5. О том, кто написал эту книгу

Как научный атеист стал дьяконом [c] [288]

– Отец Андрей, расскажите о себе, как Вы, так сказать, дошли до такой жизни?

– Московский университет я окончил в 1984 году по кафедре научного атеизма на философском факультете. И пока я там учился, произошло очень важное событие в моей жизни: в 1982 году я принял крещение. Можно сказать, что это произошло не без влияния моей кафедры: оказавшись на ней, я в учебном порядке должен был заниматься религиозными вопросами, читать литературу – прежде всего, конечно, атеистическую, – но попадался и самиздат, доводилось брать книжки у знакомых, да и на кафедре библиотека была достаточно приличная. Атеистический стиль работы, с которым я там встретился, вызывал отталкивание и тоже во многом помог мне определиться.

Во-первых, сравнивая первоисточники, Евангелие, книги по истории Церкви с тем, как это препарировалось в книгах по атеизму, я достаточно быстро заметил, что здесь много неправды, много притянуто за уши и много просто элементарной некомпетентности. Когда я начал вживаться в кафедральную жизнь, меня поразила одна деталь: несмотря на то, что МГУ – это ведущее учебное заведение в Советском Союзе и эта кафедра является центром всемирного значения по подготовке специалистов по атеистическому религиоведению, – вдруг оказалось, что на самом деле сама структура обучения на кафедре была очень странная, там не было именно специалистов по ключевым проблемам. То есть там не было ни одного спецкурса по библеистике, по истории Церкви, там не было ни одного человека, который мог бы эти спецкурсы вести, там вообще не было спецкурса по истории религии. Образование было странно мозаично. Было много спецкурсов по «модернизму», но не было знакомства с традицией. Это меня сильно разочаровало.

Во-вторых, сама атмосфера общества начала 80-х годов помогала повернуться к Церкви. Было понятно, что официальные власти врут, официальная идеология врет по мелочам и по крупным вопросам. И мелькнула мысль о самом главном вопросе, который они сами называют основным вопросом философии. «Что первично: материя или Разум?» Я подошел к миру религиозной мысли, попробовал понять русских философов – естественно, сразу не получилось. Это была совершенно другая вселенная, совершенно чужая для меня, для моего воспитания, моего окружения.

У меня не было верующих знакомых, никого – ни родственников[ci], ни друзей, ни однокурсников – никого, то есть приходилось идти по книжкам[cii][289]. Довольно скоро я понял, что это тот мир, который можно понять только изнутри. Человеку неверующему рассуждать о религии – все равно, что глухому писать диссертацию о музыке, слепому рассуждать об особенностях творчества Рембрандта и т.д. И я понял, что не хочу ставить себя в глупое положение; раз уж профессионально я оказался связан именно с этой специальностью, все-таки должен попробовать войти внутрь…

Сам день моего крещения был довольно необычным. Я не могу сказать, что я уверовал и поэтому пошел креститься. Ровно наоборот: я пошел креститься для того, чтобы уверовать, то есть я ощущал потребность сделать какой-то шаг, который вырвал бы меня из привычной колеи жизни; надо было пойти попробовать посмотреть, ворваться туда, в Церковь. Может быть, потом я что-то пойму. До некоторой степени это был философский эксперимент, на себе поставленный, – но он увенчался совершенно невероятным успехом. У Бога свои планы о нас: в день крещения благодать Христова коснулась сердца – с того дня религиозные тексты стали для меня понятными. Потому что я всем существом ощутил, что чудо произошло; что крещение – это таинство, а не просто омовение в купели.

– Обычно люди приходят к вере, к крещению после какого-то стресса, жизненного переворота, толчка, трагедии, горя или удивительного события? У Вас, насколько я понимаю, было это постепенно и, может быть, внешне ничем не спровоцировано?

– Дело в том, что свой путь в Церковь я могу описать двояко: я могу несколько часов подробно рассказывать, что происходило – и в итоге получится впечатление, что это был логичный путь, который иначе и не мог завершиться. Но при этом сердцем я все время помню и знаю, что это не так. Потому что каждый новый импульс: открытие, какая-то встреча, слово – оно же глохло. И потом снова были недели и месяцы пустоты, обычные студенческие тусовки, после которых происходило вдруг что-нибудь другое, что само по себе не вырастает. То есть была какая-то серия толчков. Поэтому правдивее будет сказать так: Господь взял и привел.

– Что дальше, какова дальнейшая Ваша судьба по окончании университета?

– Понятное дело, что оставаться преподавателем в университете я не мог, потому что это означало бы врать, врать студентам, врать на кафедре. Я мог в 21 год стать преподавателем МГУ – тогда было предложение остаться преподавать на кафедре эстетики[ciii].

– На какую тему, кстати, была Ваша дипломная работа?

– Диплом у меня был по философии Франка и Хайдеггера, ну, с надлежащими прибамбасами и «выводами» о том, что их построения радикально антимарксистские и вообще не материалистические (что, надо заметить, является правдой). Итак, преподавать я не мог, потому что это означало повторять штампы марксистской пропаганды. А в те времена нужно было обязательно куда-то трудоустраиваться после университета, работать по специальности – «отрабатывать диплом». Чтобы от этого уйти, я поступил в аспирантуру в Институт философии, именно с тем, чтобы было посвободнее.

Еще студентом четвертого курса, через полгода после своего крещения, я уже очень твердо ощущал, что мой путь – путь в семинарию. Это не было тогда ощущением призвания к священству, но какое-то глубочайшее ощущение того, что семинария – то место, где я должен быть. Была какая-то мистика в том, что впервые в жизни я услышал о семинарии на лекции по научному атеизму. На кафедре закрытый спецкурс «Русская Православная Церковь сегодня» читал сотрудник Совета по делам религий. Он более подробно, чем это обычно делается, рассказывал о структуре Патриархии – какие там существуют отделы, сколько семинарий. И просто давал статистику: сколько студентов, сколько преподавателей, сколько из них в звании доцента, сколько профессоров и так далее. Он давал сухие цифры, но когда он их называл, меня вдруг пронзило глубочайшее ощущение, что это про меня. Странно: мне называют число профессоров в Духовной академии, доцентов, а я – студент, безбожник с кафедры атеизма, вдруг понимаю, что должен быть среди них. Тогда я еще был совершенно неверующим человеком, и ни о чем подобном не помышлял.

Поскольку это мое ощущение удивило меня самого, я попробовал разобраться в его мотивах. На рациональном уровне это отрефлектировалось так: «Счастливые люди! Они могут говорить о том, во что они действительно верят, и они не обязаны цитировать Ленина на каждой лекции». Я им такой белой завистью тогда позавидовал!

Ну а потом, после крещения, действительно сформировалось очень твердое решение – идти в семинарию, и, чтоб это было проще сделать, я пошел именно в аспирантуру с намерением проучиться там лишь год, без защиты диссертации.

Дело в том, что защищаться было нельзя. К тому времени я уже достаточно хорошо знал сложности церковно-государственных отношении и прекрасно понимал, что поступить в семинарию я могу только чудом, потому что и вообще людей с высшим образованием туда не очень пускали, а особенно москвичей, а тем более с кафедры атеизма… А если я еще ухитрюсь защититься, так это ж… Кандидата наук никто не пустит. И поэтому я не ставил себе цель защититься, но мне было важно вот что: если бы я шел прямо с кафедры атеизма в семинарию, то кислород мне сразу бы перекрыли. Сама же семинария испугалась бы в конце концов скандала.

А в аспирантуре Института философии уже другой сектор – современная зарубежная философия и даже власти уже привыкли, что если кто современной зарубежной философией занимается, тот марксистом перестает быть. Это они уже знали, и поэтому здесь это не было проблемой, здесь не было идеологии. Когда прошел год и можно было в анкетах писать, что я не из Университета иду, а вот из этой аспирантуры, тогда я и пошел в семинарию.

В то время ректор не мог просто своей властью принять преподавателя на работу (это нужно было согласовывать с властями), он не мог своей властью принять студента на учебу – это тоже нужно было согласовывать с властями. Была тогда так называемая номенклатура ЦК, была номенклатура обкома, райкома. Была и номенклатура ректора Московской Духовной академии, то есть те должности, на которые он мог назначать своей властью, – он мог нанимать вахтеров. Вот единственная свободная ниша в церкви. Можно было взять дворников, кочегаров храма – это не нужно было согласовывать с властями. Церковные сторожа в те времена – это была самая образованная прослойка Москвы. Именно поэтому во время нашей первой беседы ректор, – архиепископ Александр, позже Владыка Саратовский, – взял меня вахтером.[civ] Год я работал вахтером, чтобы все привыкли к тому, что вроде бы я уже здесь, в семинарии. И затем уже в 1986 году удалось поступить на учебу.[cv][290]

– Ходят разные анекдоты, что Вы должны были переслать какие-то документы из Университета в Московскую Духовную академию, и назвали ее сокращенно МДА, сказав, что это Московский Дом Атеиста.

– Это правда, было такое.

В академии при поступлении в семинарию очередная рогатка состояла вот в чем. Естественно, я был членом комсомола, потому что в комсомол вступают в четырнадцать лет, а крестился я только в девятнадцать. Так вот, когда юноша поступал в семинарию в советское время, получалась такая апория[cvi]. Власти ведь играли с Церковью в кошки-мышки. Они не говорили прямо – «мы хотим вас гноить». По крайней мере, в 70–80-е годы так уже не говорили. Они делали вид, что они все делают в интересах самой Церкви. Душат – но ради нашего же здоровья. И поэтому, когда, к примеру, уполномоченный Совета по делам религии объясняет ректору, почему он не разрешает принять этого юношу, он находит какой-то благовидный предлог, почти благочестивый. Говорит: «Видите: молодой человек комсомолец. Вы понимаете, комсомол – атеистическая организация. Согласитесь, нехорошо, если в числе семинаристов окажется человек с двойной моралью, нечестный человек!». А если этот молодой человек уйдет из комсомола до поступления в семинарию, то тот же уполномоченный скажет: «Комсомол-то – это советская структура. Получается, что он – антисоветчик, да? Вам нужны антисоветчики? Вам нужен второй Глеб Якунин?» Поэтому оба конца выходили острыми.

Написать заявление, что прошу не считать меня комсомольцем, потому что я уверовал – это означало расстаться с мечтой о семинарии. И я решил просто тихо уйти – забрать свою учетную карточку в райкоме, тихо (но с внутренним торжеством) ее сжечь, и на этом исчезнуть из поля зрения комсомола.

Пришел я в райком и говорю: «Вы знаете, я ухожу из аспирантуры Института философии, мне надо переводиться, поэтому дайте мне учетную карточку». Меня спрашивают: «А куда вы переходите?» Говорю: «Я в другой город уезжаю», что было чистейшей правдой, потому что действительно я из Москвы в Загорск уезжал. «Но если в другой город, то мы не можем вам ее дать на руки, потому что у нас есть специальные курьеры, которые специальной почтой перевозят учетные карточки и другие документы». Я расспросил немножко еще, регистраторша и говорит: «Вот если бы вы оставались в Москве, переходили из одного райкома в другой, – тогда мы бы дали вам карточку». Узнав это, я решил прийти на следующий день, когда по расписанию там должна была сидеть другая девушка.

Прихожу на следующий день, говорю: «Вы знаете, я перехожу на другое место работы. Мне нужна учетная карточка». Она говорит: «Куда?». Я говорю наобум – Таганский райком. Она говорит: «Хорошо, вот вам ваша карточка, но мне нужно записать, куда вы направляетесь, на учет какой комсомольской организации вы становитесь». Этого я совершенно не ожидал, но вспомнил, что на Таганке, действительно, находится Центральный Дом Атеизма. Думаю: «Раз есть Центральный, то, наверное, есть и Московский Дом Атеизма». И говорю: «Московский Дом Атеизма». Она по документам видит, что я по профессии идеолог-философ, так что все выходит логично. И она начинает писать… В анкете же надо все коротко. Я и говорю: «Напишите сокращенно – МДА». И она пишет: «МДА». Я думаю, будущие историки будут очень удивлены тем, что согласно райкомовским документам в начале 80-х годов в Московской Духовной академии существовала комсомольская организация…

– О Вас ходят шутки, Вас называют вечным дьяконом[cvii]. Почему?

– Да ни одного диакона не бывает вечного. Все мы помираем когда-нибудь.

– Почему так получается, что как-то все идут по иерархической лестнице вверх, вверх, вверх, куда-то там, ну, хотя бы до просто «прото-»…

– Нет, ну «прото-» – это уж совсем от меня не зависит. От меня зависит подавать прошение на священство или нет. Это зависит от меня. А «прото-» зависит от Патриарха.

Я же пока не планирую подавать никаких таких прошений, потому что священник вряд ли может быть миссионером. Священник отвечает за тех людей, которые уже ходят к нему в храм, – и дай Бог, чтобы у него хватило сил на своих прихожан.

У диакона есть большая мобильность. Есть с одной стороны принадлежность к духовенству.

Это очень важно, потому что Православная Церковь, конечно, – сословный организм, в котором очень многое значат отношения в среде самого духовенства. Да и отношение людей к духовенству несколько другое. Одно дело, когда ты что-то в пиджаке говоришь, другое – в рясе.

Для меня же очень радостно то, что я могу присутствовать и сослужить при Литургии, принять максимально близкое участие в Таинстве. Ну, плюс к этому, по правде говоря, мне бы хотелось, чтобы в моей жизни еще были перемены.

– Отец Андрей, Вы один из первых священнослужителей, кто после 91-го года вошел в стены Московского университета и стал читать лекции о запрещенном, о духовном. Какова была первая реакция на Ваши лекции?

– На самом деле первым был отец Артемий Владимиров, в 1990-м году. Сначала это были разовые встречи, переполненные залы. Читал несколько раз о.Артемий, потом я.

Я начал читать первый систематический курс сначала на факультете журналистики – в 91-м году, осенью. Причем приношу искренние соболезнования тем студентам, которые пали жертвами моего эксперимента. Потому что, во-первых, каждый уважающий себя старшекурсник и аспирант, естественно, считает, что он по своей специальности знает уже все. Студент читает в основном материал, когда просматривает вопросы к экзамену. И если при виде вопроса у него сразу в голове возникает две-три мысли, то он считает: ну, это я уже знаю, а остальное нафантазирую – поехали дальше. Вот с таким багажом оканчиваешь университет, потом семинарию и академию[cviii], где очень похожая ситуация в смысле интенсивности учебы. И самоуверенно считаешь, что ты человек «боле-мене» образованный.

Так вот, когда я начал читать лекции в университете, я вдруг с ужасом обнаружил, что всех моих знаний хватило ровно на три лекции. То есть 12-ти лет учебы – в университете, в аспирантуре, затем в семинарии, в академии, в Богословском институте в Бухаресте[cix] – всего этого мне хватило ровно на три лекции. После чего я понял: все, больше я ничего не знаю. Начал лихорадочно читать книжки, которые давным-давно надо было прочитать, которые входят в классическую библиотеку истории богословия, философии. Все это пришлось всерьез перечитывать – уже не глазами студента, который хочет сдать зачет. Систематизировать. Поэтому тот первый курс лекций – первые два семестра – был тихий кошмар.

– А Вас не смущает сам факт, что Вы сейчас преподаете от кафедры, которая до недавнего времени называлась кафедрой научного атеизма?

– По-моему, мы сейчас взаимно гордимся этим: кафедра гордится тем, что воспитала меня[cx] [291]; я горжусь тем, что в моей биографии был такой экзотический факт[cxi].

– У Вас дома обширная фонотека, даже шедевры рок-музыки; на книжной полке у Вас фотография Высоцкого – как это все совмещается с христианством, верой в Бога?

– Рок-музыка – это то, что осталось от прежнего, и то, что жалко стирать как воспоминание о молодости. Что касается Высоцкого, то да, для меня это очень дорогой был человек, который в период моего выбора – я не скажу, что он привел меня к Православию, – но он создал ту внутреннюю психологическую атмосферу, в которой это стало возможным. За это я Высоцкому благодарен.

– Чем Вам не угодили Рёрихи, что Вы на них так ополчились? Вы столько про них пишете, что, можно сказать, подготовили им обвинительные свитки на Статный Суд?

– Нет, к Страшному Суду надо готовить самого себя, а не своих оппонентов. Просто сегодня в России самая массовая форма религиозного сознания – это оккультизм.

В оккультизме самая цементированная группка и самая авторитетная, даже для светских людей, связана с Рерихами. Меня интересует не столько даже критика их доктрин – это уже давно пройденный для меня этап, – мне гораздо интереснее другое: через сопоставление с этими радикально антихристианскими доктринами многое становится понятнее в самой внутренней логике христианства. Потому что христианское вероучение, апостольское, святоотеческое учение, даже сам канон Нового Завета – слагались в эпоху, когда Церковь жила в оккультно-языческом окружении. И сейчас оккультизм и язычество снова вокруг нас, и поэтому многие вещи, которые могли быть непонятны в «спокойном», «христианском» XIX веке, – сегодня они становятся гораздо яснее. Интеллигенту 60-х годов нашего века было бы очень трудно объяснить, зачем нужна святая вода. В 90-х годах XX века это объяснить уже легче.

– Когда Вы успеваете писать так много книг и статей?

– А я и не успеваю.

– Ну а как же они выходят?

– Не успеваю в том смысле, что не хватает времени как следует дорабатывать и отрабатывать все, что хотелось бы. Оттого я вновь и вновь возвращаюсь к одним и тем же темам и текстам и все время дополняю свои первые издания.

P.S. Редакция приводит полный перечень опубликованных книг диакона Андрея Кураева, а также основных статей, не вошедших в книги[cxii][292].

Все ли равно как верить. Сборник статей по сравнительному богословию. Клин, Братство святителя Тихона, 1994.

На пороге унии. Станем ли мы монофизитами?// В соавторстве с В. Лурье. М., 1994.

Традиция. Догмат. Обряд. Апологетические очерки. М., Клин, Братство святителя Тихона, 1995.

Размышления православного прагматика о том, надо ли строить Храм Христа Спасителя. М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1995.

Протестантам о Православии. М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1997.

Православие и право. Церковь в светском государстве. М., Издательство Сретенского монастыря, 1997.

Наследие Христа. Что не вошло в Евангелия? М., Благовест, 1997.

Сатанизм для интеллигенции. (О Рерихах и Православии). Т. 1. Религия без Бога. Т. 2. Христианство без оккультизма. М., Отчий дом, 1997.

Христианская философия и пантеизм. М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1997.

Вызов экуменизма. М., Благовест, 1998. Оккультизм в Православии. М., Благовест, 1998. Как делают антисемитом. М. Одигитрия, 1998. О нашем поражении. СПб., Светлояр, 1999. Школьное богословие. СПб., 2000.

Откуда у церкви деньги? Краснодар, «Троицкое Слово», 2000.

Кто послал Блаватскую? Теософия, Рерихи и Православие. Ростов-на-Дону, «Троицкое Слово», 2000.

Раннее христианство и переселение душ. Куда идет душа? Ростов-на-Дону, «Троицкое Слово», 2001.

Сегодня ли дают печать антихриста? Пятнадцать вопросов об ИНН. Ростов-на-Дону, «Троицкое Слово», 2001.

Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 2001.

Уроки сектоведения. СПб., Формика, 2002.

Взрослым о детской вере. Школьное богословие. М., «Троицкое Слово», 2002.

* * *

Абсентеизм в современной религиозной критике// Социологос. М., Прогресс, 1991.

Человек перед иконой//Квинтэссенция. М., Политиздат, 1992.

О вере и знании – без антиномий//Вопросы философии. 1992, № 7.

Грехопадение//Человек. 1993, № 5, 6; 1994, № 1.

Введение в православное богословие//Лекции к курсу «Основы религиоведения». Новосибирск, 1993.

Размышления о первой главе книги Бытия//Альфа и омега. 1994, №. 3, 4.

Заповеди Эдема//Альфа и омега. 1995, № 2(5).

«И отделил Бог» (Мотив разделения в Библии)// Альфа и омега. 1995, № 3(6).

Мужчина и женщина в книге Бытия//Альфа и омега. 1996, № 2/3(9/10).

Полемичность Шестоднева//Альфа и омега. 1997, №1(12).

Наша брань не против науки//Православная беседа. 1998, № 2.

Искушение модернизмом//Благодатный огонь. Приложение к журналу «Москва».1998, № 1.

Человек приходит в мир//Той повеле, и создашася. Современные ученые о сотворении мира. Клин, 1999.

Может ли православный быть эволюционистом?// Той повеле, и создашься. Современные ученые о сотворении мира. Клин, 1999.

Церковь и миссионеры//Православное богословие на пороге третьего тысячелетия. Материалы богословской конференции Русской Православной Церкви. Москва, 7-9 февраля 2000. М., 2000.

Конфликт или союз случаен в отношениях веры и науки?//Святитель Лука Войно-Ясенецкий. Наука и религия. Ростов-на-Дону, «Троицкое Слово», 2001.

Трудно быть русским//Диакон Андрей Кураев. Трудно быть русским. Иеромонах Виталий (Уткин). Россия и новое язычество. Рязанский Иоанно-Богословский монастырь, 2001.