принимали женщин. Но в этом отношении, кажется, было допущено уклонение или, вернее, смягчение первоначальной строгости. Возникло направление, разрешившее брак с единственной целью размножения рода человеческого. Брак происходил лишь после того, как женщина была подвергнута испытанию в течение трех лет, и когда получалась уверенность в ее способности к деторождению. При этом супруги ограничивались лишь безусловно необходимым для достижения этой цели брака. Ессеи стремились к поддержанию своей связи с храмом в Иерусалиме; но, отвергая кровавые жертвы и веря в большую святость своего ритуала, они посылали туда дары не жертвенные. Поэтому иудеи исключили их из храма. Где же они служили своему культу, который считали более чистым, нежели культ храма? Без сомнения, в своих монастырях. Особенно священный характер носили их общие трапезы. Здесь именно больше всего и проявлялось поразительное сходство с христианством. Трапезы приготовлялись священниками с соблюдением самых строгих правил ритуальной чистоты; братья не могли вкушать иной пищи, кроме той, которая для них была таким образом приготовлена. После омовения они собирались в комнате, за порог которой не мог перешагнуть ни один мирянин. Вероятно, прежде, чем войти, они облачались в кафтаны из белого полотна. Они вступали туда, как в святилище, бесшумно, с сосредоточенным видом располагаясь за столом. Перед каждым из них — хлебец и чаша, наполненная ежедневной пищей. Перед едой — молитва священника, и до молитвы никто ни к чему не мог прикоснуться. После трапезы снова молитва священника. В начале и в конце трапезы они таким образом благодарили Бога, дарующего хлеб людям. По окончании евхаристического акта они снимали с себя свои кафтаны и возвращались к работе, продолжавшейся до наступления вечера. Этот ритуал в секте ессеев более всего вызывал удивление наблюдателей. Иностранцы, допущенные присутствовать при этом, преисполнялись чувством невольного благоговения. Столовая казалась настоящим храмом. Ни крика, ни шума не слышно было в ней; братья обменивались лишь несколькими словами, сказанными тихим сдержанным голосом. Нельзя с достоверностью утверждать, были ли их священники выборные, или же они соблюдали иерархию Ааронова священства. Сверх Библии у них, конечно, были и свои особые книги, в которых ангелы играли большую роль. Они занимались толкованием снов; делали предсказания; это в некотором роде было их специальностью; когда желали узнать будущее, призывали ессеев. До нас дошли имена троих из них — Иуды при Аристобуле I, Менахема при Ироде, Симеона при Архелае. Они занимались колдовством, пользуясь именами ангелов; медициной — посредством очищений и заклинаний, не пренебрегая, впрочем, чудодейственными свойствами растений и камней»1.

Классический принцип монастырского уклада жизни мы видим в одной из ессейских школ, называвшейся школой терапевтов, в Александрии Египетской. Терапевты (в пер. — врачи души) жили невдалеке от Александрии замкнутым братством в кельях, предаваясь все свободное время созерцанию, чтению Библии, собираясь вместе лишь на общую трапезу, отличавшуюся крайней скудостью. Исследуя ессейство, мы видим ряд принципиальных его моментов, противоречащих Священному Писанию. Первое — это уход от мира, тогда как Бог желал видеть иудейский народ, как народ миссионеров, несущий весть о Боге этому миру, а не удаляющийся от него. Второе — это учение о бессмертии души, которое, кстати, во многом оформилось в ессействе под влиянием греческой философии Пифагора, от которой вообще ессеи взяли очень многое1. В-третьих, это излишняя увлеченность учением о демонах и ангелах, выделившая со временем демонов обжорства, лени, похоти с соответствующей человеческой разработкой их изгнания через умерщвление плоти. В-четвертых, это учение о божественном предопределении, сводящее на нет роль выбора человека. Ибо вне зависимости от нашего выбора и жизни одни люди предопределены ко спасению, а другие — к вечной гибели — так учили ессеи. В-пятых, это увлечение ессеев мистикой, колдовством с упоминанием имен ангелов, толкованием снов, заклинаниями2. В-шестых, брак, который был установлен Самим Богом и назван благословением, в представлении ессеев был чуть ли не проклятием, а интимные отношения даже в браке ими считались низкой похотью. В лучшем случае они рассматривали брак просто как средство продолжения рода. В-седьмых, красивую и яркую жизнь, созданную Богом, они заменили серыми и черными красками и однообразием во всем, начиная от одноликой одежды и еды и заканчивая ненужностью восхищения красотой природы. В-восьмых, принципы богопоклонения, установленные Самим Богом, и основанные на системе служения в Иерусалимском Храме, они заменили своими. Да, служение в храме часто неверно представлялось духовенством, искажавшем его духовное значение, но это не давало повода отменять само это служение, указывающее на грядущего Мессию. Так, возникнув на хананейском языческом фундаменте представлений о богопоклонении как поклонении в скорби и печали, вобрав в себя греческие представления о бессмертии души и пытаясь человеческими методами исправить нарушения иерусалимского духовенства, ессейство повело народ в другую крайность — фанатичного аскетизма, фатализма и мистики, не исчезнув пока, наконец, в огне иудейской войны.