Мирская слава

«Единственная честь, к которой надлежит стремиться христианину, — снискать не человеческую похвалу, а Божью.

Вообще, что может быть глупее, чем судить о себе в зависимости от мнения людишек? Они готовы когда им угодно лишить тебя чести, которую сами тебе оказали, и обесславить тебя, только что прославленного. Поэтому ничего нет глупее, чем прыгать от радости при таких почестях, когда они тебе выпадают на долю, или хмуриться, когда тебя их лишают…

Навсегда утверди в своей душе пример Христа, Главы твоей. Был ли кто в представлении века того бесславнее, презреннее, более Него покрыт позором? Как бежал Он даже от обещанных почестей, Он, Который был больше любой почести! Как посмеялся Он над ними, сев на осла! Как осудил Он их, покрытый багряницей, в терновом венце! Какую бесславную смерть избрал! Но кем пренебрег мир, того прославил Отец. Да будет слава твоя во кресте Христовом, в котором и спасение твое. Зачем тебе человеческие почести, если тебя не примет и отвергнет Бог…».

Эразм Роттердамский. Оружие христианского воина. С. 209, 210.

«… Нямецкий монастырь задыхался от наплыва мирян. Внутри обоих храмов теснота была такая, что гасли свечи и лампады <…> Отец Паисий, служивший вместе с митрополитом в главном соборе, выглядел в этой массе народа маленьким, жалким, растерянным. Он всю жизнь страдал бессонницей, а теперь к ней прибавились еще и хлопоты, связанные с вознесением. В конце концов вся эта суета привела к тому, что старец потерял молитву. Для отца Паисия это было трагедией. Тысячи томов священных книг, горы великих истин, моря поэзии, крылатых слов и изречений — все это теперь проносилось мимо, ибо душа, как выжженная солнцем пустыня, не принимала в себя ни единого зернышка, а если оно случайно туда попадало, все равно толку никакого <…>

· Братья во Христе! — возвестил по окончании литургии митрополит. — Я благодарен Богу, что сподобился сегодня служить в этом храме вместе с истинным апостолом, гордостью нашей церкви, земляком нашим, отцом Паисием Величковским. Наша императрица Екатерина Великая, священный Синод совместно с командованием русской армии передали через меня слова отеческого любвеобилия отцу Паисию за его долгую и верную службу, за сподвижничество и верность христианскому духу. Как экзарху молдавской церкви мне доставляет особую радость наградить отца Паисия золотым крестом и вместе с Божьей благодатью возвысить его в сан архимандрита.

Нямец воссиял — вот она, наша вера, вот оно, наше достоинство! Под неумолкавший гул колоколов в обоих храмах единым дыханием взорвалось «Верую». Пели хоры, пели прихожане и монахи, стиснутые тесным двориком, пели нищие и богомольцы на площади, пели кучера, оставленные при каретах, пели пастухи на склонах холмов, пели из той дальней дали, откуда Нямецкий монастырь был еле виден, а колокола его еле слышны, и единственный, кто не пел, был сам отец Паисий.

Он не пел по той простой причине, что его уже не было в храме. С быстротой и проворством, какого вряд ли можно было от него ожидать, он покинул службу и, выйдя через боковую дверь, низко опустив седую грешную голову, с трудом протискивался сквозь поющую толпу…

· Господи! Они хотят отнять у меня все мои страдания, все мои долгие поиски путей к Тебе, всю радость общения с Тобой, опорочив все это шумным вознаграждением. Господи, дай мне крепость духа, изначальную Твою чистоту, освяти меня разумом вечного покоя…

После «Верую» внутри храмов так же как и внутри самого монастыря наступила долгая, загадочная пауза. По лицам блуждало удивление: всем было ясно, что произошла какая-то заминка, а какая именно — никто не знал. Пошептались в алтарях, обменялись удивленными взглядами, и вот по коридору и галереям расходятся торопливые шаги монашеской братии. Прервав молитву на полуслове, отец Паисий поднялся с пола, вошел в келью и запер за собою дверь.

Тем временем депутация монахов громыхает по деревянному настилу коридора, вот она все ближе и ближе. Постояли в растерянности в приемной, потом осторожно потянули ручку двери.

· Ну, чего стали? — сердито спросил страдавший одышкой и потому шедший сзади боярин Мовилэ.

· Заперто, — ответил белый как лунь монах и, приладившись к щелке дверей, долго и подслеповато вглядывался в келью старца.

· Ну, чего он там?

· Молится. Чистая, святая душа! — умильно сообщил белоголовый монах, не отходя от замочной скважины.

Боярин был вне себя от возмущения.

· Святые отцы, да вы в своем уме? Обалдели тут на мамалыге в постном супе! Наша бедная Молдавия раздавлена, она разорена, она не в силах без посторонней помощи оторвать голову от земли! И тут такая удача! Великая держава, спасительница наша, протягивает нам руку. Она находит возможным наградить и возвысить старца нашей обители, тем самым как бы оказывая честь нашему монастырю, нашей вере, нашей стране. И что же мы? Как дикари убегаем из храма прямо в золотых ризах? Не поклонившись, не приняв дара, не поцеловав руку дарующего?!

Белоголовый отец Онуфрий, сидевший на полу у замочной скважины и… оскорбленный обвинениями боярина, сказал:

· Простите меня, но эти дела так не делаются… Мы собирали его для божественной литургии, а не для того, чтобы вешать на нем награды…

· Глупые вы люди, когда же еще награждать духовных лиц, как не на праздничных службах?

· На праздничных, но предуведомив, испросив заранее позволения.

· Да что отцу Паисию это архимандритство — камень на шее, что ли? Ну получил и забыл. И с той же ноги топай себе дальше.

· С той ноги уже не получится.

· Почему?

· Потому что предметы отличия гнут нас к земле, к ее богатствам, к ее славе, а мы дали обет служить небесам». Друцэ И. Белая церковь. М., 1990. С. 194, 198.

«Господи, подумал я, куда докатился мир творений рук Твоих! Разве жизнь, отданная добру и милосердию, не есть уже само по себе свидетельство служения Тебе? Разве это служение нуждается еще и в присвоении особого чина? И если для Твоих служителей Твой завет человеколюбия есть только слово, но не есть дело, то не рискуют ли храмы Твои превратиться в залы для демонстрации искусства хорового пения с частыми переодеваниями священников в золоченные ризы времен византийских императоров?!»

Друцэ И. Самаритянка. М., 1989. С. 35, 36.

«Все, что в мире, есть похоть плоти, или похоть зрения, или гордость жизни, похоть плотская, и похоть очей, и гордость житейская (1 Иоанна 2.16). несчастна земля проклятия, скорее опаляемая, чем орошаемая этими тремя огненными реками! Счастливы те, которые среди этих потоков не погружаются в них, не дают им увлекать себя, но крепко держатся — не стоя, а сидя в низкой и прочной ладье, из которой они никогда не поднимаются до рассвета; но мирно отдохнув в ней, простирают руки к имеющему поднять их, поставить на ноги и укрепить на ступенях священного Иерусалима, где они уже безопасны от ударов и нападений гордости. До тех пор же они плачут не от сожаления о гибели преходящий вещей, увлекаемых потоками, но от воспоминания о своей дорогой отчизне, небесном Иерусалиме, о котором непрестанно воздыхают в своем продолжительном из него изгнании!»

Блез Паскаль. Мысли. М., 1994. С. 248.