Библиотека soteria.ru
От Иерусалима до края земли
Р. Такер
Дата публикации: 29.03.13 Просмотров: 18001 Все тексты автора Р. Такер
Часть III. Расширение движения
К концу XIX в. в мире произошли значительные изменения. Закончился «европейский век всей мировой истории». Колониализм и империализм, выпущенные на свободу западными силами, столкнулись с яростным сопротивлением, и эра относительного мира на земле подошла к внезапному завершению. В начале XX в. в Азии шла война, а к 1904 г. в вооруженный конфликт ввязались Россия и Япония. Результатом явилась победа Японии, а в большем масштабе — всей Азии. Западные государства больше не могли считать себя единственной военной силой в быстро изменяющемся мире.
Настоящий подрыв международной стабильности произошел десять лет спустя, когда, по словам Стефана Нейла, «европейские нации, усиленно стремясь занять главенствующее положение в христианстве и цивилизации… слепо и беспорядочно ринулись в мировую войну, из которой вышли экономически обнищавшими и без капли добродетели». «Вторая мировая война, — продолжал он, — закончила то, к чему привела первая. Моральные претензии Запада оказались фальшивыми».
Если христианство не могло разрешить мировых проблем, требовался другой выход. Для многих людей в Европе таким выходом стал марксизм. Революционное брожение, дававшее периодические всплески активности в XIX в., не было уничтожено окончательно, и разочарования результатами Первой мировой войны обострили чувство недовольства капитализмом и структурой его общества, ориентированного на классовое деление. Большевистская революция 1917 г. была лишь единичным, но достаточно значительным проявлением этого недовольства. Решительно укрепившись в России, марксизм был на пути превращения в достаточно серьезную угрозу для всего западного мира. Такой поворот событий стал дополнительным стимулом для развития миссионерского движения XX в., когда многие его члены считали своей задачей посев семян комбинированной философии христианства и капитализма с тем, чтобы бороться с коммунизмом.
Наряду с угрозой марксизма появились и антизападные настроения, хорошо заметные в странах третьего мира. Поднял голову национализм, росло стремление этих стран к независимости. Вооруженный развитой технологией и социальными программами Запад ассоциировался с экономической эксплуатацией. На белого человека смотрели двояко — как на «избавителя и разрушителя», по свидетельству Нейла, равно как и «миссионер рассматривался также и как друг, и как враг».
В самом западном обществе также происходили значительные социальные перемены. В Соединенных Штатах в конце XIX в. все больше росло недовольство фермеров и рабочего класса.
Лидеры популистского движения выдвигали разнообразные фермерские лозунги, а имя Уильяма Дженнингса Брайана (Вгуап) стало символом крайнего радикализма. В городах верх взяли лейбористские союзы, и забастовки были многочисленными и жесткими. Выражением социальной озабоченности среднего класса стало прогрессивное движение, участники которого требовали многообразных законных реформ, включая антитрастовые законы, запрет на детский труд и закон в защиту промышленных рабочих. В церквах проповедовали социальное Евангелие, а священники отвернулись от внутренней связи человека с Богом и стали делать упор на широкие социальные нужды людей теперь и сейчас.
Одной из наиболее глубоких социальных проблем конца XIX — начала XX вв. являлась проблема прав женщин. Движение суфражисток, начавшееся десятилетиями раньше, завершилось в 1920 г. принятием Девятнадцатой поправки к Конституции США. Но проблемы женщин были намного большими, чем только равные права с мужчинами. Первая мировая война создала множество лишних мест на рынке труда, и женщины, как никогда раньше, в большом количестве вышли на работу. С завершением войны молодые женщины начали мечтать о профессиональной карьере и все большее их число поступало в колледжи и университеты.
Освобождение женщин имело прямое отношение к новому направлению работы христианских миссий. Как и в других профессиях, женщины стремились освоить и это поле деятельности. В XIX в. миссионерами были мужчины. Многие из них имели жен, и жены служили верно, наряду с мужьями, но их обычно не считали полноправными миссионерками. К концу века ситуация резко изменилась. Множество одиноких женщин влились в зарубежные миссии, а замужние женщины стали активнее исполнять роль миссионерок. Профессия миссионера перестала быть чисто мужской профессией.
Социальные изменения, происходившие в обществе, сопровождались переменами в умах людей, особенно заметными в области философии и религии. К концу XX в. теологический либерализм, получивший широкое развитие в Германии, нашел своих последователей и в Америке. Высокий критицизм, основанный на рационализме и научном методе, стал весьма популярным, и многое из традиционного христианства теперь подвергалось сомнениям. «В сущности, он лишил христианство его сверхъестественных элементов, — писал Роберт Линдер (binder), — в особенности, чудес и божественности Христа. Вместо этого он учил тому, что считалось сущностью христианских добродетелей в отцовстве Бога, братстве всех людей и необходимости жить в любви. Библия, исторически являвшаяся незыблемым устоем веры и образцом для подражания в протестантских церквах, более не считалась надежным источником, но лишь книгой, содержащей ошибки и противоречия. Критические исследования, казалось, подорвали ее авторитет».
Все это оказало глубокое влияние на зарубежные миссии. Практически все сто процентов протестантских миссий в течение почти ста лет были евангельскими, дословно интерпретируя Писания и стоически защищая главные доктрины веры. Но к концу века звание миссионера не считалось гарантией того, что он остается непоколебимым в своих христианских верованиях. В миссионерской проповеди стала ощущаться дарвинская теория эволюции, как отзвук высокого критицизма, и социальный евангелизм. Однако относительно малое количество либералов изъявляли желание стать миссионерами, и потому евангельские христиане продолжали оставаться основным притоком рабочей силы, вливавшейся в армию миссионеров.
Тенденция к теологическому либерализму дома и за границей встретила, однако, некоторое сопротивление. В Европе началось движение неоортодоксов. Протестантские мыслители с глубоким уважением отнеслись к учению и трудам Карла Барта в Германии и его американского коллеги Рейн-хольда Нибура как к компромиссу между старой ортодоксией и новым либерализмом. В Америке реакция была намного консервативнее. Неоортодоксия получила широкое развитие, но более выдающейся силой оппозиции стал фундаментализм. «Почти в течение жизни целого поколения, — пишет Линдер, — христиане вели изнуряющую войну за обладание умами и душами членов американских церквей. Когда дым битвы рассеялся, стало ясно, что была поражена каждая значительная деноминация, а какое-то их количество раскололось в пылу разногласий на фракции».
Новый тип миссионеров веры возник отчасти как реакция на эту тенденцию. Эти миссионеры не намного отличались от своих предшественников, но имели явно выраженное намерение хранить веру в святости и доверяться только Богу в удовлетворении своих нужд. Это были, по большей части, выпускники библейских институтов и христианских колледжей. Они заполнили ряды новых миссионеров веры, обществ, возникших в конце XIX — начале XX вв. В отличие от некоторых своих предшественников, они не колеблясь отправлялись в районы проживания номинальных христиан, в те районы мира, что традиционно считались уже евангелизированными. Примерами таких номинально христианских регионов являлись Латинская Америка и Европа.
Одно из наиболее значительных изменений в протестантских миссиях первой половины XX в. касалось национальности миссионеров. С начала века основную часть миссионеров отправляла уже не Англия, а Северная Америка. Хотя тысячи добровольцев продолжали вливаться в армию миссионеров из Англии, Европы, Австралии, Новой Зеландии и скандинавских стран (Норвегия и Финляндия посылали удивительно большое количество миссионеров по отношению к общему количеству христианского населения своих стран), Америка в этом отношении стала лидером. Отчасти это произошло из-за той активной роли, которую Соединенные Штаты начали играть в международных делах. «Американская империалистическая экспансия, — пишет Уинтроп Хадсон (Winthrop Hudson), — сопровождалась растущим энтузиазмом среди церквей в их отношении к иностранным миссиям». Иностранная политика США в каких-то случаях оправдывалась целями проповеди Евангелия всему миру. По поводу приобретения Филиппин президент Мак-Кинли говорил: «Нам ничего не оставалось делать, как взять их и обучить филиппинцев, поднять их уровень, цивилизовать, и дать христианскую веру, и с Божьей помощью сделать все, что возможно, как для наших братьев, за которых умер Христос».
Двадцатый век
| Черная Африка | (1910) Ч. Т Сталд прибывает в Африку (1913) Швейцер прибывает в Африку (1915) Смерть Мэри Слессор (1928) Карл Беккер прибывает в Конго (1931) Смерть Ч. Т. Стадда (1953) Хелен Роузвиер прибывает в Конго (1960) Независимость Конго (1964) Восстание Массамба-Дебы (1964) Нападение на Восьмом километре (1964) Смерть Пола Карлсона (1977) Фесто Кивенджере бежит из Уганды |
| Дальний Восток и острова Тихого океана | (1905) Мученичество Элеанор Честнат (1907) Гофорт начинает движение пробуждения в Корее и Маньчжурии (1930) Глэдис Эйлворд отправляется в Китай (1932) Мученичество одиннадцати миссионеров М ЕС (1934) Мученичество Стэмов (1940) Глэдис Эйлворд уводит детей в безопасное место (1945) Смерть Р. А Джаффрея в японском лагере для военнопленных (1945) Смерть Эрика Лиделла (1948) ДВРВ начинает радиовещание в Маниле (1954) Мирон Бромли вступает в долину Балием (1958) Чо начинает палаточное служение в Корее (1962) Дон Ричардсон прибывает в Западный Ириан (1962) Захват Митчелла, Гербера и Вьетти (1968) Смерть Бетти Олсен |
| Латинская Америка | (1917) У Таунсенд прибывает в Гватемалу (1929) Таунсенд заканчивает Новый Завет на языке сакчикент (1931) ВБИХ начинает радиовешание из Кито (1936) Кен Пайк начинает работу в Мексике (1941) Уолтер Херон начинает авиационное служение (1943) Мученичество миссионеров Новых племен в Боливии (1948) Нейт Сейнт прибывает в Эквадор (1956) Марианна Слокем завершает Новый Завет на цельтальском языке (1956) Убийство миссионеров индейцами аука (1957) Турне Рейчел Сейнт и Даюмы по США (1964) ТМР начинает радиовещание из Бонайра (1981) Мученичество Чета Биттермана |
| Ближний Восток, Северная Африка и Центральная Азия | (1900) Ида Скаддер начинает медицинское служение в Индии (1901) Мод Кэри отправляется в Марокко (1907) Э. Стэнли Джоунс прибывает в Индию (1912) Цвимер начинает работу в Каире (1918) Ида Скаддер основывает медицинский колледж в Веллуру (1928) Всемирная миссионерская конференция в Иерусалиме (1933) Смерть Джоанны Винстра (1938) Всемирная миссионерская конференция в Мадрасе (1951) Смерть Эми Кармайкл (1962) Вигго Олсен прибывает в Восточный Пакистан (1967) Марокко закрыт для миссионеров (1972) Крушение АДРС в Новой Гвинее (1973) Смерть Э. Стэнли Джоунса |
| Европа и Северная Америка | (1908) Гренфелл спасен с дрейфующей льдины (1910) Миссионерская конференция в Эдинбурге (1920) Съезд СДД в Де-Мойне (1932) Публикация «Нового подхода к миссиям» (1934) Основание Летнего института лингвистики (1939) Джой Риддерхоф основывает Евангельскую звукозапись (1942) Основание Миссии новых племен (1945) Основание МАБ (1946) Первый миссионерский съезд Городской межуниверситетской конференции (1950) Основание Мирового видения (1954) Основание Трансмирового радио (1955) Смерть Мотта (1974) Лозаннская конференция по всемирной евангелизации (1976) Основание Американского центра всемирных миссий |
Так к середине XX в. Соединенные Штаты стали миссионерским посланником в мире. Кто были эти американцы и почему они с такой готовностью решили оставить комфорт самой свободной и самой процветающей нации на земле? Их характер значительно изменился. Они во многом отличались от своих предшественников-миссионеров. По большей части это были женщины с прекрасным образованием и с сильными богословскими взглядами — либералы с университетской подготовкой, общепризнанные фундаменталисты. Как и их предшественники, это были смелые индивидуалисты, смягчившиеся в волне пробуждения и подвигнутые пионерским духом. Они жаждали покорения новых
границ, и, когда растаяли западные границы, миссионерское поле стало для многих тем местом, где требовались их вера, любовь и знания. В глазах отдельных националистов такие миссионеры были просто еще одной формой «уродливого американца», и даже некоторые из их «правильных» английских коллег-миссионеров считали их безличными и «неправильными». Но во многом именно американцы открыли миссионерскому движению дверь в современный мир. Они удовлетворили огромную нужду в специализированном служении, в обеспечении передвижения современными средствами сообщения и помогли развить действенный диалог различных культур.
Глава 9. Женщины-миссионерки: «второсортные граждане»
С ранних времен женщины вносили свой вклад в дело благовестил. Еще со времен создания первой церкви и до периода развития современных миссий женщины доблестно служили делу распространения Благой вести. Моравские жены стоят в особом ряду верных миссионерскому служению людей, как и жены миссионерских служителей (Адонирама Джадсона и Хадсона Тейлора). Но были и другие женщины, насильно вовлеченные в миссии и не желавшие служить, например, Дороти Кэри. А сколько миссионерских жен служили верно, не жалуясь, что они делают не то, что хотелось бы делать, никому не известно. Эдит Бакстон (Edith Buxton) в своей книге «Миссионерка поневоле» («Reluctant Missionary») рассказывает о своем сопротивлении новой роли и недовольстве своей судьбой, продолжавшимися до тех пор, пока она не убедилась, что зарубежное миссионерское служение для нее было волей Божьей. Перл Бак также пишет о долгих годах страданий, которые ее мать провела, будучи женой миссионера, в Китае, прежде чем почувствовала удовлетворение своей судьбой. Но сколько других жен так никогда не получили этого мира или радости и прожили жизнь, не зная своего предназначения?
Все же, если некоторые жены тайно отвергали стремления мужей, несчетное количество одиноких женщин верили в то, что Бог приготовил для них служение на миссионерском поприще. Они ощущали огромную нужду в благовестим за рубежом и видели в этом свое призвание. Замужние миссионерские жены, которые имели множество домашних обязанностей и заботились о детях, просто не могли выполнять миссионерскую работу в полном объеме. «Они видели ту работу, которую можно проводить среди женщин и детей, — пишет Р. Пиерс Бивер, — и они приветствовали свободных женщин, способных посвятить себя исключительно такого рода активности». Некоторые мужчины также видели область применения талантов одиноких женщин в миссиях, но общественное мнение на протяжении всего XIX в. было настроено против такой идеи. Тем не менее, начиная с 1820-х гг. одинокие женщины начали служить за границей.
Первой одинокой американкой (не вдовой), служившей как зарубежная миссионерка, была Бетси Стоктон (Betsy Stockton), чернокожая, бывшая рабыня, отправившаяся в 1823 г. на Гавайи. Веруя, что Бог призвал ее так поступить, она обратилась к Американскому совету, и директора согласились послать ее за границу — но только как домашнюю прислугу для другой миссионерской пары. Несмотря на ее низкое положение, на месте посчитали, что она может учить, и разрешили преподавать в школе. Позже, в 1820-е гг., одинокая учительница Синтия Фаррар (Cynthia Farrar), родом из Нью-Гэмпшира, приплыла в Бомбей, где прослужила верой и правдой тридцать четыре года в миссии Маратхи.
Некоторые одинокие женщины получали финансовую помощь из отправивших их миссионерских Советов в первые десятилетия XIX в., но та дискриминация, с которой они столкнулись в своей деятельности, привела к созданию новой концепции миссионерской поддержки, к так называемым «женским агентствам». Идея отдельной организации для женщин впервые возникла в Англии, но быстро дошла до Соединенных Штатов. К 1900 г. только в Соединенных Штатах насчитывалось более сорока женских миссионерских обществ. Во многом благодаря «женским агентствам» количество одиноких женщин в миссиях стало быстро расти. В первом десятилетии XX в. в протестантских миссиях женщин уже было больше, чем мужчин, впервые за всю историю миссионерского движения, а в некоторых районах — намного больше. В китайской провинции Шаньдун, например, по статистике 1910 г. из баптистских и пресвитерианских церквей миссионерами служили семьдесят девять женщин и сорок шесть мужчин. В последующие десятилетия количество одиноких женщин-миссионерок в общем продолжало расти, пока женщины в некоторых районах в два раза не превзошли по численности мужчин (тогда как категории одиноких женщин, жен миссионеров и женатых мужчин составляли каждая приблизительно одну треть).
В своей классической книге о миссиях «Западные женщины в восточных землях» («Western Women in Eastern Lands»), опубликованной в 1910 г., Хелен Баррет Монтгомери (Helen Barrett Montgomery) писала об изумительных достижениях женщин в служении евангелизации:
«Это действительно чудесная история… Мы начали в слабости, а теперь мы в силе. В 1861 г. на миссионерском поле трудилась одинокая миссионерка, мисс Марстон (Marston), в Бирме; в 1909г. в миссиях уже служили 4710 незамужних миссионерок, 1948 из них приехали из Соединенных Штатов. В 1861 г. существовало одно организованное женское общество в нашей стране; в 1910 г. их стало сорок четыре. Тогда наших сторонников насчитывалось несколько сотен; сегодня их по меньшей мере два миллиона. Тогда объем пожертвований достиг двух тысяч долларов, в прошлом году собрали четыре миллиона долларов. Развитие иностранного миссионерского движения происходит так же замечательно, как и развитие местных кадров. Начав с одного учителя, с начала юбилейного года мы имеем 800 учителей, 140 врачей, 380 проповедников, 79 подготовленных медсестер, 5783 женщины в библейских школах и другой персонал из местных мирян. Среди 2100 школ 260 являются пансионатами и высшими школами. 75 больниц и 78 амбулаторий… Это достижения, которыми женщины вправе гордиться. Но это слабое начало того, что мы можем сделать, когда движение встанет на ноги».
Но зачем столько одиноких женщин? Что заставило их покинуть теплый дом и родину для одиночества, трудностей и жертв? Зарубежные миссии привлекали женщин по ряду причин, но самой очевидной была более чем скромная возможность женщин включиться в полнокровное служение у себя на родине. Христианское служение считалось мужской профессией.
Некоторые женщины XIX в., такие, как Кэтрин Бутс011 , смогли проникнуть через этот барьер, но не без сопротивления. Кэтрин, сама ученый библеист, писала: «Ах… если бы религиозные священники искали истинные откровения Слова Божьего, чтобы обнаружить… действительно ли Бог хочет, чтобы женщина зарыла в землю свои таланты и дары, как она теперь это делает, ссылаясь на интересы Его церкви». Другие женщины просто уходили в мирскую работу. Флоренс Найтин-гейл больше всего на свете хотела бы посвятить себя Богу в христианском служении, но такой возможности не было. «Я бы отдала ей (церкви) свою голову, свои руки, свое сердце. Но ей этого не надо». Поэтому миссионерская деятельность, такая далекая от закрытых для них святилищ церковной иерархии, стала выходом для женщин, желающих служить Богу.
Кроме возможностей для христианского служения, миссионерская работа привлекала женщин, жаждущих приключений и активной жизни. Там, где мужчины могли воплотить свои героические фантазии, становясь солдатами, матросами и исследователями, женщины такой возможности не имели. Для них миссионерская деятельность была одним из доступных способов броситься в неизведанное. Кроме того, женщины (такие, как Мэри Слессор) из бедной рабочей среды могли повысить свой общественный статус, сделав миссионерскую карьеру. Но, возможно, еще более серьезное влияние на появление женщин в зарубежных миссиях оказал феминизм. Р. Пиерс Бивер говорит о вовлечении американок в работу миссий как о «первом феминистском движении в Северной Америке». Хотя многих женщин-миссионерок нельзя назвать полными феминистками, сама их готовность плыть против течения наперекор воле мужчин являлась свидетельством подспудного чувства равенства, возникшего отчасти благодаря появлению «женских агентств».
Попадая в миссии, одинокие женщины получали уникальную возмож-ность служить независимо от мужчин. В некоторых частях мира только через женское служение Евангелие преодолело вековые культурные и религиозные барьеры (хотя следует отметить, что в других областях женская работа имела очень малое влияние до тех пор, пока на подмогу не приходили мужчины). Одинокие женщины были свободны от семейных обязанностей, что так отвлекало от работы их женатых и замужних коллег. Говоря об этой свободе, X. А. Таппер (Н. A. Tupper), секретарь Совета Южной баптистской зарубежной миссии, писал Лотти Мун в 1879 г.: «Я считаю, что одна одинокая женщина в Китае стоит двух женатых мужчин». Но вместе с ощущением свободы часто приходили чувство одиночества, депрессии и болезни, которых мало кто из одиноких женщин мог избежать.
Женщины преуспели почти в каждом аспекте миссионерского служения, но их деятельность оказала особенно благотворное влияние на области медицины, образования и языкознания. В списке их достижений — множество открытых больниц и школ, включая одну из лучших медицинских школ в мире, расположенную в Веллуру, Индия. Они организовывали школы по всему миру, включая университет на восемь тысяч студентов в Сеуле, Корея. В результате их упорного труда Писание было впервые переведено на сотни различных языков. Одиноких женщин-миссионерок объединяла склонность к трудной пионерской работе. «Чем труднее и опаснее работа, — писал Герберт Кейн, — тем выше численность женщин, работающих в этой области, по отношению к мужчинам». Уникальной чертой служения женщин в миссиях явилось то, что они очень требовательно подходили к оценке своей работы. Женщины, в основном, лучше осознавали свои слабости и хрупкость и дали более правильное представление о жизни «суперсвятого» миссионера. Сомнения их честных душ и признание ошибок и неудач осветили профессию, которая часто оказывалась под завесой тайны и выглядела, как миф. Именно женщины, подобные Лотти Мун, Мод Кэри и Хелен Роузвиер (Lottie Moon, Maude Сагу, Helen Roseveare), обеспечили нам ясное понимание реальной жизни современных миссий.
Шарлотта (Лотти) Дигз Мун
Если божественный призыв, дух приключений и феминистский порыв были некоторыми из тех факторов, что повлияли на стремление одиноких женщин отправляться в миссии, они стали теми главными мотивами, которые, соединившись, подтолкнули Лотти Мун к плодотворному миссионерскому служению. Но Лотти представляла собой нечто большее, чем просто преуспевающая женщина-миссионерка в северном Китае. Она определенно не была первой одинокой женщиной, вступившей в ряды зарубежных миссий, но стала одной из первых и самых выдающихся активисток миссионерского движения. Ее влияние на миссии, в частности, миссии южных баптистов, оказалось огромным, и до сего дня о ней говорят, как о «святой заступнице южных баптистских миссий».
Лотти Мун родилась в 1840 г. в одной из старых семей Виргинии в графстве Албемарл и выросла во Вьюмонте на табачной плантации вблизи трех президентских поместий — Монтичелло, Монпелье и Эшлона. Она была одной из семерых детей. Все дети росли под влиянием твердой веры строгой и независимой матери, овдовевшей в 1852 г. Самый старший, Томас, стал уважаемым врачом, но дочери Муна достигли более выдающихся результатов. Орианна, тоже врач и, по общему мнению, первая женщина-врач к югу от линии Мейсон-Диксона012 , служила миссионером-медиком среди арабов в Палестине до начала Гражданской войны и затем вернулась домой, чтобы служить доктором в Конфедеративной армии. Эдмония, самая младшая из семи, была одной из первых двух одиноких женщин-миссионерок, отправленных Южной баптистской конвенцией013 . Но именно Лотти сделала всю семью по-настоящему знаменитой.
Лотти, как ее братья и сестры, получила хорошее образование и воспитание. В годы учебы в колледже она противилась строгому баптистскому воспитанию, но во время пробуждения в студенческом городке ее жизнь изменилась: «Я пошла на службу, чтобы посмеяться над ними, а, вернувшись домой, молилась всю ночь».
После колледжа она вернулась домой помогать вести хозяйство во Вьюмонте, в то время как другие члены семьи, и мужчины, и женщины, «отправились воевать за звезды и полоски», демонстрируя «отличную службу» в качестве разведчиков и руководителей партизанского движения Лотти была лишена этих волнующих переживаний, и именно неудовлетворенность такого рода, согласно свидетельству Ирвина Хьятта (Irwin Hyatt), «отправила ее впоследствии в Китай»
После войны Лотти стала преподавать, но она стремилась к христианскому служению и к приключениям, чего не могла дать ей маленькая школа в Картерсвилле, штат Джорджия В отличие от многих других, она не чувствовала себя униженной оттого, что она — женщина Сильные женщины в ее семье, служившие «докторами, руководителями и разведчиками», по словам Хьятта, «впоследствии показали, что могут сделать решительные женщины» В 1872 г Эдмония отплыла в Китай, а в 1873 г за ней последовала Лотти
Если кто-то скажет, что Лотти начала свою миссионерскую карьеру вслед за сестрой, то он ошибется Очень скоро она продемонстрировала решительность и преданность делу миссий независимо от призвания сестры Эдмония, которой было всего лишь около двадцати лет, не смогла выдержать трудностей миссионерской жизни в Тенгчоу Она страдала от болезней, изнурительных нервных припадков и, по словам коллег, делала «странные и непонятные вещи» и была «большим бременем» для миссионерской общины Даже Лотти поразило ее «бессмысленное» поведение Наконец в 1877 г, пробыв в Китае четыре года, Эдмония вернулась домой в Виргинию И хотя ее отъезд освободил Лотти от страха стать нянькой для своей сестры и позволил активно включиться в миссионерскую работу, но это же привело к возникновению тяжелой депрессии В миссионерский комитет на родину она писала «Особенно до смерти надоело жить одной Я не нахожу наше общество ни полезным, ни приятным Я действительно думаю, что еще несколько таких зим покончат со мной Это не шутка, и все серьезно, как никогда»
Лотти Мун, «святая заступница южных баптистских миссий»
Одиночество все же было не единственным фактором, мешающим служению Лотти в Китае Ее старый друг, Кроуфорд Той (Crawford Toy), священник Конфедеративной армии, ухаживавший за ней, когда она жила во Вьюмонте после войны, снова вошел в ее жизнь Теперь профессор Южной баптистской семинарии в Южной Каролине, он предложил ей выйти за него замуж и служить вместе в миссионерской команде в Японии На подобное предложение многие женщины ответили бы согласием, но Лотти была вынуждена с неохотой отказать. Если перспектива поездки в Японию ей нравилась, учитывая ее недовольство ситуацией в Китае, то было много других, более важных факторов, которые, по ее мнению, следовало обдумать. Той «под влиянием новых идей германских ученых» придерживался дарвинской теории эволюции, и это уже привело к возникновению разногласий между ним и Южной баптистской конвенцией. Лотти знала о его убеждениях и, прочитав все доступное ей по этому вопросу, пришла к выводу, что эволюционный взгляд Тоя являлся «нездоровой позицией» и был достаточным основанием, чтобы исключить всякие мысли о замужестве. Несколько лет спустя, когда ее спросили, любила ли она когда-нибудь, она ответила: «Да, но Бог первым заявил права на мою жизнь, и поскольку они конфликтовали между собой, сомнений в результате не было». Той стал профессором древнееврейского и семитских языков в Гарвардском университете, а Лотти, по ее словам, продолжала «шагать в том же направлении».
Работа Лотти в Китае в годы, последовавшие за предложением Тоя, казалась скучной, и романтические представления о ней давно уже поблекли. Как хорошо образованной и культурной красавице-южанке, учительнице, ей было чрезвычайно трудно соотнести себя с китайцами и почти невозможно проникнуть в их «тупой» ум. Неужели ради этого она бросила процветающую школу в Картерсвилле в Джорджии? Она приехала в Китай, чтобы «ходить среди миллионов» как проповедник, а оказалась прикованной к школе в четыре десятка «ленивых» детей. То, что женщине уготована такая роль, считала она, является «величайшей ошибкой современных миссий». «Можно ли удивляться, — писала Лотти, — смертельной усталости и отвращению, ощущению напрасно растраченных сил и убеждению, что жизнь не удалась, которое охватывает женщину, когда вместо обширной деятельности, на которую она рассчитывала, ее привязывают к мелкой работе, выражающейся в обучении нескольких девчонок». «Когда женщина приезжает в Китай, — продолжала Лотти, — она хочет иметь возможность свободно делать как можно больше работы… Женщины вполне имеют право требовать совершенного равенства».
Такой взгляд считался радикальной позицией для женщины-миссионерки, но самым удивительным в мыслях и взглядах Лотти оказалось то, что она высказывала их не в личных письмах, а в статьях, опубликованных в миссионерских журналах. Последовала немедленная реакция, в частности, со стороны тех, кто нашел такие признаки женского освобождения «отвратительными». Однажды подобный ответ пришел от одной из коллег, миссис Артур Смит, жены конгрегационалистского миссионера, служившего в Китае, которая высказала предположение, что Лотти психически неуравновешенна, поскольку мечтает о «необузданном и высокомерном возвышении над всем миссионерским людом». Миссис Смит утверждала, что роль женщины заключалась в «трепетном и смиренном» служении собственным детям».
Не имея собственных детей, Лотти не могла соответствовать стандартам миссис Смит, а другие препятствия мешали расширить служение так, чтобы удовлетворить собственную концепцию завершенности. Она знала, что такое служение будет воспринято чрезвычайно противоречиво и что множество опасностей станут подстерегать одинокую женщину, живущую в Китае вне миссионерской общины — особенно учитывая постоянные проявления ненависти к иностранцам. Тем не менее она начала поездки по деревням, а к 1885 г. пришла к выводу, что ее работа будет много эффективнее, если переехать в Пинг-ту (P’ing-tu) и начать самостоятельную жизнь. Кроме желания посвятить все свое время евангелической работе, она также хотела выйти из-под авторитарного контроля своего полевого директора, Т. П. Кроуфорда (Crawford Т. Р.). В его философии миссионерства не существовало места для миссионерских школ, поэтому миссионерское служение Лотти все равно находилось в опасности, а его диктаторские методы в отношениях с другими миссионерами отвратили от него даже его собственную жену. Более того, Лотти боялась, что его властью одинокие женщины-миссионерки могли быть переданы в миссии пресвитериан, где женщины не имели права голоса. Из-за этого она даже грозилась уйти в отставку. «Простая справедливость, — писала она, — требует того, чтобы у женщины были равные права с мужчинами на миссионерских собраниях и в проведении работы». Перед переездом в Пинг-ту Лотти написала в миссионерский комитет на родину, строго критикуя Кроуфорда и его новый план деятельности (включая закрытие школ и «регулирование зарплаты в миссии»), в заключение сделав жесткий вывод: «Если это свобода, дайте мне рабство!»
Следует помнить, что едкие замечания Лотти исходили не от пылкого подростка, воюющего против проблемы несогласованности между свободой и властью. Ей было сорок четыре, и она считалась ветераном Китая с двенадцатилетним стажем, справедливо требуя свободы выбора для женщин, которая полагалась им по праву. Но ее переезд в Пинг-ту не решил всех проблем. Вначале проповедь Евангелия оказалась чрезвычайно трудной задачей. Когда она шла по узким улочкам маленьких деревушек, ей вслед раздавались крики «дьявол», и очень медленно, только после утомительных трудов она смогла сдружиться с женщинами. Но, чтобы завоевать этих женщин для христианства, необходимо было сначала завоевать души мужчин.
В 1887 г. у Лотти появилась первая такая возможность, когда к дверям ее дома в Пинг-ту подошли трое мужчин из соседней деревни. Они слышали, как женщины что-то шептали о «новой доктрине», и им хотелось узнать о ней от Лотти побольше. Лотти посетила их деревню, и там она обнаружила «нечто, чего никогда в Китае раньше не видела. Такое стремление знать! Такие духовные запросы!» Она была так взволнована, что отменила запланированный и долгожданный отпуск, призвав Марту Кроуфорд, жену своего полевого директора, помочь ей. Их усилия были вознаграждены, и Лотти могла написать домой: «Определенно, не может быть более глубокой радости, чем спасение душ». Несмотря на сопротивление местных, она организовала церковь, а в 1889 г. в ней провел первое крещение рукоположенный баптистский священник. Церковь быстро росла, и за два десятка лет, благодаря стремлению Лотти сохранить «движение как можно больше от иностранного вмешательства», Ли Шу Тинг, китайский пастор, крестил более тысячи обращенных, а Пинг-ту стал «величайшим евангельским центром» южных баптистов «во всем Китае».
Между 1890 г. и ее смертью в 1912г. Лотти жила в Китае словно бы двумя отдельными жизнями. Часть года она проводила в деревнях, евангелизируя, а другую — в Тенгчоу, где обучала новых миссионеров, давала советы китаянкам и с наслаждением читала западные книги и журналы. В этот период она продолжала писать, и эти труды сделали ее чрезвычайно известной и влиятельной фигурой в Южной баптистской церкви. Когда она возвращалась домой в отпуск, то временами выступала перед большими аудиториями, но именно ее печатные работы, более чем что-либо другое, тронули сердца баптисток на юге страны.
Чаще всего Лотти обращалась к женщинам с призывом оказать большее содействие иностранным миссиям; мужчин же она порой высмеивала за их нежелание работать в миссиях. «Странно, — писала она, — что миллион баптистов на юге может снарядить только трех мужчин на весь Китай. Странно, что в штате Виргиния у нас пять сотен проповедников, а здесь баптистские кафедры заполняют пресвитериане. Интересно, как такая ситуация выглядит на Небесах? В Китае она выглядит действительно весьма странно…» Но если мужчины не шли на помощь миссионерским организациям, кто мог спасти работу? Лотти видела ответ на этот вопрос в решении, предложенном Южной методистской церковью014 . Миссионерская работа этой деноминации в Китае погибла бы, если бы не «добровольцы-женщины». Если женщины-методистки могли спасти свою зарубежную миссионерскую программу, почему баптисткам не сделать того же?
Чтобы подтвердить свой призыв конкретными фактами, Лотти предложила организовать неделю молитвы и специальные рождественские пожертвования только от женщин, чтобы направить их исключительно на миссионерскую работу. Она также призвала «энергичных и здоровых женщин» заполнить вакантные места, освобожденные мужчинами. Реакция была мгновенной. Казалось, женщины только и ждали призыва. Первые рождественские пожертвования в 1888 г., по словам Хьятта, «превзошли предполагаемую сумму на тысячу долларов. Этого могло хватить на оплату служения трех новых женщин вместо двух». Лотти откликнулась с воодушевлением: «Я надеюсь увидеть группу пылких, активных, опытных христианок, которые поселятся от миссионерской базы Пинг-ту на севере до базы Чинкиянг (Chinkiang) на юге, соединив обе базы сетью новых станций… пусть все это создается на мощной волне энтузиазма под лозунгом: «Женская работа — для женщин»».
В последующие годы рождественские пожертвования увеличились, и в Китае стало служить больше одиноких женщин, но первые годы XX столетия, после Боксерского восстания (в связи с чем Лотти эвакуировалась в Японию), были трагическим временем в этой стране. Вспышки чумы и оспы, за которыми последовал голод, а потом восстание в 1911 г. в области Тенгчоу из-за сильного голода. Лотти организовала службу помощи и просила об оказании содействия Соединенные Штаты, но Совет был не в состоянии удовлетворить другие финансовые обязательства и отклонил ее просьбу. Лотти внесла собственные деньги и помогала чем только могла, но ее помощь казалась мизерной в масштабах подобной трагедии. Когда Лотти сняла со счета в банке свои последние сбережения, она впала в глубокую депрессию. Она перестала есть, и ее психическое и физическое состояние резко ухудшилось. Послали за доктором, и только тогда выяснилось, что она умирает от голода. В надежде спасти ее жизнь коллеги решили отправить ее домой в сопровождении медсестры, но было слишком поздно. Она умерла на борту корабля, в порту Кобе в Японии, в канун Рождества 1912 г., через неделю после своего дня рождения, когда ей исполнилось семьдесят два года.
То, чего не могла сделать живая Лотти, сделала ее смерть. В последующие годы «Рождественские пожертвования Лотти Мун» росли. К 1925 г. финансовые сборы превысили триста тысяч долларов, а в последние годы южные баптистские миссии ежегодно собирают в память Лотти Мун более двадцати миллионов долларов. Лотти стала блестящим примером для южных баптисток, символом того, что можно сделать во имя Бога. «Журнал зарубежных миссий» сделал ей высочайший комплимент, отметив, что она была «самым лучшим мужчиной среди наших миссионеров».
Эми Кармайкл
Эми Кармайкл была для христианок всех деноминаций в Великобритании тем же, чем была Лотти Мун для южных баптисток в Америке. Тридцать пять книг, подробно описывающих пятьдесят пять лет служения в Индии, сделали ее одной из любимых миссионерок всех времен. Чрезвычайная скромность этой женщины, ее мягкость и искренность поставили ее в ряд тех редких индивидуальностей, которых можно назвать «слишком хорошими, чтобы быть реальными». Шервуд Эдди (Sherwood Eddy), миссионерский деятель и писатель, хорошо ее знавший, подпал под обаяние «красоты ее характера»; а характер Эдди считал ключом к успешной евангелизации мира. «Все миссионеры проходят через это испытание. Каждый нормальный миссионер идет на служение с высокими целями, но как христианин… он далек от совершенства. Его характер — это его самое слабое звено… Именно здесь мисс Кармайкл явилась благословением для всех, кто входил в целиком проникнутое взаимопониманием соприкосновение с ее удивительной жизнью… Эми Уилсон Кармайкл (Amy Wilson Carmichael) была человеком с самым христианским характером, который я когда-либо встречал, и… ее жизнь стала наиболее восхитительной и самой радостной жертвой, которую я когда-либо знал»».
Эми Кармайкл родилась в 1867 г. в обеспеченной североирландской семье, которая владела четырьмя процветающими мукомольными мельницами в маленькой деревушке Милайл. Она жила беззаботной жизнью, пока ее не отослали подростком в интернат. Ее отец умер, когда ей было восемнадцать лет, и, как старшая из семи детей, она взяла на себя тяжелую ответственность за свою семью. Отец оставил большие долги, которые невозможно было выплатить, чем обрек семью на тяжелое безденежное существование. Скоро они переехали в Белфаст, и здесь Эми познакомилась с миссионерской работой в городе. Участие в ней поставило ее духовные проблемы на первый план, но именно Кесуикское движение (межконфессиональная Библейская конференция, подчеркнувшая «более глубокую жизненную теологию», мировоззрение, согласно которому победоносная жизнь в Духе может преодолеть тенденцию христианина ко греху) перевернуло ее жизнь и вызвало ее духовный рост.
Эми почувствовала свое призвание к миссионерскому служению. Слово «иди» она слышала прямо от Бога, и у нее не было выбора. Однако ее решение одобрили не все и не сразу — в частности, оно встретило сопротивление со стороны Роберта Уилсона (Robert Wilson), председателя Кесуикской конвенции. То, что молодая женщина собирается посвятить свою жизнь миссии, было в глазах Уилсона вполне похвальным действом, но только не для Эми. После смерти жены и дочери Уилсона Эми стала его приемной дочерью. Она жила с ним и заботилась о нем, и он был глубоко потрясен, услышав, что она хочет уехать за границу. Хотя он и благословил ее с неохотой, но его мольбы вернуться причиняли ей сердечную боль вплоть до самой его смерти в 1905 г.
Эми услышала «македонский призыв» в 1892 г., в возрасте двадцати четырех лет, а на следующий год она уже была в Японии. Девушка стремительно ушла в работу, но, как и множество миссионеров до нее, испытала разочарования. Японский язык показался ей невозможным, и миссионерская община вовсе не являлась образцом гармоничной жизни, как она себе ее представляла. Она писала матери: «…мы здесь точно такие же, как дома — ничуть не лучше, — и сатана всегда при деле… Постоянно происходят крушения когда-то беспорочных миссионерских кораблей». Со здоровьем у Эми также были проблемы. Шервуду Эдди она позже призналась, что «сломалась от нервного срыва в первые годы… служения, страдая, как некоторые иностранцы, от того, что называется японской головой». «Климат, — писала она матери, — ужасно действует на мозг».
Прослужив более года миссионером, Эми пришла к убеждению, что Япония — не то место, куда направлял ее Бог. Поэтому, даже не уведомляя Кесуикскую конвенцию, основную организацию, откуда она получала поддержку, она отплыла на Цейлон. Чем она обосновала такое импульсивное решение? «Я думаю, что оставила Японию ради отдыха и смены обстановки, а когда в Шанхае поверила, что Господь велел мне следовать за Ним в Цейлон, я так и сделала». Эми оставалась на Цейлоне совсем недолго, потому что получила письмо с просьбой срочно вернуться домой, чтобы ухаживать за мистером Уилсоном, который заболел всерьез. Но, пробыв на Британских островах менее года, она вернулась в Азию, на этот раз в Индию, где прожила более пятидесяти пяти лет без отпуска.
С самого начала деятельности Эми миссионеры-коллеги и отдельные сторонники на родине видели в ней несколько эксцентричную особу. Некоторых тревожил ее принцип прямого контакта с Богом, особенно когда это нарушало их программы или службы. Она отличалась от других миссионеров тем, что никогда не приукрашивала реальные картины миссионерской работы. Ей вернули одну из ее рукописей, отосланных домой для публикации, потому что комитет «хотел бы кое-что немного подправить, чтобы все выглядело более вдохновляющим». Эми отказалась, и позже ее труд опубликовали под названием «Все как есть» («Things as They Are»),
Через несколько лет после приезда в Южную Индию Эми переехала в Донашпур. Ее работа там заключалась в спасении храмовых детей (особенно девочек) от полной деградации. Именно за это ее и запомнили. Девочек продавали как храмовых проституток, якобы для того чтобы «выдать замуж за богов», а затем сделать доступными для индийских мужчин, посещающих храм. Это был один из «секретных грехов» индуизма, и даже некоторые зарубежные миссионеры, как утверждала Эми, отказывались верить этому. Некоторые считали, что она тратит время понапрасну, разыскивая детей, которых не существует. Но Эми так не думала. Обращенные индианки, которые больше знали о местных обычаях, помогали ей раскрывать эти ужасные преступления. Хотя она не была одинока в своих поисках (индийские реформаторы также негодовали по поводу подобной практики), она столкнулась с яростной оппозицией. Ей не раз предъявлялись обвинения в похищении детей, и над ней постоянно висела угроза физической расправы. Тем не менее Эми продолжала работу, и к 1913 г., через двенадцать лет после начала миссионерской деятельности, вызвавшей множество противотолков, она собрала под свою защиту сто тридцать детей. В последующие десятилетия сотни других детей были спасены и устроены в Донашпуре.
Донашпурское сестринство (ее организация стала известной под таким названием) являлось уникальным христианским служением. Все работники (включая европейцев) носили индийское платье, а дети получали индийские имена. Иностранные и индийские штатные сотрудники жили одной общиной. Детям давали образование и обеспечивали физический уход, особое внимание уделялось развитию их «христианского характера». Критикам, которые обвиняли ее в том, что она уделяет слишком большое внимание вопросам удовлетворения физических нужд, получения образования и формирования характера, что, по их мнению, никак не соответствовало евангельскому духу, Эми отвечала: «…нельзя спасти душу и сразу вознести ее на Небеса… Души так или иначе прикреплены к телам… а поскольку нельзя вытащить душу и заниматься ею отдельно, нам приходится заниматься и душой, и телом».
Эми пожертвовала всем для Донашпура и ожидала от коллег подобной отдачи. Много лет назад, еще в Японии, она отреклась навсегда от жизни замужней женщины. Это было трудное решение, то, о чем она долго не могла писать. Только через сорок лет она поделилась горькими переживаниями по этому поводу в частной беседе с одним из своих приемных детей. Она призывала его принять такое же решение: «В такой же день, много лет назад, я ушла одна в пещеру на горе, называемой Арима. Я боялась будущего. Вот почему я пошла туда — чтобы побыть одной с Богом. Дьявол все время нашептывал: «Теперь-то все в порядке, но что будет потом? Ты будешь очень одинока». И он рисовал картины одиночества — они до сих пор у меня перед глазами. Я повернулась к Богу в отчаянии и сказала: «Господи, что мне делать? Как мне пройти до конца?», и Он ответил: «Тот, кто доверяет Мне, не будет одинок». С тех пор это Его слово всегда было со мной. Оно исполнилось во мне. Оно исполнится и в тебе».
То, что другие должны последовать ее примеру отречения от семейной и брачной жизни, было для Эми как практическим, так и духовным решением. Донашпурское сестринство нуждалось в работниках, которые могли бы полностью отдаться детям как матери и духовные наставники. Для этой цели она создала протестантский религиозный орден для одиноких женщин «Сестры общинной жизни». Это было добровольное объединение, состоявшее изначально из Эми и семи молодых индианок, связанных клятвами. Если бы они позже решили выйти замуж, то не могли бы оставаться в ордене.
Сестры стали для Эми семьей. Теперь одинокие женщины имели рядом тех, на кого могли положиться, и чувствовали ответственность за ближнего. Они не испытывали тоскливого одиночества, и их не мучила нескончаемая мечта о замужестве в неопределенном будущем. Идея эта была взята из истории религиозной общины XIV в. «Братья общинной жизни», основанной римским мистиком-католиком Гергардом Гроотом, и мистицизм стал неотъемлемой частью сестринства. Мистическое единство с Христом компенсировало отсутствие физической любви, и Эми и ее сестры испытывали глубокое и умиротворяющее чувство покоя. К 1950-м гг. существовало уже три группы «Сестер общинной жизни», но попытки создать параллельные братства провалились.
Несмотря на то чувство единства, которое давало общение сестер, Донашпурское сестринство, как и другие христианские организации, сталкивалось с внутренними и внешними проблемами. Хотя Эми писала об этом часто в туманных выражениях и избегала всяких подробностей, но она намекала на периоды разногласий внутри братства и сама испытывала приступы обеспокоенности и напряжения. Донашпур не был идиллической утопией, которую видели посетители, но был замечательной организацией, развивавшейся и руководимой замечательной женщиной. Хотя последние двадцать лет (после серьезного падения) она прожила инвалидом, Эми не прекращала писать книги и молиться за дело своих дорогих детей. Она умерла в Донашпуре в 1951 г. в возрасте восьмидесяти трех лет.
Мод Кэри
К началу XX в. в большей части миссионерских обществ женщин было либо столько же, сколько мужчин, либо даже больше. Во многих странах миссионерская работа определенно провалилась бы, если бы не одинокие женщины. Такая ситуация однажды возникла в Марокко с Евангельским миссионерским союзом. ЕМС, одна из пяти протестантских миссий в этой стране, с 1849 г. пыталась заинтересовать мусульман Евангелием. Несмотря на все усилия, прогресс в деле проникновения через, казалось бы, неприступную стену ислама был небольшой, силы миссионеров иссякли от разочарований и болезней. Для некоторых логическим решением казалось закрыть миссионерскую базу и сосредоточить свои усилия на другом, но одинокие женщины, и среди них Мод Кэри, остались и служили с необычайным упорством в это тяжкое время.
Мод родилась на канзасской ферме в 1878 г. Странствующие проповедники и миссионеры привлекли ее внимание к миссионерской теме, поскольку часто проводили собрания в доме Кэри. Мать Мод, очень независимая женщина, была талантливой музыкантшей, получившей образование в Бостонской консерватории, а также выдающимся учителем Библии. Мод унаследовала независимый материнский характер, и в возрасте восемнадцати лет поступила в библейский институт ЕМС в Канзас-сити, Миссури, чтобы получить подготовку для служения в зарубежных миссиях.
В 1901 г. Мод отплыла в Марокко с четырьмя другими миссионерами ЕМС, еще не зная, что прослужит там пятьдесят лет. Первые месяцы она посвятила изучению языка, и с самого начала между Мод и другими студентами возникли различного рода трения. Способная Мод, одержимая духом соперничества, не собиралась уступать пальму первенства остальным студентам, включая Ф. Эньярта (F. С. Enyart), единственного мужчину в маленьком классе. Эньярт был так же увлечен соревнованием, как и Мод, считая, что, раз он мужчина, «быть первым в классе является его исключительным правом» (действительно, он превзошел ее по баллам на десятые доли процента). Но именно Мод обвинили в гордыне и агрессивности. Женщины должны были иметь независимый и достаточно смелый характер, чтобы преодолевать все трудности миссионерской деятельности, но когда дело доходило до победы в соревновании с коллегами-мужчинами, то их обвиняли в том, что они зашли слишком далеко. Мод, однако, осознав ошибочность своего пути, «ежедневно молилась», по словам ее биографа, «для очищения от греха гордыни».
Первое лето в Марокко оказалось для Мод поучительным. В соответствии с политикой миссии, ее сотрудники должны были проводить лето в странствии по деревням, и они в это восхитительное время миссионерским караваном отправились в сельские районы. Вскоре возбуждение улеглось, и жесткая действительность примитивной жизни стала совершенно очевидной. Трудность представления Евангелия приводила в еще большее отчаяние. В каждой семье жила «стая свирепых собак, чей укус был хуже лая», но «даже когда их держали, чтобы они не набросились на непрошенных гостей, они лаяли взахлеб, стоя позади» и заглушая все, что хотели сказать миссионеры. Были и воодушевляющие встречи, особенно для женщин-миссионерок, которые, выйдя за пределы поселка, могли разговаривать с местными женщинами у реки или источника, где те набирали воду или стирали белье. Многие слушали с интересом, «но если вдали появлялся мужчина, женщина быстро исчезала, явно боясь, что увидят, как она слушает неверных».
Марокко
Более страшной, чем собаки и мужчины, иногда застававшие своих жен за беседой с миссионерами, была общая политическая ситуация в Марокко, вскоре обернувшаяся против миссионеров и вынудившая их через год после приезда Мод переехать поближе к побережью. Работа продолжалась, но были в ней и большие огорчения, и боль. На миссионерской конференции после второго года ее служения в Марокко одно из собраний было посвящено открытому групповому обсуждению тех недостатков и неприятных качеств, которые миссионеры замечали друг у друга; и, по свидетельству ее биографа, Мод вскоре обнаружила, что является главным объектом многочисленной критики со стороны коллег: «Из всего сказанного следовало, что оба года ее пребывания в миссии оказались неудачными. Миссии было бы намного лучше без нее. Она была эгоистичной и забывчивой. Написала по меньшей мере одно бездуховное письмо. Не всегда молилась с мусульманами, которым свидетельствовала. Веселость, дружелюбие и смех — все это также истолковывалось неверно. В дополнение к ее тенденции пустословия и гордыне, проявлявшейся даже в одежде, все ее недостатки стали той горой, о которую преткнулись ее коллеги».
Через несколько недель после того оглушившего ее собрания президент ЕМС, посетивший в тот момент Марокко, посоветовал Мод подготовиться к возвращению домой. Проблемы со здоровьем, наряду с ее личными недостатками, сделали ее скорее бременем, чем достоянием миссии. Мод не могла себе представить, как она теперь посмотрит в глаза родным и друзьям.
Забавно, но проблема, с которой Мод столкнулась, когда ее обвинили в гордыне (и в языковой школе, и на ежегодном собрании миссионеров), не была необычным или случайным происшествием для женщин в миссии. Многие одинокие женщины сталкивались с подобными же обескураживающими обстоятельствами. Те самые качества, которые делали их способными к миссионерской службе, рассматривались с подозрением другими, более слабыми сестрами и являлись угрозой для коллег-мужчин. Изабел Кун (Isobel Kuhn) в своей книге «В поисках» («By Searching») рассказывает о том, что подобный случай произошел, когда она обратилась в Китайскую внутреннюю миссию. На основании рекомендательного письма ее обвинили в том, что она «гордая, непослушная и постоянно нарушает спокойствие». Изабел приняли «условно», отсрочив ее отъезд в Китай, чтобы дать Совету время приглядеться к ней. Ей обещали, что, если она «одолеет» свои проблемы, ее «примут окончательно».
Таким же образом чуть не помешали доктору Хелен стать кандидатом в миссионеры на основании суждения Совета, что она «горда, всегда все знает лучше всех, ей невозможно что-либо сказать, ее нельзя критиковать или предостеречь, с ней трудно жить и т. д.». Но Мод уже работала в миссии, и послать ее домой значило бы погубить ее; наконец ей разрешили остаться. Однако Мод предстояли еще более унизительные переживания по другому поводу. В дополнение к изучению арабского она изучила берберский язык, язык древнего племени, которое поселилось в этой области задолго до того, как арабы пересекли Северную Африку. С этим племенем она уже работала до переезда в прибрежную зону. Но когда она воевала с языком, она пыталась разобраться в собственной заинтересованности в возвращении к этим людям. Ей хотелось понять, не привлекает ли ее молодой миссионер Джордж Рид (George Reed), работавший среди этого племени. Они с Джорджем переписывались, и Мод втайне надеялась, что ее изучение берберского языка возбудит в нем интерес к ней. Так и случилось, и вскоре после конференции 1907 г. они обручились. Было ли причиной ее слабое здоровье или что-то другое, но Джордж вскоре стал сомневаться в принятом решении. Он советовал ей вернуться в Соединенные Штаты, а когда она отказалась, он поехал к берберам без нее, хотя помолвку официально не расторг.
Оставшись одна в свой тридцатый день рождения, Мод, по словам биографа, «нашла новый девиз для своей жизни: «Ищи кротости». Она выбрала его отчасти потому, что Джордж Рид мечтал о кроткой жене». Но свадьба так и не состоялась, хотя Мод напряженно ждала еще шесть лет, пока не разуверилась окончательно. В 1914 г.
Джордж решил покинуть Марокко и открыть новое дело в Судане (решение, ускорившееся его явной неспособностью разорвать помолвку), и лишь его отъезд стал сигналом разрыва их отношений. Только тогда Мод с неохотой приняла свою судьбу — провести остаток жизни, как она сказала, «старой девой-миссионеркой».
Впервые Мод вернулась домой в отпуск после двадцати трех лет служения все в тех же когда-то модных платье и шляпке, которые она носила перед отъездом из Соединенных Штатов в 1901 г. Америка упивалась буйным весельем 1920-х, и Мод чувствовала себя явно не в своей тарелке. Но наступила пора ухаживать за престарелыми родителями — они оба умерли во время ее отпуска, и, кроме того, то было время размышлений. Что она сделала за прошедшие двадцать три года? Основаны ли церкви? Существуют ли миссионерские школы с множеством прилежных учеников? Завоевывают ли обращенные сердца своего народа для христианства? Нет. Было сделано очень мало против мощи ислама; самый многообещающий из горстки обращенных отрекся от веры, испугавшись преследований. Стоили ли такие достижения всех принесенных жертв? Мод считала, что стоили; и, кроме того, в сорок семь лет она была одна и знала, что ее единственный дом остался в Марокко.
Скромные достижения предыдущих десятилетий в Марокко, казалось, стали сменяться большим прогрессом, и Мод увидела первые признаки успеха. Все больше женщин стали открыто выступать против гнета своих культурных обычаев и приходили изучать Библию. Также появились двое молодых обращенных мужчин, чья смелая позиция вдохновила всю Марокканскую миссионерскую общину. Но, несмотря на оптимизм Мод, миссионерские силы ЕМС продолжали сокращаться, а новых добровольцев приезжало мало. К 1938 г. она осталась одна с еще одной одинокой миссионеркой руководить базами ЕМС в этом самом неблагоприятном районе. Как раз накануне Второй мировой войны прибыли еще две одинокие женщины-миссионерки, но развернуть работу оказалось очень трудно. Это было тревожное время, и четыре одинокие женщины могли бы жить изолированно на далекой базе и ждать окончания войны. Но, напротив, они разделились, чтобы обеспечить деятельность трех баз — Мод и еще одна более опытная миссионерка поделили между собой две станции, а две новые миссионерки работали вместе на третьей. Наконец в 1945 г. война закончилась и, как ни удивительно, согласно биографу Мод, «работа пострадала очень мало, благодаря преданному и жертвенному труду четырех одиноких женщин, которые предпочли остаться на посту».
После войны в Марокко начали приезжать новые миссионеры ЕМС, к 1948 г. их стало одиннадцать, и самым впечатляющим оказался тот факт, что «трое из них были мужчины!» Мод, теперь старшая и опытная миссионерка, знала язык и помогала прибывшим добровольцам освоиться на новом месте, но этой женщине еще пригодился ее талант первопроходца. Из-за недостатка в работниках руководство ЕМС назначило ее в возрасте семидесяти одного года «открыть город Эль Хаджеб для резидентской миссионерской работы», дав ей в помощь только молодую женщину, которая еще лишь изучала язык. В других местах также полным ходом шла работа, и в 1951 г. был организован Библейский институт для обучения молодых марокканцев.
Записались три человека, двое из которых были с новой базы Мод в Эль Хаджебе.
Хотя Библейский институт был давней мечтой Мод, она не присутствовала на его освящении в январе 1952 г. За несколько месяцев до этого она улетела в Соединенные Штаты на лечение. Никто не ожидал ее возвращения, но позже, в том же году, в возрасте семидесяти четырех лет она вернулась и вновь окунулась в работу. Она продолжала служение еще три года, но из-за постоянных болезней миссия начала готовить ее уход на пенсию. Отъезд в 1955 г. совпал с концом французской оккупации Марокко. Наступила волнующая новая эра неограниченной свободы для работы миссий. Двенадцать лет миссионеры открыто трудились среди мусульман, и мусульмане отвечали на евангельскую весть. Около тридцати тысяч их учились на заочных курсах, и изучение Библии шло очень успешно.
Но так продолжалось недолго. В 1967 г. марокканское правительство запретило работу всех зарубежных миссий. Служение ЕМС в Марокко завершилось через семьдесять пять лет. Радиопередачи продолжали пускать луч евангельского света тем, кто хотел слушать, но маленькая марокканская церковь могла полагаться теперь только на собственные силы. В том же году в местной газете Соединенных Штатов появился некролог, и «горстка людей, семеро из которых были священниками, пришли на похороны. Было только два букета цветов и почти не было слез». Мод Кэри ушла, чтобы пребывать с Богом.
Джоанна Винстра
Может быть, самым удивительным аспектом в истории женского зарубежного движения является то выдающееся общественное положение, которое занимали на родине, в общем-то, обычные в других ситуациях женщины. То же утверждение в некоторых случаях применимо и в отношении мужчин, но не в такой степени. Мужчина должен был совершать подвиги. Он должен был добиться чего-то выдающегося в своем миссионерском служении, чтобы прослыть героем, но женщина, особенно одинокая женщина, считалась героиней просто потому, что у нее хватило смелости стать первооткрывателем. Так произошло с Джоанной Винстра (Johanna Veenstra), представительницей огромной армии одиноких женщин, отправившихся в XX в. за границу. Джоанна, которую неоднократно называл героиней ее восхищенный биограф, покойный Генри Битс (Henry Beets), директор Миссии христианской реформатской церкви, превратилась из простой стенографистки в местную знаменитость (в Гранд-Рапидс штата Мичиган и в Патерсоне штата Нью-Джерси). И все же ее миссионерская деятельность была во многом совершенно ординарной. Однако ее жизнь проливает свет на принесенные всеми женщинами жертвы и на те ожидания, которые возлагались на всех героинь веры, подобных ей.
Джоанна родилась в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в 1894 г., за два года до того, как ее отец решил бросить работу плотника и пройти подготовку для христианского служения. Вскоре семья переехала в Гранд-Рапидс, штат Мичиган, где Уильям Винстра посещал теологическую школу (теперь колледж и семинария Кальвина), чтобы получить подготовку для служения пастором в христианской реформатской церкви. После окончания обучения он был рукоположен и принял приглашение служить в сельском приходе в западном Мичигане, но умер всего восемь месяцев спустя от тифозной лихорадки. Его смерть принесла лишения и беды вдове и ее шестерым малышам, и вдова скоро вернулась в Патерсон, где открыла магазин. Джоанна до двенадцати лет ходила в христианскую приходскую школу, а затем поступила в двухгодичную школу бизнеса. Желая помочь матери содержать семью, с четырнадцати лет она стала работать стенографисткой в Нью-Йорке, каждый день приезжая туда из Патерсона.
Хотя соблазны богатой жизни и мирских удовольствий порой привлекали Джоанну, она все же была серьезной молодой девушкой. Ее деятельность в христианской реформатской церкви поглощала все свободное время. Во время посещения баптистской церкви Джоанна обратилась, хотя это должно было бы произойти в своей церкви, как хотели того пастор и мама.
После обращения она занялась миссионерской работой как мирянка, а в девятнадцать лет начала учиться в Институте по подготовке миссионеров в Нью-Йорке, для дальнейшей деятельности в роли городского миссионера. Однако еще до выпуска она узнала о большой нужде в миссионерах за границей и обратилась в Суданскую объединенную миссию, межконфессиональную организацию, призванную остановить распространение ислама в Африке. Из-за специфики миссионерской политики Джоанне пришлось ждать три года до достижения двадцатипятилетнего возраста, когда она могла начать служение в зарубежной миссии, а пока она переехала в Гранд-Рапидс. Здесь она работала с городской миссией и продолжила занятия в колледже Кальвина, где стала первой женщиной среди членов Студенческого добровольческого совета. Перед отплытием в Африку (через Англию) она вернулась в Нью-Йорк для медицинской подготовки и закончила курсы медсестер.
Джоанна Винстра, миссионерка христианской реформатской церкви в Африке
Руководство СОМ доверило Джоанне работу первооткрывателя в Лупве, неподалеку от Калабара (где много лет назад служила Мэри Слессор). База в Лупве была новой, там насчитывалось лишь несколько незаконченных хижин с грязным полом и без мебели. Но Джоанна быстро приспособилась к примитивным условиям. Раздражали белые муравьи, но она отнеслась к этому спокойно: «Когда я принимаюсь за ужин, здесь же в огромных количествах находятся эти маленькие создания, больно кусая руки, попадая в еду; и я решила, что такова наша судьба. Их просто невозможно избежать, потому что в этих местных хижинах нет потолков». Крысы также доставляли беспокойство, но она не жаловалась.
От нее ждали многого, и если миссионерская работа оказалась на самом деле не такой романтичной или многообещающей, как она мечтала, она никогда ни намеком не выдавала своих мыслей: «Никогда и нисколько я не сожалела, что покинула «яркие огни и веселую жизнь» Нью-Йорка и приехала в темный уголок Его виноградника. С моей стороны не было никакой жертвы, потому что Сам Господь Иисус всегда рядом со мной».
Работа Джоанны, как и любой другой одинокой женщины в те дни, была самой разнообразной. Одним из ее первых проектов стала организация интерната для подготовки молодых людей к служению проповедниками, и такая школа набрала в один год двадцать пять студентов. И хотя для осуществления этого плана требовалось очень много времени, она все же выкраивала часы для медицинской и евангелической работы. Иногда ее поездки в соседние деревни затягивались на несколько недель, принося и успехи, и неудачи. Успех редко заключался во внешнем исповедании веры. Джоанна шла первой, она лишь закладывала фундамент грядущих побед, а значит, суметь привлечь внимание уже было главным признаком успеха.
В «редких случаях» она видела, как «люди плачут, услышав историю о смерти нашего Господа» и «задыхаются от удивления и хлопают в ладоши в благодарность Богу за Его дары». Но были и периоды разочарований:
«Мы шли по тропинке через горы, переходя с места на место в течение девяти дней… Мы решили остановиться на воскресенье в одной деревушке, но там нас не захотели принять. Жители не дали еды проводникам и остальным моим спутникам. Поэтому они голодали. Дождь разогнал тех, кто пришел на собрание. Я сидела у дверей хижины под зонтиком, а люди столпились вместе в хижине у огня. В воскресенье днем разразилась сильная гроза. Дождь лил как из ведра. В хижине, где я остановилась, стены были из травы, и дождь пробивался через стену, пока не затопил все помещение… На следующее утро мы отправились в долгую дорогу к другой горе… Вождь был дома, но болел. Мы остановились там на ночь, решив затем идти домой. Как мы рады были увидеть нашу общину в Лупве».
Обычным видом транспорта Джоанны для поездок из деревни в деревню стал велосипед, но скорость его была небольшой, к тому же было очень утомительно крутить педали на неровной местности, особенно при перевозке тяжелых грузов. Она тайком завидовала мужчинам, передвигавшимся с относительной легкостью на мотоциклах, поэтому после второго отпуска в 1927 г. она вернулась в Африку с новым мотоциклом. Несомненно, было забавно видеть эту матрону верхом на мотоцикле, отправлявшуюся в путешествие по ухабистым дорогам вглубь страны, но никто не сомневался в ее отваге. Несмотря на изначальный энтузиазм и решимость, она вскоре обнаружила, что мотоцикл — это не выход. Не отъехав и сорока миль, она внезапно воткнулась в песок и ее выбросило из седла. С покалеченным телом и страдающим духом она послала за помощью и решила после выздоровления вновь вернуться к велосипеду. Хотя Джоанна с готовностью жила в местной хижине и принимала африканцев такими, какие они есть, она всегда чувствовала определенное превосходство над теми, с кем работала. «Необходимо, — писала она, — чтобы миссионер всегда обладал ощущением превосходства. Не в том смысле, что «мы лучше тебя». Боже упаси! А скорее в смысле требовательности и высокого авторитета. Миссионер должен доказать себе, что он — хозяин (не властитель), руководящий и требующий подчинения». Этот вид отношений был нормой в ее общении с людьми. И тем не менее именно такого рода отношение к коренному населению послужило причиной горькой враждебности, приведшей к революционному восстанию в этой части мира лишь несколько десятилетий спустя.
Но в 1920-1930-х гг., когда Джоанна отдавала свою жизнь в Африке, не было никаких внешних признаков отвержения. Особенно ценилась ее медицинская работа, и учеба в ее интернате считалась привилегией. Поэтому население Лупве и соседних деревень охватила великая печаль, когда они получили известие о безвременной кончине миссионерки в 1933 г. Она легла в миссионерскую больницу на простую операцию, но так и не встала после нее.
В Патерсоне и Гранд-Рапидсе семья и друзья получили печальные известия о ее кончине. Но все они были богобоязненными христианами, никогда не сомневавшимися во всемогуществе Бога в таких делах. Их героиня всего лишь получила назначение на более высокую должность и радовалась более крупным богатствам по сравнению с теми, что с готовностью оставила на земле. Интересно то, что ее последнее письмо пришло после известия о смерти, и в нем она писала об умирающем африканском христианине. Ее слова о его уходе вполне применимы к самой Джоанне: «из хижины в Небесную обитель»».
Глэдис Эйлворд
Если в прошлом и существовала дискриминация по половому признаку и женщинам отказывали в праве на миссионерскую деятельность, то с Глэдис Эйлворд (Gladys Aylward) все обстояло несколько иначе. Она обратилась в Китайскую внутреннюю миссию в 1930 г. (миссия давно пользовалась репутацией сторонника женского участия в миссионерской деятельности), но ее отвергли после испытательного срока в миссионерском подготовительном центре. Руководители миссии считали, что она просто не подходит для миссионерской работы. Ей было двадцать восемь лет, и ее возраст пошел ей не на пользу (хотя Элизабет Уилсон приняли в возрасте пятидесяти). Основной причиной отказа были плохие знания Глэдис, что, по-видимому, происходило по причине ее совершенной неспособности к учебе. Хотя Глэдис отлично отвечала по устным предметам, обучение по книгам было для нее невозможно. Она училась так же усердно, как и другие, но, по словам биографа, «когда дело доходило до усвоения знаний обычно принятыми методами, способности Глэдис к тому, чтобы переварить информацию в уме, становились равными нулю»‘. Но, несмотря на такое препятствие, Глэдис стала одной из самых замечательных женщин-миссионерок современной истории.
Глэдис родилась в Лондоне в 1902 г. в рабочей семье и, казалось, была обречена провести всю жизнь в этой среде. В четырнадцать лет она стала домашней прислугой. Она выполняла тяжелую работу по дому в течение долгих часов и за низкую плату — подобная обязанность затягивала одиноких женщин на всю жизнь. Дни были одинаковыми и утомительными, а если выдавался свободный вечер, то усталость валила с ног. Только в мечтах она вырывалась из плена тусклого существования. Она мысленно представляла себе быстрый круг развлечений: выпивка, курение, танцы, карточная игра и посещение театров.
В своем маленьком мире, в котором сочетались фантазии и реальность, Глэдис прожила двадцать лет и, может быть, та же жизнь ожидала ее и дальше, если бы не значительная духовная перемена. Хотя она периодически посещала церковь и знала евангельскую весть, она не отождествляла благовестие с Христом лично, пока однажды перед закрытием службы перед Глэдис не возник незнакомец, открывший ей ее собственную духовную нужду. Она решила тотчас обратиться к пастору. Обнаружив, что он ушел, она согласилась поговорить с пасторской женой, которая и привела ее к спасительному познанию Христа.
После обращения жизнь Глэдис совершенно изменилась. Она стала посещать мероприятия «Молодой жизни» и начала мечтать о служении Господу в качестве зарубежной миссионерки. Эта мечта в 1929 г. и привела ее в штаб КВМ, но она не умерла, когда ей отказали в продолжении обучения после окончания пробного курса. Она была убеждена, что Бог призвал ее, и если ей не удалось получить финансовой поддержки миссии, то она поедет сама. Поэтому в своей маленькой спальне горничной Глэдис еще раз посвятила себя и свои скудные сбережения Богу, убежденная, что Он ее приведет в Китай. Она стала экономить каждый заработанный пенни и отдавала деньги билетному агенту на железнодорожной станции. (Железнодорожный проезд через Европу, Россию и Сибирь был самым дешевым из возможных путей в Китай.) Она также начала читать и расспрашивать про Китай при каждой возможности и наконец узнала о Дженни Лосон (Jeannie Lawson), престарелой миссионерке в Китае, которой нужна была помощница. Глэдис увидела в этом прямое знамение Господа. И вот 15 октября 1932 г., накопив денег на билет, она отправилась в путешествие в Китай с Ливерпульского вокзала.
В оранжевом одеянии поверх пальто Глэдис представляла собой забавное зрелище, больше напоминая цыганку, чем миссионера. Кроме постели она везла с собой два чемодана (в одном находились продукты на дорогу), сумку со звякающей посудой, маленькой печкой, кастрюлями и сковородками. Несмотря на языковые барьеры, Глэдис без особых приключений проехала через Европу, но в России ситуация изменилась. Обстановка в этой стране была напряженной из-за необъявленной пограничной войны с Китаем, и после отъезда из Москвы поезд был забит русскими войсками. На каждой остановке подлинность ее билета и паспорта подвергали сомнению, и только по благодати Божьей не говорившие по-английски власти позволяли ей продолжать поездку.
Находясь в одном поезде с сотнями солдат, пересекавших сибирские просторы, Глэдис даже засомневалась в своем решении, но поворачивать было поздно. Она должна была ехать, несмотря на войну и неопределенность. И все же эта затея показалась ей совершенно неосуществимой, когда поезд остановился на заснеженном пути, а ее без предупреждения попытались высадить, сказав, что она проехала сколько можно было проехать. В поезде дозволялось остаться только солдатам. Но Глэдис отказалась выходить. Она настаивала на том, чтобы ей разрешили ехать дальше, считая, что каждая миля приближает ее к Китаю. Поезд проехал еще несколько миль, а затем остановился. Вдали слышались звуки оружейной стрельбы, и, когда солдаты вышли из вагонов и снаряжение выгрузили, Глэдис осталась совершенно одна в пустом поезде в сотнях ярдов от линии фронта. У нее не было выбора, и она потащилась обратно по покрытым снегом путям в Читу. Ее биограф Алан Бергес (Alan Burgess) подробно описывает все преграды, вставшие на пути Глэдис:
«Сибирский ветер ссыпал ей под ноги снежную пыль, а она тащила в каждой руке по чемодану, с одного из которых смешно свисали чайник и сковородка. На плечи она накинула меховой плед. Так она плелась в темноте, маленькая одинокая фигурка на фоне огромных величественных деревьев, а над ней нависали горы и черное небо, усыпанное жемчугом ярких звезд. Рядом были волки, но она об этом не знала. Иногда на землю в лесу с внезапным шумом падал большой снежный ком или ветка хрустела под тяжестью снега, и тогда она останавливалась в нерешительности. Но вокруг не было ни души. Свет, тепло, люди остались где-то в бесконечном далеке».
К рассвету, после двухчасового отдыха у спиртовой печки, она двинулась навстречу далеким огням Читы. Самое худшее было позади. Она думала, что сможет добраться по железной дороге из Читы в Маньчжурию, но попала в Китай только после незапланированного путешествия в Японию, где получила помощь от британского консула.
Путешествие Глэдис Эйлворд через Европу и Азию
В Китае Глэдис преодолела еще один трудный путь через горы в Юнь-чэн, где Дженни Лосон верно продолжала работу, начатую ее мужем много лет назад. Дженни приветствовала Глэдис довольно своеобразно. Она не стала церемониться, она выжила в окружающей ее обстановке именно потому, что имела толстую кожу, и ее вряд ли можно было удивить жертвами, которые принесла Глэдис. Глэдис ознакомилась со своими новыми обязанностями и без лишних слов взялась за дело. Но это была не совсем та работа, которую она ожидала. Ее первым заданием стало оборудование гостиницы для погонщиков мулов, ехавших по дороге на запад. Открытие гостиницы для Дженни означало возможность делиться Евангелием с погонщиками мулов каждый вечер, но Глэдис просто выполняла очередную тяжелую работу-ее обязанности горничной в Лондоне теперь казались ей чуть ли не легким удовольствием.
Несмотря на тяжелую работу и скудную похвалу, Глэдис преуспевала. То, чего она никогда не могла усвоить в формальном обучении, она быстро схватывала в общении с погонщиками мулов. Китайский язык был не просто языком сложной письменной структуры, но и языком эмоций и чувств. Именно благодаря этому качеству языка она овладела им в общении. И если Глэдис успешно разговаривала с китайцами, она много теряла в отношениях с миссис Лосон — если, конечно, они вообще общались. Установившийся порядок жизни Дженни и независимый дух Глэдис пришли в столкновение, и, наконец, после одной горячей вспышки (менее чем через год после приезда) Глэдис велели убираться. Ей было некуда идти, и она переехала к миссионерам КВМ в другом городе; но когда позже пришло известие, что миссис Лосон заболела, Глэдис рванулась обратно и заботилась о ней, пока та через несколько недель не умерла.
Со смертью миссис Лосон у Глэдис больше не стало финансовой поддержки, необходимой для работы гостиницы, но появилась новая возможность — что позволило ей приобрести большее влияние. Китайский магистрат в Юньчэне попросил ее стать местным инспектором по проверке соблюдения новых законов о запрещении тугого забинтовывания женских ног. Она должна была ходить из дома в дом, чтобы удостовериться, так ли это. Это была волнующая возможность улучшать свои познания в китайском языке, знакомиться с людьми и делиться Евангелием.
Глэдис ездила повсюду, и ее служение процветало. Куда бы она ни шла, люди выходили повидать ее и послушать библейские рассказы, иногда измененные до неузнаваемости. По мере повторения таких визитов ее влияние росло, и люди стали смотреть на нее как на авторитетную фигуру — настолько, что однажды ее вызвали представители власти, чтобы эта отважная женщина помогла подавить мятеж в тюрьме.
В те годы, что Глэдис ездила из деревни в деревню, она подружилась со многими людьми, и они обращались к вере; будущее ее служения выглядело блестящим. Но вне ее маленького мира вокруг Юньчэна в провинции Шаньси происходили массовые заговоры и движение военных. В это время еще неизвестный предводитель партизанского движения Мао Цзэдун создавал свои революционные силы, а Япония собирала тысячи солдат на
границе с Маньчжурией. Но в Юньчэне жизнь шла своим чередом до лета 1937 г. И тогда прежде мирные горные деревушки Шаньси вдруг превратились в мишень для японских бомбардировщиков. Глэдис, недавно ставшая китайской гражданкой, оставалась в городе. Весной 1938 г., когда разбомбили сам Юньчэн, она не покидала его до тех пор, пока не позаботилась о последних раненых.
Война воздействовала на Глэдис двояко. С одной стороны, она дала этой женщине смелость и физическую выносливость, которая удивила ее саму. Она ходила за линию фронта, принося продукты и оказывая помощь деревенским жителям, и выполняла роль разведчицы китайских войск так успешно, что японцы объявили о своей готовности дорого заплатить за ее голову. Но, с другой стороны, ужасы войны дали понять Глэдис, насколько она в действительности была одинокой и хрупкой. Окружающие считали ее сильной, но в глубине души она мечтала о мужской поддержке в трудные минуты жизни.
Глэдис никогда не исключала для себя возможность вступить в брак и вести семейную жизнь. Еще до войны она молила о муже и мечтала, что однажды Прекрасный принц найдет ее в Юньчэне. Он так и не пришел, по крайней мере тот, из мира ее фантазий, но война все-таки ввела одного мужчину в ее жизнь. Его звали Линией, он был китайским военным офицером — человек, убедивший ее стать разведчицей в войне против японцев. Сначала их свел взаимный патриотизм, но со временем их чувства переросли в любовь. Как она могла оправдать такие взаимоотношения? «Она была миссионеркой, посвященной Богу. Но, — продолжает Бергес, — Бог также сотворил ее женщиной, полной естественных порывов и сил, тревожащих женщину. Если она полюбила, рассуждала она, значит Бог допустил это». По мере возрастания страданий и трудностей войны желание Глэдис выйти замуж и обрести ощущение безопасности стало расти. Она была убеждена, что Линией создан для нее, и написала домой в Англию, что планирует выйти за него замуж. Но брак так никогда и не состоялся. В опустошенной войной сельской местности не было ничего более определенного, чем смерть, и планы рухнули.
Были и другие, кто нуждался в любви и внимании Глэдис даже больше, чем Линией, — ее дети. Найнпенс была ее первым ребенком — крошечный брошеный ребенок, которого она выкупила за сумму в девять пенсов015 . Время шло, и она усыновила других. Кроме этих детей были десятки военных сирот, зависевших от нее. Именно эта огромная ответственность прежде всего ложилась на ее плечи, и это заставило ее покинуть Шаньси с толпой около ста ребятишек весной 1940 г. и пересечь горы и Желтую реку, спасаясь в безопасности Сианя.
Путешествие было ужасным. Вражеские войска всегда находились поблизости, и двигаться незамеченными почти с сотней шумных детей означало постоянное эмоциональное напряжение. Когда они наконец дошли до пункта назначения, Глэдис надолго слегла от психического и физического истощения, а детей разбросали по семьям беженцев. Они достигли желанной безопасности, но заплатили за нее высокую цену. В течение месяца миссионерская пара в Сиане ухаживала за Глэдис, и она медленно восстанавливала свои силы, но в психическом отношении окончательно еще не выздоровела — страдала от галлюцинаций и бродила по деревне, стараясь найти дорогу домой. Это было трудное время для нее; но шли месяцы, период душевного смятения подошел к концу, и она вновь смогла восстановить контакт с разбросанными детьми и служить другим.
К 1943 г. японцы отступили, и Глэдис вернулась в Китай, но не в Юнь-чэн. Одно время она жила с миссионерами К.ВМ в Ланьчжоу, однако не смогла угомониться и двинулась в Чун-цин, после чего, наконец, устроилась в Чэнду, где нашла работу в поместной церкви — работу, которую всегда выполняли китаянки, но Глэдис настолько вжилась в китайское общество, что, казалось, отлично подходила для такого скромного места служения церкви и для труда милосердия.
В 1949 г., почти через двадцать лет служения в Китае, Глэдис убедили съездить домой, и в свой приезд эта «маленькая женщина»016 из Китая завоевала сердца британцев. Глэдис чувствовала себя неловко в обстановке западной культуры и старалась держаться в тени, но ее мать считала по-другому. Согласно одному биографу, она неожиданно стала ее «официальным рекламным агентом номер один». В течение долгих лет она принимала присылаемые дочери приглашения на встречу с очень простым адресом: «нашей Глэдис в Китае», и теперь, когда Глэдис вернулась домой, мать не могла не привести желанную рассказчицу к ее слушателям собственной персоной.
В последующие годы по книге популярного биографа Алана Бергеса «Маленькая женщина» («A Small Woman») был поставлен фильм «Гостиница счастья» («The Inn of Six Happinesses»), с Ингрид Бергман в главной роли, и прозвучала инсценировка по радио Би-Би-Си «Это твоя жизнь», после чего Глэдис стала всемирно известной личностью. Она вернулась к служению и устроилась в 1957 г. на Тайване, но продолжала путешествовать по миру и встречаться с людьми. Глэдис выступала в таких местах, как первая пресвитерианская церковь Голливуда, и обедала с такими выдающимися личностями, как королева Елизавета. Несмотря на замечательное служение и известность, которую приобрела, она никогда полностью не была уверена в том, что Бог действительно хотел доверить женщине такую ответственную работу, которую ей пришлось выполнить. В одном из интервью в последние годы своей жизни она поделилась сомнениями с другом: «Я была не первым выбором Бога для работы в Китае. Там должен был быть кто-то другой… Я не знаю, кто это — первый выбор Бога. Должно быть, то был мужчина — чудесный мужчина. Хорошо образованный мужчина. Не знаю, что случилось. Может быть, он умер. Может быть, не захотел… Бог посмотрел вниз… и увидел Глэдис Эйлворд».
Хелен Роузвиер
К середине XX в. потребность в миссионерской деятельности стала общепризнанным фактом. В мире фактически не осталось ни одного района, где бы не служили женщины с отважными сердцами. Но если кто-то сомневался, правильно ли отправлять женщин на переднюю линию фронта в качестве бравых солдат, слышались возражения и против присвоения им офицерского звания. «Чин»
всегда полагался только мужчинам, несмотря на их способности или лидерские качества. Многие женщины пассивно подчинялись обстоятельствам, убежденные, что стандартные рамки церковной власти, очерченные апостолом Павлом, полностью исключают для них возможность стать лидером в церкви. Но даже вне поместной церкви женщины-миссионерки сталкивались с тем же типом дискриминации и, таким образом, часто бывали ограничены в своем служении Господу. «Одинокая миссионерка… в течение десятилетий оставалась гражданкой второго сорта на миссионерских базах». То же произошло и с высоко интеллектуальной и высококвалифицированной Хелен Роузвиер, миссионером и врачом в Конго. То, что она была женщиной, не только мешало ей преодолевать трудности, но и привело к борьбе с коллегами-миссионерами и националистами.
Хелен родилась в Англии в 1925 г. в гордой и уважаемой семье, многие поколения которой прожили в Корнуолле. Ее отец, удостоенный награды за патриотическую службу во время войны, был известным математиком, стремившимся дать хорошее образование своим детям. В двенадцать лет Хелен отправили в специальную женскую школу, а после — в Кембридж, где она получила медицинское образование.
Хелен Роузвиер, доктор-миссионер в Конго
Хелен обратилась в первый же год обучения в Кембридже, что заставило ее отойти от англо-католического прошлого семьи и присоединиться к рядам протестантских проповедников. Ее преданность миссионерскому делу была естественной. Братья ее отца и сестра ее матери служили миссионерами, и она с детства мечтала о том, чтобы стать миссионеркой. Этот день наступил в 1953 г., когда она отправилась служить в Конго в рядах организации «Всемирная евангелизационная кампания». В этой миссионерской организации главный упор делался на евангелизацию, а медицина была делом второстепенным, что вполне устраивало Хелен, считавшую основным служением проповедь Евангелия населению. Но в Конго Хелен заметила, что потребность в медицинской помощи также огромна. Эта женщина сразу увидела широчайшее поле деятельности. Она поняла, что традиционные концепции миссионерский медицины никогда не разрешат серьезных медицинских проблем. Вместо того чтобы организовать региональный медицинский центр, где доктора будут работать круглые сутки и все же видеть бесконечный поток больных, она представила проект медицинского обучающего центра. Там местным женщинам давали бы знания по профессии медицинских сестер и они изучали бы Библию и основы медицины, а затем отправлялись в деревни лечить обычные и простые случаи заболеваний и учить население профилактическим мерам, а также служить в качестве мирян-проповедников. Это был перспективный план, но с самого начала Хелен на каждом шагу мешали ее коллеги, считавшие, что миссии нет дела до обучения местных жителей в таких областях, как медицина.
Через два года после приезда в Конго, когда Хелен потратила месяцы на строительство комплекса, объединившего больницу и обучающий центр в Ибамби, и после того, как она впервые ощутила радость победы, когда первые ее четыре студента успешно сдали государственные медицинские экзамены, Хелен вынудили перебазироваться в Небобонго. Там находился старый заброшенный лагерь лепрозория, зараставший джунглями. Хелен горячо протестовала против переезда, но безуспешно. И все же она приняла решение переехать в Небобонго, построила еще одну больницу и продолжала обучать африканских медсестер.
Несмотря на неудачи, Хелен любила свою работу. Она особенно любила учить, любила африканцев, с которыми работала — может быть, слишком сильно, по крайней мере, по мнению собственных коллег. Когда возникавшие разногласия не позволяли тепло общаться с коллегами, она уходила к африканским друзьям и старому африканскому пастору, дававшему ей духовные советы. Такое унизительное для миссионера преклонение перед африканцами было немыслимо даже в 1950-х, и поэтому ее близкая дружба с местным населением создала еще более натянутые отношения между нею и коллегами.
Хотя Хелен восставала против перевода в Небобонго, она не позволила этому решению повлиять на ее активность. Уже через два года она могла с гордостью смотреть на достигнутое. И она смотрела с гордостью — грех, который она, по собственному признанию, вполне осознавала и с которым постоянно боролась. Она так много работала, преодолела столько немыслимых препятствий и победила! Это был ее успех, и, по крайней мере подсознательно, она ощущала, что имеет право гордиться. Не защищая Хелен, следует все же сказать, что такие черты характера вполне прошли бы незамеченными в мужчине-докторе, но доктор Роузвиер с сильной волей и поведением руководителя-командира казалась угрозой для многих своих мужчин-коллег. Поэтому, видимо в попытке поставить ее на место, в 1957 г. на ежегодном собрании было принято решение перевести Джона Харриса, молодого британского доктора, и его жену в Небобонго, чтобы сделать его начальником над Хелен. Хелен была потрясена и, как красочно описал эту ситуацию ее биограф, назначение Харриса стало для нее горькой пилюлей, которую нужно было проглотить: «В ее понимании, он просто забрал Небобонго — ее мечту, ее место, которое она построила из ничего, из своего сердца, на собственные сбережения. На этом месте она копала колодцы, очищала канавы, обжигала кирпичи. Она признала факт, что невозможно одновременно командовать двоим, и что он был мужчиной, а в Африке мужчина считался высшим существом, поэтому она сдала ключи. Потом она обнаружила, что не может вынести этого. Может быть, она слишком долго была начальником сама для себя. Но теперь она потеряла все. Она всегда вела библейские классы; теперь доктор Харрис вел их; доктор Харрис организовал занятия для медсестер, а всегда это делала Хелен. Все, что принадлежало ей, теперь принадлежало ему».
С самого начала между Хелен и Джоном Харрисом происходили постоянные недоразумения, что не раз кончалось горькими разногласиями. В одном случае Харрис единолично уволил Даниеля, шофера Хелен, на том основании, что он использовал больничный автобус, съездив без разрешения проведать своих родителей. Хелен была в ярости, что он лишил Даниеля работы, даже не посоветовавшись с ней, но этот случай показал ей, что с некоторыми проблемами она должна была смириться как женщина-врач.
Миссионерам полагался отпуск каждые семь лет, но здоровье Хелен было подорвано, и поэтому она с готовностью поехала домой, когда ей в 1958 г., через пять лет жизни в Конго, предложили отпуск. Она уехала в Англию разочарованная в миссионерской работе и, по словам биографа, «чувствуя, что вряд ли вернется в Конго». Но Хелен была слишком предана делу миссии, чтобы так легко отказаться от него, и стала убеждать себя (как и подозревала еще до отъезда из Конго), что ее реальной проблемой является одиночество. Если бы у нее был муж-доктор, который работал бы вместе с ней в трудное время, рассуждала она, все пошло бы по-другому. Неужели она просила слишком многого? Наверняка Бог понимал ее нужду.
Хелен просила у Бога мужа (она даже «сказала» Ему, что без мужа обратно не поедет), но Бог, как и многие люди, не собирался немедленно удовлетворить ее нужду. По словам одного коллеги-миссионера, «…не всякий мог бы угнаться за ней при ее скорости. С ней невозможно идти рядом. Ты идешь вроде бы рядом, но вдруг она вырывается вперед на сто ярдов. И только ты ее догнал, она уже в двухстах ярдах от тебя и в другом направлении». Так, в своем желании иметь мужа, Хелен мчалась на полной скорости и всегда впереди, слишком торопливо планируя и не умея ждать, когда Бог просто исполнит ее желание.
Проходя дополнительное лечение (чтобы лучше подготовиться к работе в Конго), Хелен встретила молодого доктора, который, как она решила, будет ей отличным супругом. Она купила новое платье, завила волосы и даже отказалась от работы в миссии, чтобы завоевать его сердце. Но напрасно. Он действительно был к ней небезразличен, но не до такой степени, чтобы жениться. Это явилось большим испытанием для Хелен, и она боролась против того, что, как она знала, для нее лучше всего: «Господь очень четко сказал мне во время моего отпуска, что сможет удовлетворить мою просьбу… Мне не нужен был духовный муж. Я хотела мужа с парой рук. Ну, так, в конце концов, я чуть было не испортила себе весь отпуск… Я не могла найти мужа в миссии, а потому вышла из миссии. Бог дал мне пройти долгий путь, и я все ужасно запутала. Затем Бог мягко подтолкнул меня к работе, а миссия благосклонно взяла меня обратно».
Возвращение Хелен в Конго в 1960 г. совпало с началом долгой борьбы страны за независимость. Это было трудное время для белых, и многие миссионеры думали, что риск слишком велик. Некоторые решили немедленно уехать вместе с семьями. Хелен, однако, не имела намерения все бросить и отправиться на родину. Если Бог действительно позвал ее обратно в Конго, то Он защитит ее, и она была убеждена в этом. Позиция Хелен и нескольких других одиноких женщин сделала отъезд мужчин трудным. Как они будут выглядеть, если испугаются, тогда как женщины смело остаются? И кто защитит женщин, если они уедут? Но, по мнению Хелен, такие рассуждения были неправильными и являлись, по словам ее биографа, «чисто мужским шовинизмом». Сам факт, что многие мужчины были женаты, делал их обстоятельства отличными от ее. Совершенно очевидно, что они имели серьезные семейные обязательства, и это следовало принять во внимание; а что касается защиты, мужчины-миссионеры мало что могли сделать (кроме как отдать свою жизнь), если действительно наступят тяжелые времена.
Решение Хелен остаться открыло ей огромные возможности для служения. Джон Харрис и его жена уехали в заслуженный отпуск, и она опять взяла на себя ответственность за медицинский центр в Небобонго. Многое было сделано за три года, несмотря на политическую нестабильность, когда мятежники Массамба-Дебы набирали силу в оппозицию новому правительству. Вести о нападении на миссионеров приходили отовсюду, включая страшные рассказы о женщинах-миссионерках, которые пострадали от рук мятежников, — настолько дикие и унизительные действия совершались по отношению к ним, что их не называли словами. Сама Хелен пережила ограбление и попытку отравления, но, по ее мнению, ситуация все время улучшалась, а если нет, от нее зависело слишком много людей. Она должна была остаться.
К лету 1964 г. эта африканская страна оказалась втянутой в пучину гражданской войны, когда солдаты Массамба-Дебы насильственным путем захватывали район за районом. 15 августа солдаты-повстанцы силой овладели поселением миссии в Небобонго, и в течение следующих пяти месяцев Хелен была пленником, хотя оставалась в поселении, живя в собственном доме до ноября. Во имя черного национализма совершались жестокие преступления, и мало кто из белых избежал насилия и пролития крови. Хелен не была исключением. 29 октября, когда миссионерский поселок был в руках мятежников, черный солдат-африканец в маленьком бунгало в Небобонго изнасиловал ее. Это была ночь ужасов. Она пыталась убежать, но бесполезно: «Они нашли ее, поставили на ноги, били по голове и плечам, бросили на землю, пинали, опять поставили на ноги, чтобы бить вновь — тошнотворная боль от выбитых зубов, рот, полный густой крови, очки разбиты. Онемевшую от ужаса, обезумевшую от бессмысленности и страха, Хелен втащили и бросили в ее доме — кричали, насмехались, оскорбляли, проклинали». Все закончилось через несколько минут. По словам ее биографа, солдат «бросил ее спиной на кровать, упав на нее сверху …Желание бороться и сопротивляться из нее выбили. Но она кричала от боли снова и снова… Жестокий акт насилия совершался со зверской яростью и без тени сожаления».
«Бог мой, мой Бог, почему Ты покинул меня?» — звенело в затуманенном сознании Хелен опять и опять. Хотя в то время она не могла этого понять, но ужасное насилие, совершенное в ту ночь над ее телом, позволило ей служить другим таким образом, как иначе она бы не смогла. Глубина ее духовной зрелости дала ей полную уверенность, что она не подвела Бога и ни в коей мере не утратила предполагаемую чистоту из-за совершенного физического насилия. Что бы она ни испытала физически, ее отношения с Богом не стали от этого менее прочными.
Но не все жертвы насилия имели такую уверенность. Хелен обнаружила это несколько недель спустя, когда попала в тюрьму вместе с католическими монахинями. Одна молодая итальянская монахиня была на грани психического срыва из-за повторявшихся случаев насилия, поскольку она считала себя утратившей чистоту, а значит, и спасение. Мать-настоятельница безуспешно пыталась разговаривать с ней, и неохотно позволила поговорить и Хелен. Искренний рассказ о том, что произошло с ней, и ее духовная глубина были тем, что помогло молодой монахине. Это было очистительное время для обеих — время, когда Хелен смогла приготовиться к повторным актам жестокого сексуального насилия, которым ее подвергли перед освобождением.
Освобождение Хелен в последний день 1964 г. было тем, на что она уже не надеялась. В течение долгих месяцев она чувствовала дыхание смерти и не знала, что делать с этой вновь обретенной свободой и грубым шоком внезапного возвращения домой. Она ощущала радость и облегчение, но и чувство глубокой печали, когда она услышала ужасные истории мученичества некоторых из дорогих друзей и коллег. Сначала мысль о возвращении казалась далекой, но когда политическая ситуация в Конго улучшилась и когда стали приходить сердечные письма от африканских коллег, стремление уехать в Африку стало непреодолимым. Она нужна была там, как никогда раньше. Как она могла сказать «нет»?
Хелен вернулась в Африку в марте 1966 г., чтобы возобновить выполнение своих обязанностей в медицинской миссии и, в частности, принять участие в подготовке национальных кадров. Ее возвращение в опустошенный поселок миссии было встречено восторженными криками, но она вскоре обнаружила, что жизнь в Конго коренным образом изменилась по сравнению с 1950-ми гг. Прежнего не осталось. Новый дух независимости и национализма пронизал все общество, включая церковь, и больше уже не было чувства непроизвольного уважения и восхищения — особенно со стороны молодого поколения — в отношении женщины-врача, которая пожертвовала многим для Конго.
Если бы она просто ухаживала за больными, ее работу ценили бы много больше, но так случилось, что ее семилетний срок пребывания там принес ей множество разочарований. У власти стояли черные, и, как белой, ей отказывали в уважении, которое было ей необходимо как преподавателю. Студенты бросали ей дерзкий вызов почти по каждому вопросу. Более того, их подчас слишком легкое отношение к труду и надежды на хорошую жизнь сталкивались с ее рвением и преданностью работе.
Несмотря на замечательные жертвы и великие достижения семи лет трудов, Хелен покинула Африку в 1973 г. с тяжелым сердцем. Студенты восстали против ее авторитета, и даже коллеги сомневались в ее способностях руководителя. Это было трагедией для Хелен, потому что двадцать лет ее службы в Африке окончились таким образом. Она рассказывала об этом так: «Когда я поняла, что уезжаю домой и покидаю миссию, и молодая пара придет на мое место в колледже, а африканский коллега займет руководящий пост в больнице, я организовала большой праздник. Это было приветствием двум новым докторам, передачей дел моему коллеге, выпуском для студентов в колледже и моим прощанием. Большой хор репетировал пять месяцев. Я потратила много кассет,
чтобы сделать все необходимые записи, и приготовила пленку, чтобы все снять. Затем, в последний момент, все пошло насмарку. Студенты забастовали. Кончилось тем, что я просто ушла из колледжа, которым руководила двадцать лет».
Хелен вернулась домой, где ей предстоял «очень и очень долгий период» жизни, но опять, как бывает часто после разочаровывающих переживаний, она обратилась к Богу. Вместо горечи она ощутила успокаивающий дух смирения и новое понимание того, что Иисус сделал для нее на кресте. Бог лепил ее для более великого служения — о чем она даже не мечтала. В последующие годы она стала самым желанным оратором международного уровня среди женщин в христианских миссиях. Она продолжает и сегодня говорить и писать от чистого сердца, и ее честность и откровенность позволили по-новому взглянуть на дело, которому она служит, сняв с него налет сверхсвятости.
011 Кэтрин Бутс — жена Уильяма Бутса, основателя Армии спасения. — Примеч. пер.
012 Мейсон-Диксон — в США, пограничная линия между штатами Мэриленд и Пенсильвания, названная так в честь английских астрономов и исследователей; в народе считается, что эта линия разделяет Север и Юг. — Примеч. пер.
013 Южная баптистская конвенция — одно из самых крупных баптистских объединений в США, возникло в 1845 г. в результате церковного раскола по вопросам рабства. — Примеч. пер.
014 В 1844 г. в американском методистском движении также произошел раскол в связи с разным подходом к проблеме рабства в США, в результате чего образовались Северная и Южная методистские церкви. Они объединились лишь в 1939 г. — Примеч. пер.
015 Глэдис дала девочке имя, по-английски означающее девять пенсов, «Найнпенс» — Примеч. пер.
016 Глэдис была очень маленького роста. — Примеч. пер.
 |
