Имена и эпитеты двенадцати апостолов

Таким образом, разночтение между Фаддеем и Иудой Иаковлевым не должно служить аргументом против предположения, что списки Двенадцати тщательно сохранены и воспроизведены во всех трех синоптических Евангелиях. Это подтверждает и другая поразительная черта списка во всех его формах. Речь идет о том факте, что буквально все эпитеты, добавленные к их именам (патронимы, прозвища и иные формы второго имени) или заменяющие их личные имена, призваны помочь отличить одних членов группы Двенадцати от других.

Прежде всего стоит отметить, что, как и следовало ожидать, многие апостолы носят достаточно популярные имена^[273]: Симон (самое распространенное из еврейских мужских имен; 243 упоминания), Иуда (четвертое по распространенности; 164 упоминания), Иоанн (пятое по распросграненности; 122 упоминания), Матфей (девятое по распространенности; 62 упоминания)^[274] и Иаков (одиннадцатое по распространенности; 40 упоминаний). Другие имена гораздо менее популярны: это Фаддей (тридцать девятое по распространенности; 8 упоминаний), Филипп (шестьдесят первое по распространенности; 7 упоминаний), Андрей (3 упоминания)^[275] и Фома (2 упоминания). Патроним Варфоломей уникален, хотя само имя Птолемей (Птолемайос) занимает пятидесятое место по распространенности и встречается 7 раз. Смесь очень распространенных, относительно распространенных, редких и почти уникальных имен совсем не удивительна, учитывая все, что мы знаем об ономастиконе палестинских иудеев, в котором небольшое число очень распространенных имен сочеталось с большим количеством имен редких.

Однако эпитеты, добавленные в списке к именам Двенадцати, призваны отличить носителей наиболее популярных имен не от их многочисленных тезок и даже не от других апостолов (не из числа Двенадцати). Для этой цели члена группы всегда можно назвать просто «одним из Двенадцати» (см. Мк 14:10, Ин 20:24)^[276]. Эти же эпитеты, напротив, построены так, чтобы отличать одних членов группы Двенадцати от других — и, следовательно, могли возникнуть внутри самого круга Двенадцати. Им необходимо было отличать друг от друга двух Симонов, двух Иаковов, двух Иуд (если следовать списку Луки). Были, как мы увидим далее, и другие, не столь очевидные случаи.

В предыдущей главе я перечислил способы, которыми палестинские иудеи отличали друг от друга людей с одинаковыми именами, и привел примеры. Стоит отметить, что большую часть этих способов мы встречаем в списке Двенадцати. Далее перечислю эти способы вместе с номерами, которые я дал им в предыдущей главе.

(2) Добавление патронимов. Этот самый простой и распространенный способ различения людей с одинаковыми именами в списке Двенадцати используется трижды: Иаков Зеведеев, Иаков Алфеев, Иуда Иаковлев.

(3) Патронимы, вместо имен. Как мы уже видели, замена имени патронимом — тоже достаточно обычная практика. Во всех списках Двенадцати Варфоломей (Bartholomaios) назван только по патрониму. Библейское имя Фалмай (Talmai) (2 Цар 3:3; 13:37, 1 Пар 3:2) и греческое Птолемей (Ptolemaios), популярное, по скольку его носили эллинистические правители Египта, по–видимому, воспринимались как эквивалентные: по–арамейски Варфоломея могли называть Бар Толмай^[277]. Поскольку патроним здесь функционирует как имя, евангелисты не переводят частицу «вар», как в других патронимах Двенадцати, но транслитерируют ее как часть имени — так же, как в случаях Вартимея, Вараввы, Варионы (Мф 16:17) [в Синодальном переводе «сын Ионин». — Прим. пер.], Вариисуса (Деян 13:6), Варнавы и Варсавы.

Хотя патронимы такого типа использовались и как фамилии, и в этом случае указывали не на отца, а на предка, давшего имя всей семье, подобное использование, по–видимому, предполагало обязательную постановку перед «фамилией» личного имени. Одной фамилии было недостаточно для того, чтобы успешно отличать этого человека от других. Поэтому можно предположить, что патроним Варфоломея относится к его реальному отцу. По–видимому, он был известен только по патрониму еще до встречи с Иисусом; но вполне вероятно и то, что его личное имя совпадало с именем кого–то из Двенадцати (Симона, Иуды, Иакова или, возможно, Иоанна) или самого Иисуса — поэтому в кругу Двенадцати, чтобы отличить его от тезок, его начали именовать патронимом.

Имя отца Варфоломея достаточно необычно (пятидесятое место по распространенности, 7 упоминаний) — как часто (хотя и не всегда) в случаях, когда патроним употреблялся без личного имени. Соответственно, можно ожидать, что личное имя, замененное патронимом, было достаточно популярным. Поэтому крайне маловероятно, что Варфоломей — одно лицо с Нафанаилом, учеником, отсутствующим у синоптиков, но упоминаемым у Иоанна (Ин 1:45–48; 21:2). Имя Нафанаил — не более распространенное, чем Толмай / Птолемей (пятидесятое место, 7 упоминаний).

(5) Добавление прозвища. Обычную практику добавления к личному имени прозвища в списке Двенадцати мы встречаем в случаях Симона Петра и Симона Кананита/Зилота. В случае Симона Петра прозвище (арамейское Kepha\ в списках переведенное на греческий — Petros^[278]) дал ему Иисус. По–видимому, до того его отличали от других благодаря патрониму — сын Иоанна (Ин 1:42) или сын Ионы (Мф 16:17). Разночтение в вопросе об отце Петра не относится напрямую к нашим рассуждениям о списке Двенадцати, однако эту загадку легко разъяснить. В Мф 16:17 Иисус называет Петра «сын Ионин» (Bariôna) в греческой транслитерации. Возможно, имеется в виду оригинальное арамейское «Бар Иохана» (Bar Yôhana\ где «Иохана» может означать не «Иона» (Иона — Yônâb), а «Иехоханан» (Yèhôhànan) — арамеизированная форма имени Иоанн^[279]. Возможно, другие знакомые продолжали называть Петра «сыном Иоанна», но в кругу учеников Иисуса (а затем — в древней церкви) он был известен под прозвищем Петр.

В случае Симона Кананита/Зилота списки Двенадцати у Марка и у Матфея дают греческую транскрипцию (ho Kananaios) арамейского термина («канана», qanäna); Лука же переводит его греческим словом «зелот» — «ревнитель» (ho zëlôtës). (Это различие, вместе с разночтением между Фаддеем и Иудой Иаковлевым, может свидетельствовать о том, что Лука следовал иной традиционной версии списка Двенадцати, чем Марк; хотя возможно и то, что Лука, не любивший использовать семитские термины^[280], сам перевел это слово как ho zëlôtës). В наше время все признают, что, поскольку политическая партия «зелотов» не упоминается в источниках вплоть до начала иудейского восстания в 66 году н.э., в применении к Симону этот термин должен был иметь более общий смысл, характерный для более раннего периода — «ревнитель закона» (см. Деян 21:20; 22:3, 19), что часто подразумевало, что этот человек готов пресекать явные нарушения Торы, в числе прочего, насильственными методами. Как правило, такое насилие было направлено не столько против римлян, сколько против единоверцев–иудеев^[281]. Можно предположить, что это прозвище Симон носил еще до встречи с Иисусом. Мейер указывает, что «единственный случай ношения израильтянином дополнительного имени «Зелот» в эпоху до–раввинистического иудаизма мы встречаем в 4 Мак 18:12, где Финеас (внук Аарона) называется «Зелот Финеас» (ton zëlôtën Phinees)» ^[282]. Однако, хотя для иудеев этого периода Финеас был архетипом зелота, в 4 Мак 18:12 это слово используется скорее как определение, чем как прозвище в точном смысле слова. Еще одна параллель, до сих пор не замеченная, — имя хозяина каменного сосуда из Масады, написанное на сосуде. Эти два слова (yhwsp qny) можно перевести либо как «Иосиф зелот» (qannay), либо как «Иосиф златокузнец» (qônay) ^[283].

(6) Прозвище вместо имени. Как и патроним, прозвище могло использоваться самостоятельно, заменяя личное имя. В списке Двенадцати, возможно, именно так произошло с Фомой. Фома — арамейское слово, означающее «близнец» (te`oma); на это указывает Иоанн, приводя греческий перевод того же слова — Didymos (Дидим) (11:16; 20:24; 21:2). Слово «Дидим» употреблялось как имя; однако о том, что слово «Фома» использовалось как имя у палестинских иудеев, свидетельств практически нет. Впрочем, дискуссия об имени «Фома» в Новом Завете будет неполной, если мы не упомянем, что недавно нам стал известен палестинский иудей начала II столетия, носивший имя Tômah^[284]. Это слово может означать также «простота», «чеснок» и «оборка» — но все эти значения не слишком подходят для личного имени. Скорее всего, оно означает именно «близнец» — однако, как и в случае новозаветного Фомы, весьма вероятно, что это не личное имя, а прозвище. Оба эти человека родились в парах близнецов — и эта характеристика позволила наделить их прозвищем, подходящим для того, чтобы отличать их от других людей, носящих то же имя. В случае евангельского Фомы нам нет нужды гадать о том, чьим близнецом он был — как будто такое прозвище могло возникнуть, только если его брат–близнец был намного более известным, чем он (например, как сам Иисус). Вполне возможно, что его брат не имел ничего общего с христианским движением и что Фома получил такое прозвище задолго до того, как стал учеником Иисуса.

Тот факт, что «Фома» — прозвище и что у этого ученика должно было быть и другое, настоящее имя, признавался восточно–сирийской христианской традицией, где он носил имя Иуда Фома. В сирийской версии Ин 14:22 он назван «Иудой Фомой», «Деяния Фомы» именуют его «Иуда, также Фома», а «Евангелие от Фомы» — «Дидим Иуда Фома». Возможно, в этой традиции сохранилось его реальное имя. Если его звали Иудой — вполне понятно, что в кругу Двенадцати, где, кроме него, Иуд было еще двое, его предпочитали называть по прозвищу. Разумеется, мог он носить и какое–то иное имя, также одинаковое с кем–то из Двенадцати, имеющим отличительный эпитет (Симон, Иаков, возможно, Иоанн), или с Варфоломеем. Наконец, его могли звать Иисусом. Это тоже было весьма популярное имя (шестое по распространенности, 99 упоминаний), и не было бы ничего удивительного в том, что его носил кто–то из Двенадцати.

(7) Добавление к имени места рождения или проживания, a также (9) фамилии. Здесь необходимо рассмотреть случай Иуды Искариота. Второму имени Иуды подыскивалось много объяснений, но самым правдоподобным выглядит истолкование его как еврейского словосочетания ‘îsh qeriyyôt, «иш керийот», — «человек из Кериота»: либо города с таким названием (само это слово — множественное число от qiryäh, «кирийя», — «город»), либо Иерусалима^[285]. Существуют раввинистические параллели, в которых это еврейское выражение также используется как второе имя, указывающее на место рождения^[286]. Если мы серьезно отнесемся к именованию Иуды у Иоанна «Иудой, сыном Симона Искариота» (Ин 6:71; 13:2, 26) [в Синодальном переводе «Иуда Симонов Искариот». — Прим. пер.], то отсылка к месту рождения будет наиболее приемлемым объяснением. Второе имя «человек из Кериота», очевидно, перешло от Симона к его сыну Иуде, совместив в себе, таким образом, указание на место рождения с фамилией. Такое наследование прозвища имело смысл только в одном случае: если эти люди переселились в другое место, однако продолжали идентифицировать себя как выходцы из Кериота. (Если бы это прозвание носил только Иуда — можно было бы предположить, что он взял его, покинув родные места и отправившись странствовать с Иисусом, хотя в этом случае естественно было бы, если бы прозвище звучало по–арамейски, а не по–еврейски. Однако, поскольку его отец также был известен под именем «Искариот», логично предположить, что вся семья покинула Кериот и обосновалась где–то в другом месте.) Многочисленные параллели с надгробий и других источников эпохи Второго храма, в которых указание на место рождения также используется в качестве второго имени, все относятся к месту, которое индивид (или целая семья) покинул и переехал куда–то еще^[287]. В одном случае три поколения одной семьи, чьи имена зафиксированы на надгробии и на молитвенном сосуде из Иерихона, названы «иерусалимскими»^[288]. Таким образом, семья Иуды вполне могла жить в Галилее; указание на место рождения не обязательно предполагает, как думают многие^[289], что сам он происходил откуда–то еще. Использование фамилии могло указывать на высокое социальное положение его семьи, хотя определенно это утверждать невозможно.

(10) Два имени на двух языках. В списке Двенадцати мы не встречаем примеров использования обоих имен (семитского — и латинского или греческого) вместе; однако я полагаю, что имя Фаддей в списках у Марка и Матфея — не что иное, как греческое имя апостола, в списке у Луки названного Иудой Иаковлевым. Лука отличает его от Иуды Искариота, добавляя патроним, Матфей и Марк — используя его греческое имя. Есть в списке и еще два греческих имени (не считая Симона): Филипп и Андрей. Вполне возможно, что эти люди также носили распространенные семитские имена и поэтому предпочитали называть себя более редкими греческими. Филипп — редкое имя (шестьдесят первое по распространенности, 6 упоминаний), Андрей — очень редкое (всего 3 упоминания).

(11) Род занятий. Только в списке Евангелия от Матфея к имени Матфея добавлена его профессия: «мытарь» (bo telônès). Как мы уже отмечали, скорее всего, это примечание редактора, призванное связать упоминание о Матфее с Мф 9:9, однако этой гипотезе не противоречит предположение, что, как было известно редактору, эпитет «мытарь» добавлялся к имени Матфея постоянно. В таком случае это не столько указание на род занятий в прямом смысле, сколько прозвище, связанное с тем, что он был мытарем когда–то в прошлом. Разумеется, во время служения Иисуса у Двенадцати не было необходимости отличать его от каких–то других Матфеев, однако ситуация изменилась, когда на замену Иуде Искариоту был выбран Матфий (Деян 1:23–26); оба эти имени — сокращенные формы имени Маттафия. Форма «Матфий» [греческое Maththias (Деян 1:23) или, чаще, Matthias илиMathias, по–арамейски / еврейски обычно Mattiya или Mattiyah]^[290] — самая распространенная форма имени (32 упоминания); Матфей (Mattaios, Mattai) относительно редкая (7 упоминаний из 62). Вполне возможно, что эти различные формы воспринимались как разные имена. Однако нельзя отрицать и того, что прозвище по роду занятий «мытарь» могло употребляться порой, дабы избежать путаницы.

Исследовав эпитеты в списках Двенадцати, мы можем заключить, что в этих списках тщательно сохранялись не только личные имена, но и эпитеты, позволявшие отличать членов группы Двенадцати друг от друга и от других людей из их круга^[291]. Эти списки демонстрируют не безразличие к тому, кто в действительности был членом группы Двенадцати, а прямо обратное: огромное внимание к точному воспроизведению не только имен, но и того, как называли их в их собственной среде во время служения Иисуса и позднее, в древней церкви. Трудно объяснить этот феномен какой–либо иной гипотезой, кроме той, что Двенадцать были официальными очевидцами и гарантами истинности евангельских преданий. Неверно, что многие из них были забыты: предание запомнило их всех, поскольку каждый из них был важен как свидетель.