7. «Я кричал на Бога, но Он не раскаялся»

Воспоминания отца

Едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы, мои (Пс. 72:2).

Было воскресное утро 3 марта 1991 года. Зазвонил телефон, Изабелла взяла трубку и вдруг закричала: «Лоренс, Лоренс, скорее! Возьми трубку! Ужасно, ужасно!». Я подбежал к ней. Звонила Фиби, жена нашего сына Билла. Голос ее прерывался, она по нескольку раз начинала говорить одну и ту же фразу и сбивалась на рыдания. Наконец я понял, что она в аэропорту, где провожала Билла. Все произошло у нее на глазах… Вскоре в новостях передали, что после катастрофы в живых не осталось никого.

Как никого? Почему никого? Этого не может быть! Там был наш сын, наш миленький сыночек, не может быть, чтобы и он… Господи, за что, за что?!

Я не знал, что делать с бурей чувств, разрывающей меня изнутри. Я ушел на поле за нашим домом и кричал, кричал, как безумец, минут десять без остановки. Я бегал по полю, размахивал кулаками, грозил Тому, Кто безмолвно наблюдал с небес за моим припадком ярости. Я и не ждал ответа, мне было достаточно, чтобы Всевышний, сыгравший со мной злую шутку, услышал все оскорбления, которые я изрыгал в Его адрес. Однако вездесущий, всемогущий Отец, Которому я верил всем сердцем и на благость Которого полагался в самые тяжелые дни, скрылся от. меня. Надо мной было пустое голубое небо с облаками. А Билл был мертв уже несколько часов.

И вдруг я услышал шепот моего папы: «Не плачь, Бог с нами». Захлебнувшись слезами, я остановился, как вкопанный, посреди голого, неприветливого поля и постарался вспомнить мамино лицо. Более семидесяти лет назад она склонилась над постелью умирающего мужа, полная невыразимых страданий, и услышала эти тихие слова, которые потом вышила шелковыми нитками, вставила в рамочку и повесила на потрескавшуюся стену нашего крошечного домика в Филадельфии. Не раз политые слезами, эти слова пребывали с ней всю жизнь как свидетельство глубочайшей веры. Папа просил нас смотреть в лицо смерти без слез, спокойно и уверенно, — я же встретил ее проклятиями.

Означают ли мои крики, что вера моя была пуста, что в глубине души я никогда не принимал учения о неисповедимости путей Всевышнего, о Его благости и самодержавной власти? Вот он, «за- пинающий нас грех» (Евр. 12:1), которому я так легко поддался! Папа благословил несчастную жену, с которой не прожил и десяти лет, и четырех малышей, будучи уверен, что его семья остается в надежных руках. Не оглядываясь назад, он отправился за посланником небес, уносящим его во славу. Хотел бы я иметь хоть малую толику его веры!

Когда жизнь моя текла от одной радости к другой, я охотно восхищался непредсказуемостью Бога, посылающего мне на пути приятные сюрпризы. Стоило же произойти трагедии, как от моих восторгов не осталось и следа. Говорят, время лечит, однако эта фраза столько же лжива, сколько банальна. Спустя год после того ужасного утра непроходящая боль заставила меня сесть за письмо, которое я, увы, никогда не смог бы отправить. Адрес был мне известен, но найдется ли почтальон, способный доставить мой конверт? Я написал своему покойному сыну.

Дорогой мой Билл!

Наверное, ты можешь читать эти строки, наклонившись невидимой тенью через мое плечо. Мы, земные жители, знаем о жизни крайне мало в сравнении с тем, что уже постиг ты. Наше существование омрачено печатью смерти, в то время как ты знаешь лишь жизнь — Жизнь! И Того, Кто дарует ее. Как близок к Нему ты сейчас стал!

Я утешаю себя словами небесного Отца: «лучше выйти из тела и водвориться у Господа» (2 Кор. 5:8) и «быть со Христом… несравненно лучше» (Флп. 1:23). Конечно, тебе сейчас хорошо, я знаю,

и ты. счастливее, чем. когда был с нами. Мне даже и вообразить трудно твое счастье, остается лишь ожидать того дня, когда сам смогу вкусить небесных восторгов.

Порой я думаю, что ты и не догадываешься, как мы все скучаем о нашем Билле. Кажется, только вчера ты был частью нашей жизни. Любящий Бог забрал тебя в расцвете сил, а мы теперь гадаем, почему так могло произойти, и никогда не найдем ответа, потому что не можем заглянуть в Разум Божий. Что же нам остается: только слепо верить в благость Всевышнего?

Нет, не слепо! Можно ли назвать слепым того, кто видит сияние небесного Света?

Свет, сошедший в мир, освещает нам путь к познанию Бога. Могу ли я сомневаться в любви Того, Кто соделался плотью и принял смерть ради всех нас? Нет, вера моя не слепа.

Сыночек мой, я так завидую тебе. Ты пережил страшное мгновение, но за ним последовало внезапное погружение в реальность, в осуществление всех чаяний. Помнишь, ты любил в детстве читать К. С. Льюиса? Там у него есть что-то вроде: никогда не задумывался, но на самом деле всегда знал, что так и должно быть. Скажи, у тебя было так? …Но что за глупости я пишу? Если бы тебя отпустили ко мне в гости, и я спросил бы тебя о жизни там, ты, как Павел, не нашел бы слов описать ее.

Я думаю о тебе и всегда нахожу тебя в Истине. Я знаю, ты там, а чего лучше я могу тебе пожелать? Мне не хватает тебя, и не только мне, но сильнее горя уверенность в истинности обетования: «Мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены, будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» (1 Фес. 4:16-17). Мы будем вместе, а потому — до встречи!

Пока я писал это письмо, сердце мое наполнилось чудеснейшим ощущением близости к Богу. Почему, почему такие события всегда трудно описывать словами? Господь, Чьи пути неисповедимы, а разум непостижим, приоткрывает Себя в минуты, когда мы особенно нуждаемся в Его помощи, и восторг от прикосновения к Тайне вдруг заслоняет и боль, и отчаяние, и одиночество.

«В живых не осталось никого». Тогда эти слова диктора не сразу вошли в наше сознание. Мы с Изабеллой прожили пятьдесят два счастливейших года, мы стали близки, как только могут быть близки два человека. Страшный удар, постигший нас на закате жизни, приоткрыл иную реальность — небесный ветер. Господь обещал сетующим, «что им вместо пепла дастся украшение, вместо плача — елей радости, вместо унылого духа — славная одежда» (Ис. 61:3). Утрата воистину сделала нас единым существом Мы обнимали друг друга и вытирали слезы друг у друга на щеках, и глубину нашего единения превзойдет только небесная встреча. Только тогда я понял, что имелось в виду под словами: «И будут одна плоть». В те черные минуты я старался утешить Изабеллу, а она старалась утешить меня, и в этом порыве мы совершенно отдали себя друг другу — наверное, что-то подобное испытывают чада Божии, когда оказываются в раю среди ангелов и святых. Тогда мы не просто будем с Богом, но станем подобныЕму. Ветер, принесший нам пепел, вслед за ним принес дыхание весны.

Бог благ и добр. Не все дела Его я могу немедленно понять и принять, однако все они творимы по великому Замыслу Господнему. Билл сейчас жив и счастлив, а тень, разделяющая нас, скоро растает в лучах восходящего Солнца — грядущего Сына Божия.

Написав письмо ушедшему сыну, я взял в руки дневник, но оставил лишь путаные пометки: «Чудо, чудо! Где слова, где язык, способный описать его? Сыночек мой! Я знаю, что ты там». Я и сегодня вспоминаю о том дне с нежной улыбкой и стараюсь представить, как Билл стучится во врата рая, а Господь открывает ему и заключает в Свои объятия. Когда-нибудь я увижу все это своими глазами…

Пока Билл был жив, я гордился своей духовной зрелостью и способностью принимать удары судьбы как волю Божию. Его внезапная гибель сбила меня с ног, так что Елифаз справедливо упрекнул бы меня: «Вот, ты наставлял многих, и опустившиеся руки поддерживал… а теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом» (Иов 4:3, 5).

Духовный опыт, приобретенный после утраты старшего сына, вернул мне веру в благость Всевышнего. Надеюсь, что однажды я смогу вместе с Иовом произнести слова, пока не сошедшие с моих уст: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно» (Иов 1:21).