Предисловие

Какую именно часть Азии населяли галаты, и каковы были границы их царства, известно довольно хорошо, но разные авторы по-разному отвечают по вопрос об их происхождении. Все согласны с тем, что они были галлами, откуда и произошло название Галло-греция. Однако не вполне ясно, из какой именно части Галлии они вышли. Страбон, за которым последовало большинство авторов, считал, что тектосаги вышли из Нарбонской Г аллии, а остальных галатов он причислял к кельтам. Но поелику Плиний причислил тектосагов к амбианам, то они по общему согласию стали считаться соседями толистобогов, населявших берега Рейна. Мне же кажется вероятным, что они были белгами, жившими в самых низовьях Рейна, близ Британского моря. Ибо толистобоги населяли область, ныне занимаемую жителями Клеве и Брабанта. И отсюда, как мне кажется, возникло заблуждение, что некая ветвь тектосагов вторглась в Нарбонскую Галлию, но сохранила за собой старое название, передав его и той области, которую она захватила. Сие утверждает Авзоний, говоря так: вплоть до тевтосагов, прежде именовавшихся белгами. Здесь он называет белгов по имени и свидетельствует, что те, кто позднее были названы теотосагами, вначале звались тевтосагами. То же, что Цезарь помещает тектосагов в район Герцинского леса, думаю, вызвано их миграцией, что можно вывести и из контекста его слов. Впрочем, о происхождении народа галатов мною сказано вполне достаточно.

Эти галаты, населявшие названную в их честь область Азии и разделенные на три основные народности — тектосагов, толистобогов и трокмов, — имели также, по свидетельству Плиния, три главных города. Некогда они славились своей силой среди окрестных народов и обложили данью большую часть Азии. Затем, оставив отеческую доблесть, они предались удовольствиям и роскоши. Посему Гней Манлий, римский консул, сумел победить и покорить их без значительных усилий. Во времена Павла галаты находились под властью римлян. Когда же Павел наставил их в чистом и подлинном Евангелии, среди них, после его ухода, появились лжеапостолы, осквернявшие подлинное семя ложными и порочными учениями. Ибо они учили, что соблюдение обрядов необходимо и сейчас.

Это может показаться маловажным вопросом. Но Павел отнесся к нему как к первостепенному артикулу христианской веры, и вполне заслуженно. Ибо далеко не малое зло — затемнять свет Евангелия, набрасывать петлю на человеческую совесть, устранять различение между ветхим и новым заветами. Кроме того, апостол видел, что с этим заблуждением соединено нечестивое и опасное мнение о возможности заслужить праведность. Вот почему он сражался с этим заблуждением с такой яростью и таким упорством. Так же и мы, зная о том, сколь важный и серьезный вопрос обсуждается в этом послании, должны выказывать тем большее внимание в процессе его чтения. Ежели кто будет судить об этом деле из толкований Оригена и Иеронима, то подивится тому, что Павел был так взволнован какими-то внешними обрядами. Но зрящий в самый корень вопроса с готовностью признает: вопрос этот действительно достоин столь острых пререканий. Ведь галаты с большой доверчивостью, даже легкостью и глупостью, позволили увести себя с правильного пути. Потому Павел и попрекает их столь яростно. Я не согласен с теми, кто думает, что галаты заслуживали более сурового обращения из-за недостатка ума. Ведь искушались также и эфесяне, и колоссяне. Если бы и они столь легко поддались обманщикам, неужели Павел обошелся бы с ними мягче? Итак, основания для упреков дали ему не врожденные качества данного народа, а отвратительность его поведения.

Выяснив, какова была причина для написания сего послания, перейдем теперь к самому порядку изложения. В первых двух главах Павел отстаивает авторитет своего апостольства и приступает к основному вопросу (не считая нескольких попутных отступлений) только к концу второй главы. Вопрос этот касается оправдания человека, которое тщательно исследуется в главе третьей. Хотя кажется, что в первых двух главах обсуждается сразу много вещей, важно лишь то, что Павел доказывает свое равенство с другими апостолами и говорит, что у него есть все необходимое, дабы иметь с ними одинаковую честь. Но для нас немаловажно знать, почему Павел столь сильно озабочен суждением о самом себе. Ибо если ныне царствует Христос, и чистота учения сохраняется неповрежденной, то какая разница больше ли Павел Петра, или меньше, или же они равны друг другу? Если всем надобно уничижаться, дабы возвеличился один Христос, то бесполезно сражаться за человеческое достоинство. Потом, можно также спросить, почему Павел сравнивает себя с другими апостолами? Какой у него спор с Петром, Иаковом и Иоанном?

Итак, зачем противопоставлять друг другу тех, кто единодушен и соединен прочными узами? Отвечаю: лжеапостолы, навязавшие себя галатам, чтобы казаться лучше, ссылались на авторитет прочих апостолов, делая вид, что от них посланы. В этом и заключалось их притворство: они утверждали, что представляют самих апостолов и говорят как бы от их лица. И при этом они

отказывали Павлу в звании и правах апостола. Они говорили, что он не входил в число двенадцати, избранных Самим Г осподом, что он никогда не был признан апостолом этими двенадцатью учениками, что учение его не происходит ни от Христа, ни даже от апостолов. Все это не только сильно уменьшало авторитет Павла, но и делало его обычным членом стада Христова, занимающим положение много ниже апостольского. Если бы речь шла только о личном достоинстве, для Павла не было бы оскорбительно считаться обычным учеником. Но поелику он понимал, что это повредит авторитету его учения, ему подобало не молчать, но возвысить протестующий голос. В этом и состоит хитрость сатаны: не смея прямо нападать на то или иное учение, он пытается ниспровергнуть его косвенными нападками.

Итак, будем помнить, что в лице Павла подверглась нападкам сама Евангельская истина. Ведь если бы Павел стерпел лишение его апостольской чести, из этого следовало бы, что он до сей поры присваивал себе больше, нежели ему полагалось. А ложная похвальба вызвала бы к нему подозрение и в остальных вещах. От этого зависела бы и оценка его учения, которое принималось бы как провозглашенное не апостолом Христовым, а обычным учеником. Противное же учение подкреплялось бы блеском великих имен. Ибо лжеучителя, хвалясь именами Петра, Иакова и Иоанна, присваивали себе тем самым апостольскую честь. И если бы Павел не противостал сей дерзости, он уступил бы лжи и в своем лице позволил бы подавить истину. Итак, он настаивает на обоих положениях: и на том, что является поставленным от Господа апостолом, и на том, что ничуть не меньше прочих апостолов, но равен им в правах и достоинстве, имея общее с ними звание. Он мог бы отрицать, что лжеучители посланы Петром и прочими апостолами, что у них имеется от этих апостолов поручение, но выбранный им способ защиты еще лучше: он заявил, что ни в чем не уступает прочим апостолам. Ведь если бы Павел уклонился от такой защиты, подумали бы, что он не верит в собственные полномочия.

Иерусалим тогда был матерью всех церквей, ибо оттуда Евангелие разошлось по всему миру. Посему он был как бы первой кафедрой Христова Царства. Всякий приходящий из него в другие Церкви заслуженно пользовался почетом. Однако многие ложно надмевались от того, что были знакомы с апостолами или, по крайней мере, воспитаны в их школе. Им нравилось только то, что исходило из Иерусалима. Они не только презирали, но и дерзко осуждали любой не практиковавшийся там обычай. Подобная скрупулезность, когда обычай одной церкви мы хотим считать всеобщим законом, является наихудшей из всех бед. Она рождается от порочного рвения, при котором мы так надмеваемся славой какого-либо учителя или церкви, что желаем без рассуждения привести всех людей и все церкви к соблюдению их уставов, словно правила эти -всеобщий закон. (Хотя к этому всегда примешана страсть к самовозвышению, более того, чрезмерная скрупулезность непременно связана с амбициями).

Возвращаясь к нашим лжеапостолам, можно сказать так: ежели их желание повсюду внедрить соблюдавшиеся в Иерусалиме обряды происходило из превратного рвения, то уже в этом они немало согрешали. Ибо несправедливо из обычая делать правило. Но еще больше грешили они в другом нечестивом и опасном учении, когда связывали совесть соблюдением обрядов и помещали в этом соблюдении праведность. Теперь мы видим, почему Павел был так яростен в отстаивании своего апостольства, почему он противопоставлял себя остальным апостолам. Об этом он продолжает говорить до конца второй главы, где переходит к рассмотрению главного вопроса: утверждения, что мы оправдываемся перед Богом даром, а не делами закона. Ибо апостол опирается на следующий довод: если обряды не имеют силы оправдывать, значит их соблюдениене обязательно. Хотя говорит он здесь не об одних только обрядах, но и обо всех делах вообще -иначе его довод потерял бы силу. Ежели сказанное кому-то покажется неясным, то, вот, те две вещи, которые рассматривает Павел. Первое: вопрос нельзя разрешить, не исходя из общего принципа: мы оправдываемся только по благодати Божией. А это исключает не только обряды, но и все другие дела. Во-вторых, Павел говорит не столько об обрядах, сколько о нечестивом мнении, что спасение можно обрести делами. Итак, отметим, что Павел не напрасно, как говорят, начинает плясать от печки. Указывать на первый принцип его побуждает необходимость: ведь читатели должны знать, что спор ведется не о тени осла, но о важнейшем из всех вопросов: каким образом мы обретаем спасение.

Итак, заблуждаются те, кто думает, что апостол ограничивается частным вопросом о соблюдении обрядов. Ибо обсуждение сего вопроса само по себе не принесло бы пользы. То же самое видим мы в Деян. 15:2. Спор там идет об обрядах: необходимо ли их соблюдать. Но, обсуждая сей вопрос, апостолы одновременно говорят о невыносимом бремени закона, о данном даром отпущении грехов. К чему все это? На первый взгляд, подобный уход от главной темы кажется глупым. Однако это не так. Ведь частное заблуждение нельзя опровергнуть надежно и основа

тельно, если не исходить из всеобщего принципа. Подобным образом, если мне придется спорить о запрещении употреблять мясо, я буду говорить не только о пище, но и об общем учении. О том, насколько обычаи могут связывать совесть человека. Я скажу и о том, что есть лишь один Законодатель, имеющий власть спасать и губить. Вкратце: Павел доказывает здесь от общего к частному, что является обычным и весьма употребительным способом ведения спора. В своем месте мы увидим, какими свидетельствами он подтверждает положение, что оправдываемся мы по одной лишь благодати Христовой. Павел продолжает эту тему до конца третьей главы.

В начале же четвертой он рассуждает о правильном употреблении обрядов, о том, почему они были установлены, где также доказывает, что ныне все обряды отменены. Ведь надо было ответить на возражение, способное прийти на ум каждому: зачем же было тогда устанавливать обряды? Может, они были бесполезны? Или отцы напрасно старались их исполнять? Павел вкратце затрагивает эти два вопроса и говорит, что в свое время обряды не были излишни, но теперь, с приходом Христа, они полностью упразднились, потому что Сам Христос есть их истина и завершение. Поэтому Павел учит, что теперь нам надобно пребывать во Христе. Там же он кратко говорит о том, чем наше положение отличается от положения отцов. Откуда следует, как превратно и опасно учение лжеапостолов, пытающихся затемнить свет Евангелия ветхими тенями. Затем апостол добавляет некоторые увещевания для пробуждения наших чувств. В конце главы он украшает свое рассуждение красивой аллегорией.

В пятой главе он увещевает христиан держаться свободы, приобретенной кровью Христовой, и не предавать свою совесть в угождение людским мнениям. Однако он сразу же указывает на то, каково правильное употребление этой свободы. Одновременно апостол говорит о том, каково истинное христианское подвижничество, дабы люди, напрасно заботясь об обрядах, не упускали из виду самого главного.