О свободе совести

«Смеем думать, что, к чести нашего столетия, в Европе не найдется ни одного просвещенного человека, который не считал бы веротерпимость долгом правосудия, долгом, который предписывают нам человечность, совесть, религия; законом, необходимым для сохранения мира и для процветания государств…

Каждый законодатель, исповедующий какую-либо религию и признающий права совести, должен быть веротерпимым: он должен сознавать, как несправедливо и как жестоко принуждать человека выбирать между казнью и действиями, которые он считает преступными. Он видит, что все религии опираются на факты, утверждены на известном роде доказательств, на истолковании известных книг… он видит, что ко всем религиям принадлежали просвещенные и добродетельные люди; что противоположные мнения поддерживались людьми добросовестными, которые всю жизнь размышляли об этих вопросах. Неужели же законодатель будет настолько твердо убежден в своем веровании, чтобы считать врагами Бога тех, кто думает иначе, нежили он? Будет ли он рассматривать свое внутреннее руководящее им убеждение, как юридическое доказательство, дающее ему право на жизнь или на свободу людей, думающих иначе, нежели он? Неужели он не будет сознавать, что те, кто исповедует иное учение, имеют по отношению к нему такое же законное право, как и то, которым он вооружился против них?..

Если же мы будем теперь рассматривать правосудие и охрану прав людей, то мы найдем, что свобода убеждений, свобода исповедывать их публично и сообразовываться с ними в своем поведении во всем, что не наносит ущерба правам другого человека, есть столь же реальное право, как и право личной свободы и собственности. Таким образом, всякое ограничение в пользовании этим правом противоречит справедливости, и всякий закон против веротерпимости есть закон несправедливый.

Конечно, законом следует считать в этом случае лишь закон постоянный, так как возможно, что род лихорадочного возбуждения, вызываемый ревностью к религии, требует на известное время, в известной стране иного режима, чем при здоровом состоянии, но в таком случае подобные законы оправдываются единственно безопасностью и спокойствием тех, которых лишают прав. Общее благо человечества, составляющее главное стремление всех добродетельных сердец, требует свободы убеждений, совести, культа прежде всего потому, что эта свобода представляет собой единственное средство установить между людьми истинное братство, так как, если невозможно соединить их в общем религиозном веровании, то надо научить их смотреть на всех людей с иными, чем у них, убеждениями, как на братьев, и относиться к ним, как к братьям. Эта свобода есть также и самое верное средство дать умам возможность проявить всю, свойственную человеческой природе деятельность, узнать истину относительно всех вопросов, тесно связанных с моралью, и заставить всех признать эту истину; а отрицать то, что знание истины составляет высшее благо для людей — невозможно. И действительно, невозможно, чтобы в какой-либо стране утвердился или продолжал существовать закон, противный тому, что общее мнение людей, получивших либеральное развитие, будет считать несоответствующим ни праву граждан, ни общему благу. Такая общепризнанная истина не может изгладиться из памяти, и заблуждение не может восторжествовать над ней. Во всех политических устройствах это есть единственная преграда, которую можно противопоставить произвольному насилию, злоупотреблению силой. Может ли политика иметь иные цели? Разве реальная сила, богатство, а в особенности счастье страны, не зависят от мира, царствующего внутри государства? Все эти вещи, связаные между собой, связаны и с терпимостью в области мнений, а в особенности, мнений религиозный, единственно волнующих народ. Веротерпимость в больших государствах необходима для устойчивости правительства. И действительно, правительству, имеющему в своем распоряжении средства общественного принуждения, нечего опасаться отдельных личностей, пока последние не могут собрать вокруг себя достаточного числа людей, чтобы оказать сопротивление, равное правительственной полиции и войскам, или же пока они не будут в состоянии лишить правительство той силы, которой оно располагает. Нетрудно убедиться в том, что религиозные мнения, которые, вследствие отсутствия веротерпимости, соединяют людей в меньшее число групп, одни только способны дать отдельным личностям эту опасную власть. Веротерпимость же, напротив, не может производить никаких смут и отнимает всякий предлог к волнениям. Она естественным образом разъединяет мнения: в стране, разделенной на множество сект, ни одна не может претендовать на господство, и потому все они остаются спокойными…

Если вы хотите, чтобы люди любили добродетель и были добродетельными, так предпочитайте людей, желающих сделать своих ближних разными, лицам, старающимся прибавить новые заблуждения к заблуждениям, в которые люди могут быть вовлечены их инстинктами. Люди, верующие, что религия, исповедуемая ими, истинна, должны стремиться к веротерпимости: во-первых, чтобы иметь право на терпимость по отношению к себе в странах, где религия их не имеет преобладающего значения, а затем для того, чтобы их религия могла подчинить себе все умы. Каждый раз, как люди пользуются свободой защищать свои идеи, истина всегда торжествует. Смотрите, что с того недавнего времени, как позволено рассуждать о колдовстве, это столь распространенное с древнейших времен заблуждение, почти совершенно исчезло. Неужели вы думаете, что необходимы палачи, убийцы для того, чтобы люди перестали верить в ложных богов и духов?..

Что сказали бы вы о человеке, который не хотел бы, чтобы судья выслушал обе стороны? А какую бы вы религию ни проповедовали, вы — когда дело касается истины — представляете собой лишь одну сторону из спорящих сторон. Ваши судьи — разум и совесть каждого человека. Какое право имеете вы помешать человеку узнать истину? Какое право имеете вы запретить ему просвещать своих ближних? Если ваша вера имеет доказательства, то почему вы боитесь, чтобы ее рассматривали? Если же ее доказать нельзя, если она может быть внушена лишь особенною милостью Божией, то зачем же вы хотите присоединить человеческое насилие к этой благодатной силе?»

Вольтер. Собр. соч. СПб. Т.1. С. 143-147.

«Итак, религиозный опыт и религиозное верование свободны по самому естеству своему и отстаивают себя и свою свободу, когда надо, даже до смерти. Поэтому борьба за свободу совести, ведшаяся в истории человечества, есть явление естественное, необходимое и духовно-верное. Она должна вестись в виде прямого осуществления свободного верования, с провозглашением этой свободы и доказательствами ее правоты и неуязвимости. Она должна вестись не только как борьба за свободу веры, но и как борьба за свободу ее проявления, исповедания и церковного оказательства. И каждому исповеданию, которое сумеет доказать духовность своего искания, своей веры и своего церковного делания, должна быть общественно и государственно гарантирована подобающая ему свобода…

Религиозная свобода не есть свобода одного человека или одного исповедания; она освобождает всех людей и все исповедания. Она отрицает вообще право человека навязывать другим, совращая их, или вынуждать у других — как веру, так и неверие. Никто не имеет права заставлять других веровать во что-нибудь; но именно в силу этого никто не имеет права заставлять других не верить во что-либо определенное, или же не верить ни во что. Религиозная «автономия» есть свобода веры, а не свобода принуждения. Она есть свобода «избрания веры» для себя и за себя, а не для других…

Поэтому всякая власть, — церковная или государственная, конфессионально-связанная или безбожная, — совершает величайшую духовную и культурную ошибку, пытаясь втиснуть религиозную жизнь людей в форму принудительную, — все равно, в принудительное вероисповедание или в принудительное безбожие…

Гонение во всех случаях и при всех положениях ведет к подрыву и ослаблению самой преследующей власти, ибо оно закаляет непокорных, делая их врагами, и деморализует покорных, делая их рабами. Нелепо строить церковь на врагах и на рабах. Погибельно утверждать государство на враждебном и на рабьем правосознании. Ибо враг есть вечный вредитель, а раб есть готовый предатель…

Самый успех религиозного гонения есть опасность для гонителя: ибо масса, прошедшая через вынужденное отречение и поддавшаяся ему, впитавшая в себя атмосферу страха, угроз и казней, возросшая на лжи и симуляции, — становится в религиозном, моральном, культурном и политическом отношении чернью — пребывает в духовном растлении и есть мнимая величина перед лицом Божиим. И государство, состоящее из такой черни, лишено внутренней, духовной спайки и верности: оно подобно дому, построенному из пустых кирпичей, или источенному в своих бревнах термитами… Насилующая власть есть тираническая власть над рабами и будет однажды продана ими, свергнута и поругана, как это бывало в истории Рима и Византии.

Вот почему всякая церковь, чтобы жить и крепнуть, должна культивировать свободный и лично-самостоятельный религиозный опыт, воспитывая его в своих приверженцах и предоставляя такую же свободу своим противникам, как имеющим однажды в будущем свободно принять ее веру. Доброму хозяину нужны не разбитые, но цельные кратеры. Истинному пастырю необходимы души искренние, цельные, бесстрашные, свободные и сильные. А автономно и искренно неверующий ближе к религиозному прозрению, чем гонимый безбожник и преследуемый до ожесточения невер».

Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993. С. 77-80.

Помню один августовский вечер. За обедом шли бурные споры из-за дела Дрейфуса. Маринетта, так же как и я, принадлежала к лагерю «дрейфусаров», требовавших пересмотра дела. Она теперь превосходила меня в искусстве вовлекать аббата Ардуэна в прения и умела заставить его всТать на ту или другую сторону. Ты за столом восхваляла газетную статью Дрюмона, а Маринетта вдруг спросила звонким голоском, словно девочка на .уроке «закона божьего»:

— Господин аббат, скажите,—дозволительно христианам ненавидеть евреев?

В тот вечер аббат Ардуэн, к нашему с ней большому удовольствию, не отделался туманными отговорками. Оя заговорил о важной роли народа, избранного свидетелем деяний господа, о предсказанном его обращении в истинную веру, которое будет возвещать «конец времен». Гюбер стал возражать, заявил, что надо ненавидеть палачей Спасителя нашего, и тогда аббат ответил ему, что каждый из нас имеет право ненавидеть только одного палача, виновного в муках Иисуса Христа: «Ненавидеть только самого себя, и больше никого…»

Мориак Ф. Клубок змей в кн.: Дорога в никуда М., 1989. С. 184.

Признает ли христианство свободу совести и веротерпимость? Этот вопрос имеет кровавую и трагическую историю, о нем соблазнялся христианский мир. Горели костры, лилась кровь, кипели злобные страсти, совершались величайшие насилия во имя религии любви, религии свободы. Защищали свободу совести и веротерпимость люди, равнодушные ко всякой религии, всякой вере. Легко быть терпимым ко всякой вере тому, кто ни во что не верит, кто равнодушен к истине. Но как соединить горячую веру и преданность единой Истине с терпимым отношением к ложной вере и к отрицанию Истины? Не есть ли веротерпимость всегда признак индифферентизма? Так и думают те христиане, которые отрицают свободу совести и веротерпимость. Защита свободы совести и веротерпимости стала прерогативой либерализма и гуманизма, никакой религиозной веры не держащегося. Свобода совести и веротерпимость защищаются, как совершенно формальные принципы, безотносительны? к какой-либо положительной истине. Люди религиозные, верующие в положительную Истину, исключающую всякую ложь. защищали свободу совести лишь в таком месте и в такое время, где и когда вера их была гонима и утесняема. Так, католики, которые менее всего склонны были признавать принцип свободы совести, апеллировали к свободе совести в России, когда католическая вера была утеснена и ограничена в правах. Христианство в период гонений, до Константина Великого, защищало свободу религиозной совести в лице ряда апологе тов и учителей Церкви. Но после Константина Великого, когда христианство стало господствующей религией, мы уже не слышим аргументов в защиту религиозной свободы, уже раздаются голоса в защиту насилия против еретиков и инакомыслящих, призыв к вмешательству меча государственного в дела веры. Так внешне, исторически стал этот вопрос и породил много лжи, неискренности, грубого утилитаризма. Но как внутренне поставить для христианского сознания вопрос о свободе религиозной совести, поставить его по существу, отрешившись от мирских выгод, от позитивизма и утилитаризма, примешанного к христианству в истории? Христианство эксклюзивно, и оно не может терпеть рядом с собой лжи, оно не может признавать равноценности Истины и лжи, не может быть равнодушно к тому, что люди ложь предпочитают Истине. Христианству чужд формальный либерализм, равнодушный к Истине, и христианское сознание не может защищать свободу религиозной совести аргументами формального либерализма. Христианская свобода не есть формальная, бессодержательная свобода природного Адама. В христианстве свобода не есть право, как в гуманистическом либерализме, свобода есть обязанность, долг перед Богом. И если христиане должны защищать свободу совести и веротерпимость, то совсем не по тем либеральным, формально-правовым основаниям, по которым защищает их мир, равнодушный ко всякой вере и всякой истине, дорожащий свободой заблуждения, лжи и зла. Люди, отрицающие самую религиозную совесть, могут лишь совершенно внешне защищать свободу религиозной совести, она нужна им, чтобы отстоять свое право на неверие и на ложь, она нужна им, чтобы их оставили в покое. Но только внутри христианства свобода религиозной совести и веротерпимость приобретают внутренний смысл и религиозное оправдание. Христианство признает свободу совести и требует терпимого отношения к человеческой душе, к ее интимному духовному опыту и духовному пути, потому что свобода входит в содержание христианской веры, потому что христианство есть религия свободы. Сам Бог бесконечно терпим к злу мира. Он терпит во имя свободы самых страшных злодеев. Не формально, а материально утверждает христианство свободу религиозной совести, утверждает свободу не из-за равнодушия к истине и согласия на ложь, а из веры в истину, которая есть откровение о свободе человеческого духа. Для христианского сознания свобода есть содержательная, предметная истина. Христос открыл нам бесконечную свободу духа и кровью своей укрепил ее на веки веков. Вера в Голгофу есть вера в свободу. Требование свободы религиозной совести в христианском сознании ставится на несоизмеримо большей глубине, чем в сознании либеральном, гуманистическом, внерелигиозном. Насилие над человеческой душой в делах веры есть измена Христу, отрицание самого смысла христианской религии, отрицание самой природы веры. Человек должен свободно пройти через испытания и свободно их преодолеть. Человек должен искать истину и исследовать истину. Отрицание религиозной свободы, фанатическая нетерпимость и насилие в духовной жизни родились из идеи принудительного спасения, идеи, противоположной смыслу христианства. Бог сам мог бы насильственно спасти весь род человеческий, мог бы лучше и вернее это сделать, чем насилие церковной иерархии или государственной власти. Но Бог не хочет насильственного спасения, ибо оно противоположно Его замыслу о мире и человеке, ибо Бог ждет свободного ответа человека на свой зов, ищет свободной любви своего другого. И Бог, как и человек, может сказать: насильно мил не будешь. Нельзя насильно вогнать в рай. Идея принудительного спасения, столь роковая по своим последствиям в истории, есть ложное уподобление Царства Божьего царству кесаря, есть принижение мира духовного до уровня мира природного. В мире природном, в царстве кесаря, царят насилие и принуждение. Мир духовный, Царство Божье, есть порядок свободы. Насилие никого не может спасти, потому что спасение предполагает акт свободы, спасение есть просветление свободы изнутри. История христианства полна насилий, но эта история не принадлежит духовному миру, не связана с сокровенной историей христианства, она принадлежит внешней социальной истории человечества, она определяется состоянием природного человека. Если средневековое христианство полно кровавых насилий, то повинно в этом не христианство, а то варварское природное человечество, которое с таким трудом проходило свой путь христианизации. То, что обыкновенно ставится в вину католической церкви, должно было бы быть поставлено в вину варварству человеческой природы. Но вопрос о религиозной свободе не есть исторический вопрос, это есть вопрос самого существа христианской веры. И вот с точки зрения существа христианской веры, веротерпимость не есть терпимость к человеческим заблуждениям и ложным верованиям, а есть любовно-бережное отношение ко всякой человеческой душе, к ее внутренней духовной жизни, к ее индивидуальному пути. Человеческая душа приходит к Богу сложными и многообразными путями, тяжкими страданиями, трагическим опытом жизни, борением духа. Человек проходит путь испытаний, изживает свой неповторимо индивидуальный опыт. Никто не смеет сказать, что он обладает полнотой Истины, а другой находится целиком во тьме. Плерома находится лишь в Боге, мы же вмещаем лишь те или иные стороны истины, воспринимаем лишь отдельные лучи света. .Отрицание свободы религиозной совести, насилие и грубость в отношении к религиозной жизни человека есть механизация и материализация религиозной жизни, есть отрицание духа и духовной жизни, ибо дух и духовная жизнь есть свобода. Восстание и бунт человека новой истории против насилия в делах веры и религии, против уподобления жизни духовной жизни государственной есть праведное восстание и праведный бунт. Это восстание и бунт могут порождать и порождают ложные и роковые последствия, могут обозначать отпадение от веры, но в них есть внутренний момент истины, истины о свободе. Насильственно Царства Божьего создать нельзя, его можно создать лишь свободно. На этом рухнули все исторические теократии, и крушение их было провиденциально. Без человека, без человеческой свободы Бог не может создать своего царства и не хочет создать его. Царство Божье может быть лишь богочеловечес-ким царством. И человек должен до конца пройти путь свободы. Ничто в мире не может удержать его на этом пути, потому что сам Бог хочет, чтобы человек до конца исполнил свою свободу и в свободе пришел к божественной полноте. Человек должен пройти через трагедию свободы, чтобы найти выход из нее в свободе Христовой, в третьей свободе. Свобода есть судьба, фатум человека, как ни парадоксально это звучит. Фанатизм, дышащий насилием, есть лишь помешательство и безумие, порожденное неспособностью природного, варварского человека вместить в себе истину духа, небесную плерому христианства. Фанатизм есть ущемленность духа страстями души и тела, подавленность духовного человека человеком природным. Фанатизм есть всегда нарушение элементарных требований гигиены духа. Когда человек во имя любви пылает ненавистью и во имя свободы совершает насилие, он находится в состоянии помешательства, вследствие бессилия принять в себя истину о любви и свободе. Природное человечество часто находилось в состоянии помешательства и потери душевного равновесия вследствие бессилия принять в себя и вместить истину христианства. Нет ничего более трудного для человека, чем принять в себя истину о свободе и остаться ей верным. Голова его мутится, и сердце его пылает. И кажется человеку, что зло, которое он совершает, он совершает во имя добра. Мир эллинский находился в большем равновесии и менее склонен был к наси-лиям, чем мир христианский, потому что ему не пришлось еще вмещать в себя слишком высокую и головокружительную истину о свободе. Невмещенная, непонятая истина о свободе и породила насилия, которых раньше не знали. Истина христианства непосильна была человечеству.

Христианское возрождение в мире возможно лишь через пафос свободы. Будущее христианство есть христианство свободы духа, христианство, выдержавшее испытание свободы, преодолевшее соблазны отречения от бремени свободы. Наше христианство может быть лишь новым ‘христианством, новым не в смысле противоположности его вечному христианству, а в смысле нарождения новой души, воспринимающей вечную истину христианства. Эта новая душа может принять лишь христианство свободы духа, ибо рабство духа, насилие над духом, тирания духа целиком отходят к царству антихриста. Русская религиозная мысль раскрывала свободу духа как основную свою тему. Славянофилы учили о христианской свободе. И величайшим глашатаем ее был Достоевский <…> Свобода окончательно приведет к Богу или дьяволу. И наступит время и наступает уже, когда свобода будет только в христианстве, когда Церковь Христова будет защищать свободу человека против насилий царства мира сего, царства кесаря, ставшего окончательно безбожным царством. Мы это видим в коммунизме, который есть окончательное истребление свободы духа, отрицание образа человека. Отрицание свободы духа и есть дух антихриста. Предельная тирания, абсолютное самодержавие власти мира сего и будет явлением царства антихриста. И лишь в Церкви Христовой будет спасение от этой истребляющей тирании, от окончательного воплощения духа Великого Инквизитора. В царстве Христовом ограничивается всякая власть, всякое самодержавие одного или всех, ибо утверждается власть самой Истины, самой Божьей Правды. Дух Христовой свободы направлен против всякой тирании, тирании справа, слева или с середины, тирании монархической, аристократической или демократической, социалистической или анархической. Это не есть дух либерализма, всегда пустого, бессодержательного и равнодушного к Истине, это есть дух благодатной, просветленной свободы, свободы любви. Искание Царства Божьего и есть обнаружение свободы духа. Царство Божие, которого мы должны искать прежде всего, есть царство духа. В духовном мире преодолевается тирания и насилие всякой внеположности, всякой разорванности. Царство Божие есть переход в духовный мир, в котором все уже будет по-иному, чем в мире природном. Бог будет всячески во всем, и потому свобода победит всякое насилие. Чтобы войти в духовный мир, человек должен совершить подвиг свободы. Человек должен получить свободу не извне, а изнутри ее раскрыть.!

Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994.

С. 107-111.

На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечем, — «хранительница догматов господствующей веры и блюстительница всякого в святой церкви благочиния», — готовая покарать малейшее отступление от того церковного, ею оберегаемого « правоверия », которое установлено не только изволением Святого Духа, вселенскими и поместными соборами, святыми отцами и всею жизнью церкви, — но, для большей крепости и с значительными добавлениями, также и Сводом Законов Российской Империи. Приведенные нами выше подлинные выражения заимствованы из этого Свода… Там, где нет живого внутреннего единства и целости, там внешность единства и целости церкви может держаться только насилием и обманом»…

Дух жестокого преследования, возбужденного церковными и гражданскими властями против местной протестантской секты (штундистов) на юге России, Аксаков выражает живое чувство справедливого негодования:

«Отучать острогом от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего, отвечать острогом на искреннюю потребность веры, на запросы недремлющей религиозной мысли, острогом доказывать правоту православия, — это значит посягать на самое существенное основание святой веры — основание искренности и свободы, подкапываться под самое вероучение православной церкви и давать в руки своему противнику, протестантизму, победоносное оружие.

И, однако, оказывается, что уголовные законы с их «острогом», столь возмутившим нашего патриота, безусловно необходимы для поддержания « господствующей церкви». Наиболее искренние и разумные защитники этой церкви (как, например, историк Погодин, цитируемый в числе многих других нашим автором) откровенно признаются, что, раз религиозная свобода будет допущена в России, половина православных крестьян отпадет в раскол (схизма сгароверов, весьма многочисленных, несмотря на все преследования), а половина высшего общества перейдет в католичество.

Что свидетельствуется этими словами? То, что целая половина членов православной церкви, половина русских крестьян, половина женщин русского образованного общества только по наружности принадлежат православной церкви и удерживаются в ней только страхом государственного наказания..! Так это положение нашей церкви? Таково, стало быть, ее современное состояние? Недостойное состояние, не только прискорбное, но и страшное! Какой преизбыток кощунства в ограде святыни, лицемерия вместо правды, страха вместо любви, растления при внешнем порядке, бессовестности при насильственном ограждении совести, — какое отрицание в самой церкви всех жизненных основ церкви, всех причин ее бытия — ложь и безверие там, где все живет, есть и движется истиною и верою, без них же в церкви «ничтоже бысть»!…

Однако ж не в том главная опасность,что закралось зло в среду верующих, а в том, что оно получило в ней право гражданства, что такое положение церкви истекает из положения, созданного ей государственным законом, и такая аномалия есть прямое порождение нормы, излюбленной для нее и государством и самим нашим обществом…

Вообще у нас в РОССИИ, В деле церкви, как и во всем, ревнивее всего охраняется благовидность, decorum, — и этим большею частью и удовлетворяется наша любовь к церкви, наша ленивая любовь, наша ленивая вера! Мы охотно жмурим глаза и в своей детской боязни «скандала» стараемся завесить для своих собственных взоров и для взора мира многое, многое зло, которое, под покровом внешнего «благолепия», «благоприличия», «благообразия», как рак, как ржавчина, точит и подъедает самый основной нерв нашего духовно-общественного организма.

Нигде так не боятся правды, как в области нашего церковного управления, нигде младшие так не трусят старших, как в духовной иерархии, нигде так не в ходу «ложь во спасение», как там, где ложь должна бы быть в омерзении. Нигде, под предлогом змеиной мудрости, не допускается столько сделок и компромиссов, унижающих достоинство церкви, ослабляющих уважение к ее авторитету. Все это происходит, главным образом, от недостатка веры в силу истины…

Если судить по словам ее защитников наша церковь уже не «малое, но верное стадо», а стадо великое, но неверное, которого «пастырем добрым» — полиция, насильно, дубьем загоняющая овец в стадо!… Соответствует ли такой образ образу Церкви Христовой? Если же не соответствует, то она уже не есть Христова, — а если не Христова, то что же она? Уж не государственное ли только учреждение, полезное для видов государственных, — как и смотрел на нее Наполеон, признавший, что религия — вещь для дисциплины нравов весьма пригодная?… Но церковь есть такая область, где никакое искажение нравственной основы допущено быть не может, и тем более в принципе, где никакое отступление от жизненного начала не остается и не может остаться безнаказанным, — где, если солгано, то солгано уже «не человекам, а Духу». Если церковь не верна завету Христову, то она есть самое бесплодное, самое анормальное явление на земле, заранее осужденное словом Христовым.

Если церковь в деле веры прибегает к орудиям недуховным, к грубому вещетвенному насилию, то это значит, что она отрекается от своей собственной духовной стихии, сама себя отрицает, перестает быть « церковью », — становится государственным учреждением, т.-е. государством, « царством от мира сего », — сама обрекает себя на судьбу мирских царств»… «Она отрекается сим от самой себя, от собственной причины бытия, осуждает сама себя на мертвенность и бесплодие »…

В России не свободна только русская совесть… Оттого и коснеет религиозная мысль, оттого и водворяется мерзость запустения на месте святе, и мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет, упраздненный мечом государственным, и у ограды церковной стоят не грозные ангелы Божий, охраняющие ее входы и выходы, а жандармы и квартальные надзиратели, как орудия государственной власти, — эти стражи нашего русского душеспасения, охранители догматов русской православной церкви, блюстители и руководители русской совести…

И вот, наконец, последний вывод из этого строгого рассмотрения дела :

«Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы… В его спасительном веянии нуждается русская церковь!»

Аксаков И.С. О Русской Церкви. В кн.: Соловьев В. Русская идея. Брюссель, С. 18-22.

Пришли необыкновенные времена. Грандиозное переустройство старой, омертвелой и смертной жизни, ширясь и углубляясь, постепенно захватывает все многообразные формы и стороны. Дошла очередь до религии. После бесчисленных …., после потоков драгоценной крови лучших людей, борцов за идею, церковь православная получила от многострадального народа, именем его Коммисаров, величайшее благо: полную неограниченную свободу.

Декретом своим об отделении церкви от республики народ сказал ей как смердевшему Лазарю:

–Востани!

Какая светлая радость, какое дивное счастье! Церковь свободна…

Народ, воскресивший ее, никому уже не позволит заставлять ее молиться за веценостных палачей и распутных цариц, прославлять их мерзости и возглашать многолетие. Уже не надо ей казуистикой оправдывать убийство и истребление народа народом. Не надо искажать истинный смысл великого завета: «Больше сея любовь» никто же имать, да кто душу свою положит за други своя», посылая за пролетария русского на пролетария немецкого класть душу за «друга» – эксплуататора, капиталиста. Не надо с амвонов устраивать невежественных холопов пеклом, за неприязнь к угнетателям-панам, фашистски проповедуя: «Несть власти аще от Бога».

Радостное чудо! Церковь свободна…

Но увы! Где эта радость?

Или я ошибся и принял гробокопателей церкви и гасителей духа ея за идейных экрецов и первосвященников. Почему эта церковно-служительская, священнослужительская масса и белые, и черные сонмы не приветствуют восторженно пришествие благовести, вести евангельской? Почему отцы и аввы, преподобия и преосвященства не восклицают просветленно друг другу:

–Воскрес!

Нет, иное отвратительно мозолит глаза: темное, подвальное кишащее царство гадов всполошилось и тревожно запрыгало под живительным лучом солнца…

Смотрите, смотрите! Вот бежит в архаическом одеянии, развратиненький и пошлый гад, отец Иван, богохульно носящий звание служителя Христа, бежит этот служитель черта на окраины города в среду темных баб подстрекать их на изуверство, и шепчет он:

–Кафедральный собор в кинематограф обращают! Защитите!

Вот другой гад, упитанный и гладкий отец Петр, кощунственно отождествляя церковь с уличной девкой, предоставленной не совершенством старой жизни ему на потребу, созывает не просветленных светом разумения или ослепленных им чад своих в чаше с причастием и шипит:

–Спешите, спешите: последний раз! Большевики запрещают молиться и причащаться.

А вот третий гад, умненький и сам неверующий, академик, отец Василий, мчит в тиснение листки с воззванием о прекращении «гонения» на церковь и по дороге, спотыкаясь на предательских смоленских тротуарах, думает:

–На сколько-то серебренников уменьшается доход мой, когда перейду на иждивение от государства к прихожанам?

Вот и четвертый гад, безнравственный и скверный (кто этого не знает?) отец Николай, взобравшись на амвон, вопит, что большевики изгоняют его из училища, как законоучителя, и ведут тем нравственность народную к падению.

Я жалею, что стоящий рядом со мной седобородый дедушка в серой свитке, слишком тихо возражает:

–Ну, чьи бы коровки мычали, а чьи помолчали…

А тут же пятый вторит четвертому, что церковь без государства может жить, а государство без церкви–никогда. Ах, как ему бедному не по душе завет Христа апостолам: не вторгаться в те дома, где не принимают.

А шестой, седьмой в глухих селах, пока мало солдат, дурят головы старикам:

–Вот, мол, братцы: налоги с вас брать-то будут, а на содержание церкви не дадут ничего, все на ваш горб валят.

Но довольно о городах. Разве мы все забыли нашу белорусскую поговорку:

–Алтарист² и органист² не ус² на руки не чист²; вочи завидущ² руки загрибущ² рукави широки, а в к²шен² (кармане) хоч собаку ховай.

–Не к нам речь моя. Ибо:

–Срама не ……

к вам, к вам, истинные служители Христа, обращаюсь. Верю, что есть вы, хоть и облеплены грязным легионов фарисеев и лжесвяенников.

А если вы есть,– почему молчите?

Почему не возвысите голос в оборону правды?

Савонарола, Гус, пророк Аввакум шли на костры и дыбы палачей. Вам не грозят эти ужасы.

Неужели же вы боитесь осуждения в несолиданости от тех, по недоразумению, собратьев ваших–гадов, мнение которых должно быть для вас ничтожно?

Еще не поздно! Спасите достоинство, чистоту и честь церкви православной. Отметите от себя негодный сор, образуйте ячейки истых пастырей верующего народа и огненным словом заклеймите торгующих духом.

Вам ли бояться фильтрации духовенства? Вам ли бояться естественного отделения козлов от овец?

А знаете: ….конюшни будут вычищены. Чиновники в рясах после декрета волей неволей побегут с насиженных мест туда, где им пристало быть. И будет церковь – как голубица непорочная.

Так не ваше ли дело бороться с игрой на невежестве и нравственной слепоте, привитой массам вашими презренными коллегами! Не ваше ли дело разъяснить толпе истинный смысл декрета о церкви?

Не ваше ли дело бороться с устройством кощунственных, провокационных крестных ходов?

Или вам жалко тех собратьев, что как заведенные машины твердили народу изстари взирать птиц небесных, а теперь сами очутились пред птичьим положением и суетятся?

Пожалейте же народ!

А они пусть не сеют, не жнут, не заботятся, что им пить или что есть.

Прихожане верующие пропитают их.

Конечно, если они того заслужат.

Пусть церковь православная докажет свою мощь, прожив без опеки республики.

Позорным замалчиванием или конфузливыми бреднями потворствуют противобольшевитсякие газеты созданию нового тормоза в творческой работе Народных Комиссаров. Они, пишущие там, имевшие в своих программах отделение церкви от государства, теперь уже в оппозиции не имеют мужество одобрять его, раз сделано не их руками. Их прогрессивная глупость доходит до того, что не признает нового стиля, введенного не им, а большевиками. Они, громившие когда-то растление веры, теперь увлеченные не посильной борьбой, слились с голосами растлителей и являют один стак. Они, что возмущались травлей иноверцев и темным делом подстрекателей на погромы, на почве «ритуальных убийств», они теперь на стороне травивших подстрекателей. Они, что поют похоронную идейному большевизму из-за прикрывшихся и прикрывающихся для темных дел хулиганов и мерзавцев. Они, знающие, что идейные большевики отряхивают, елико возможно, от ног своих грязь эту,–они сами.

–Слышите?–

Они сами, видимо не прочь, в целях борьбы, включить в ряды свои кишащее царство гадов церкви.

Но вы, истинные последователи Христа, что же вы чуждые гражданской борьбы и партийных симпатий, вы что же своим молчанием своим позорите невесту Христову?

Вас не заставляют, как встарь, воздавать кесарево кесареви.

Но воздайте же Божие Богови.

Вы знаете, что недостойные носители рясы заметались, бросились в гущу темноты народной, глупости бабьей и нелепостями мутят народ.

Почему же вы не идете на торжище и не говорите:

–Братья! не верьте обманщикам. Большевики не запрещают молится, крестить, венчаться и отпевать умерших…

–большевики не хотят стрелять в крестные шествия верующих…

–большевики отбирают в пользу народа только то, что награблено гадами церкви…

–Большевики истинные поборники свободы совести и не запрещают насаждать нравственность.

Вы не идете, вы молчите. Или вас нет? Или истинная церковь уже погибла? И нет сильных духом.

Докажите же обратное! Что среди тьмы тем великих инквизиторов, влекущих вновь Христа на распятие, есть еще и истинные поборники его учения.

Докажите!

Или вас нет?

Горецкий М. Известия смоленского совета.

1918. No29(57), 20 февраля. С.2.

В то время, когда наше общество пытается создать демократическое государство на развалинах тоталитарного, оно, естественно, не может не испытывать потребность в силе, способной объединять людей между собой. Есть немало тех, кто видит эту силу в религии, и такой взгляд на религию может быть верным при том условии, что в ней мы видим не просто обряды и верования, которые могут быть разными у верующих людей, а признает ее как личный, духовный поиск, на который каждый из нас имеет неотъемлемое право. Там же, где это условие не признается, любая религия может явиться поводом для розни и непримиримой вражды.

Чем больше нарушалась божественная гармония мира, чем ниже опускался человек, чем немощней становилась культура — тем сильней и яростней овладевает сознанием миф о справедливой власти.

Вспомним великого русского философа Георгия Федотова. Оцерковленное, оправославленное зло гораздо страшнее откровенного антихристианства. Не менее страшен крайний экстремизм протестантских или католических фанатиков.

Но обществу нужна объединяющая сила идеала и веры, носителями которых являются церкви и религиозные общины. Эта огромнейшая сила единения людей оказывается действенной там, где общество воспитывается в подлинном уважении к свободе совести каждого его члена и где эта свобода не просто декларируется, но и охраняется законом.

Ну, а может быть, для России всего этого вовсе и не нужно? Быть может, достаточно и того, что «было», славной русской старины — той России, «которую мы потеряли»? Из этого исходят те, кто возводят в абсолют «русскую общину», которая составляет, по их утверждениям, устои «истинно почвенного» общественного бытия, не требующего ничего иного для благополучия российского будущего и отвергающего «западные либеральные штучки» и «западные мерзости» иного бытия. Достаточно широкая социальная база таких воззрений исключает пренебрежительное отношение к ним, обусловливает необходимость поисков компромисса.

Возможно, в силу того, что в стране долгое время доминировала лишь одна идеология, некоторых наших соотечественников (нередко добрых и мыслящих) смущает существующее в наши дни большое множество разных религий и мировоззрений. Кое-кто даже готов наложить на все это разнообразие свое грозное табу. Плохо, что при этом совершенно упускаются из виду, по крайней мере, два важных обстоятельства. Первое — это то, что монополизм идеологический так же, как и любой иной, останавливает развитие и прогресс общества. Второе — что не может быть никакой речи о достоинстве человека там, где подавляется его свобода к личному поиску истины и смысла жизни. Объединяющим фактором для нашего покалеченного идеологическим и прочим насилием общества должно явиться к уважение к достоинству личности, к ее правам и свободам.

Зоц В.// От Лютера до Вайцзеккера. М.,1994. С.5, 6.