9. Папий Иерапольский о Марке и Матфее

И снова свидетельства Папия Иерапольского •·Подробный анализ сообщения Папия об апостоле Петре и евангелисте Марке •·О чем вспоминал Петр и как это записал Марк •· Отличительные особенности Евангелия от Марка • Подробный анализ сообщения Папия о евангелисте Матфее • Почему Папий превыше всего ценил Евангелие от Иоанна • Структура Евангелия от Марка

В главе 2 мы обсуждали сохраненную церковным историком Евсевием выдержку из Пролога к «Объяснению логий^[499] Господних» Папия Иерапольского — и обнаружили причины весьма серьезно отнестись к тому, что сообщает Папий о соотношении евангельских преданий с рассказами очевидцев. В этом отрывке Папий говорит только об устной информации, однако дальше в своем Прологе^[500], по–видимому, обсуждает и известные ему письменные Евангелия. Евсевий, который, несмотря на свои сомнения в догматической надежности Папия, по всей видимости, высоко оценил, по крайней мере, то, что писал последний о происхождении Евангелий, цитирует два отрывка, относящихся к Евангелиям от Марка и от Матфея. Сообщения о Марке Папий приписывает «Старцу» — возможно, Старцу Иоанну, ученику–долгожителю, упоминание о котором у Папия мы уже обсуждали в главе 2. От него ли исходят и замечания о Евангелии от Матфея — трудно сказать с определенностью, однако судя по расположению этих отрывков у Евсевия, это вполне возможно^[501]. Вот эти отрывки вместе с вводными фразами Евсевия:

Теперь к его [Папия] утверждениям, процитированным выше, мы должны добавить предание о Марке, написавшем Евангелие, изложенное в таких словах:

Старец рассказывал: Марк, будучи переводчиком (hermêneutês) Петра, аккуратно записал все, что он [Петр?] мог припомнить — хотя и не по порядку (ou mentoi taxei) — о том, что говорил и делал Господь. Ибо он [Марк] не слышал Господа и не сопровождал^[502] Его — но позже, как я сказал, [слышал и сопровождал] Петра, который преподавал свое учение в форме хрий, не стремясь составлять упорядоченное собрание (suntaxin) логий Господних. Следовательно, Марк ничего дурного не сделал, когда записал некоторые отдельные рассказы в точности так, как он [Петр?] их извлекал из памяти. Ибо единственная его забота была о том, чтобы ничего не опустить и не исказить из слышанного.

Вот что рассказывает Папий о Марке. О Матфее же говорится следующее:

Итак, Матфей расположил логии по порядку (sunetaxato) на еврейском языке (hebraidi dialectô), а дальше каждый их переводил, как мог

(Евсевий, Церковная история, 3.39.14–16)^[503].

Слова Папия — древнейшее прямое заявление о том, что за Евангелием от Марка стоит учение Петра. Неудивительно, что в течение первых 100–150 лет научного изучения Евангелий этот отрывок подвергался внимательнейшему изучению и анализу. Некоторые ученые до сего дня относятся к нему очень серьезно и полагают, что перед нами важное свидетельство о происхождении Евангелия от Марка^[504]; однако в целом в XX веке возобладало мнение, что это свидетельство не имеет никакой исторической ценности. Согласно такому широко распространенному взгляду, Евангелие, конечно, может быть связано с каким–то Марком — однако нет никаких причин полагать, что подразумевается новозаветный Иоанн Марк (из Деяний и Посланий), поскольку это латинское имя (Marcus) было широко распространено как среди римлян, так и среди греков (Markos). Мы знаем от Евсевия, что Папий цитировал Первое послание Петра (Церковная история, 3.39.17), по всей видимости, как доказательство тесной связи Петра с Марком, известным из Нового Завета. Предполагается, что Папий, желая придать апостольский авторитет Евангелию, написанному каким–то неизвестным Марком, использовал 1 Петр 5:13 для отождествления этого Марка с другом Петра, а затем придумал связь между Евангелием и Петром^[505].

Однако есть причины, по которым стоит рассмотреть рассказ Папия о Марке более внимательно. Прежде всего, в главе 6 мы показали, что само Евангелие от Марка, с помощью литературного приема «inclusio очевидца», указывает на Петра как на основного информатора–очевидца при создании этой книги, и что Лука и Иоанн, по всей видимости, распознали данный прием и поняли его значение. Это, пожалуй, самое серьезное основание вернуться к словам Папия. Однако вдобавок мы привели в главе 7 дополнительные текстуальные свидетельства, указывающие, что повествователь в этом Евангелии часто принимает точку зрения Петра. Более того: мы обнаружили, что информация Папия, приведенная в предыдущем отрывке у Евсевия и рассмотренная нами в главе 2, вполне достоверна и соответствует другим свидетельствам, в том числе свидетельствам самих Евангелий.

Наконец, Папий утверждает, что приводит не собственное мнение о происхождении Евангелия от Марка, а передает то, что «рассказывал Старец». Если (как можно полагать) имеется в виду Старец Иоанн, ученик Иисуса, известный нам по предыдущему сообщению Папия, то о создании Евангелия от Марка он едва ли мог рассказывать позднее 100 года н.э. Если Папий верно передает сказанное, то перед нами — свидетельство относительно ранней датировки, исходящее от человека, который по своему положению вполне мог знать, как Евангелие от Марка соотносится с устным учением Петра. Разумеется, не стоит уповать на то, что Папий цитирует слова Старца буквально. Он ведь ссылается не на какие–то конкретные слова, сказанные по определенному случаю, а на то, что Старец вообще «рассказывал» на эту тему. Некоторые ученые пытаются вычленить в словах Папия цитату из Старца, а все остальное представить как собственный комментарий Папия к этой цитате. Однако нелегко делить материал таким образом^[506]. Скорее всего, Папий дает собственный парафраз слов Старца, отложившихся у него в памяти. Мы не можем сказать, где кончается сообщение Старца и начинаются глоссы самого Папия; однако ясно, что (если Папий все это не выдумал) Старец говорил о том, что в Евангелии от Марка отражено учение Петра. В этом случае едва ли основой для предположения, что автор Евангелия от Марка был связан с Петром, стал 1 Петр 5:13. Тогда Папий цитировал бы этот стих, а не пересказывал бы слова Старца. Мысль, что слова Старца попросту вымышлены Папием, дабы поддержать его собственную идею, что Евангелие от Марка связано с учением Петра, обличает безудержный скептицизм. Почему же, спрашивает Клифтон Блэк, если сама эта мысль возникла у Папия исключительно на основе 1 Петр 5:13, «он приписал это предание не самому Петру — прославленному апостолу и предполагаемому автору послания, а какому–то малоизвестному пресвитеру Иоанну?»^[507] Для сомнения в том, что Папий узнал о связи Петра с этим Евангелием от Старца Иоанна, нужны более веские основания.

Евангелист Марк как переводчик апостола Петра

Точный смысл сообщения Папия о происхождении Евангелия от Марка обсуждался в нескольких различных аспектах. Первый вопрос, требующий прояснения, — что значит, что Марк был «переводчиком Петра»? Греческое существительное hermêneutês родственно глаголу hermèneuô, который Папий использует позже, в сообщении о Евангелии от Матфея («каждый переводил, как мог»). Оба слова могут иметь два значения: (1) перевод с одного языка на другой; (2) объяснение и истолкование. Что имел в виду Папий (или Старец, чьи слова он пересказывает) — переводил ли Марк слова Петра или же разъяснял его учение? Хотя многие ученые склоняются ко второй версии, то, о чем говорит Папий дальше, делает это предположение маловероятным. Весь абзац посвящен утверждению, что Марк точно воспроизвел в своем Евангелии то, что слышал от Петра. Таким образом Папий оправдывает то, что иначе стало бы серьезным недостатком этого Евангелия — отсутствие «порядка». Марк всего лишь записал то, что рассказывал Петр — и не претендовал на большее. Акцент на этом гораздо более естественно сочетается с наименованием Марка «переводчиком», чем с предположением, что он был свободен истолковывать учение Петра, как ему вздумается.

Требовался ли Петру переводчик? Многие ученые полагают, что нет, поскольку Петр наверняка говорил по–гречески. Напоминая, что юность Петр провел в Вифсаиде, в преимущественно языческом окружении, Маркус Бокмюэл пишет: «Весьма вероятно, что Петр, выросший в среде иудейского меньшинства, прекрасно говорил на обоих языках»^[508]. Более того, Петр легко мог улучшить свой греческий в ходе проповеднического служения. Однако, несмотря на это, возможно, он предпочитал учить с помощью переводчика, способного передать его слова на более правильном и естественном греческом языке; и таким переводчиком вполне мог стать Иоанн Марк, происходивший из Рассеяния и, по–видимому, получивший образование в Иерусалиме^[509].

Другое предположение — что Марк мог сопровождать Петра в Риме и переводить его проповедь на латынь — не столь правдоподобно, поскольку греческий язык в Риме был широко распространен и оставался языком римской христианской общины на протяжении всего II века. Итак, Марк переводил слова Петра с арамейского на греческий: это может означать, что он занимался этим всякий раз, когда Петр проповедовал в грекоязычном контексте — или же, что он перевел слова Петра только однажды, когда их записывал. Возможно, Папий имеет в виду именно последнее. Можно предположить, что в устной проповеди Петра удовлетворял его грубоватый греческий — однако, когда дошло до записи, он предпочел говорить на родном арамейском и позволить Марку перевести свой рассказ на более точный и легко читаемый греческий язык. Стоит вспомнить, что даже иудейский историк Иосиф Флавий, без сомнения, хорошо владевший греческим языком, пользовался в работе услугами секретарей, помогавших ему писать на прекрасном литературном греческом (Против Anuona, 1.50). Греческий язык у Марка совсем не литературен — однако вполне возможно, что он намного лучше греческого языка Петра, так что при записи учения Петра Марк оказал апостолу большую услугу.

Если именно так понимал ситуацию Папий, это открывает перед нами картину, несколько отличную от той, которую часто видят в словах Петра ученые. В этом случае не следует считать, что Марк «работал» у Петра устным переводчиком, а затем, уже по собственной инициативе (до или после смерти Петра — неизвестно), сел и записал все, что запомнил из его рассказов (неизвестно, сопровождая или не сопровождая их своими дополнениями). Скорее, Папий полагал, что Петр и Марк однажды вместе занялись записью речений и деяний Иисуса, о которых Петр обычно рассказывал^[510]. Петр диктовал, а Марк переводил и записывал^[511]. (Как мы. увидим далее, если это верно, то Папий говорит о нескольких или даже многих случаях, когда Петр передавал какие–то предания об Иисусе, а Марк записывал их в переводе на греческий; поэтому за то, в каком порядке эти предания расположены в Евангелии, несет ответственность Марк, а не Петр.)

Однако, прежде чем проследить мысль Папия дальше, упомянем о третьем возможном понимании термина hermëneutês. Как мы уже видели, это слово может обозначать либо переводчика, либо толкователя, того, кто разъясняет чужие слова. Однако Иозеф Кюрцингер полагает, что в этом случае оно означает всего–навсего посредника, сообщающего чужие слова: Марк передавал то, чему учил Петр. В своем понимании он опирается на значение глагола hermèneuô в терминологии риторов^[512]. Основное достижение Кюрцингера — выдвинутая им гипотеза, что в процитированных Евсевием отрывках Папий использует терминологию античного литературоведения и риторики. В главе 2 мы уже приняли его предположения относительно того отрывка, который разбирали там. Далее мы увидим, что гипотеза Кюрцингера оправдывает себя и по отношению к дальнейшим словам Папия о Марке. Однако в этом конкретном случае предположение Кюрцингера трудно принять. Оно, безусловно, соответствует общему смыслу слов Папия — тому, что Марк точно воспроизвел сказанное Петром. В этом отношении предположение Кюрцингера укладывается в контекст не хуже, чем значение «переводчик». Более того: в рассуждениях о композиции литературного произведения глагол hermèneuô действительно использовался в значении «передавать» или «выражать»; теми же значениями обладали прилагательное hermëneuticos и существительное hermêneia (см., например, Лукиан, Как надо писать историю, 24, 34, 43). Однако в этих случаях все эти слова «относились к внутреннему процессу, посредством которого человек выражает свои мысли в словах»^[513], а не к передаче одним лицом слов другого лица. Еще более важно, что у нас нет свидетельств об употреблении слова hermêneutês в значении «передающий чье–либо чужое учение». Значение же «переводчик» не только обычно и общеизвестно, но и выглядит в этом контексте намного более естественным.

Вполне сочетается с ролью Марка как простого переводчика сообщение Папия, что «единственная его забота была о том, чтобы ничего не опустить и не исказить из слышанного». Перед нами вариант обычной формулы, при помощи которой автор заверяет, что ничего не упустил и ничего лишнего не добавил^[514]. Это клише особенно часто употреблялось в историографии. Оно могло описывать наиболее надежные показания очевидцев (Лукиан, Как надо писать историю, 47), верность историка своим источникам (Дионисий Галикарнасский, De Veterum Censura, 5) или его стремление припомнить все важные детали, касающиеся описываемых событий, однако не добавлять ничего излишнего (там же, 8). Но важно отметить, что та же формула могла применяться и к работе переводчика.

Так, например, Филон, описывая работу греческих переводчиков Пятикнижия (в составе Септуагинты), отмечает: они ясно сознавали, что должны «ничего не опускать, ничего не прибавлять, ничего не изменять, но точно сохранить изначальную форму и образ» (Филон, Жизнь Моисея, 2.34)^[515]. Латинский автор, писавший под именем Корнелия Непота, заявляет:

Будучи по делам в Афинах, я обнаружил там историю Дария Фригийца, написанную его собственной рукой. Она мне чрезвычайно понравилась, и я перевел ее строка за строкой. Я считал, что не следует ничего опускать и ничего добавлять, чтобы история не выглядела как моя собственная^[516].

Здесь переводчик стремится убедить читателей, что они могут положиться на его воспроизведение источника. Выйдя за пределы своей переводческой задачи, он поставил бы между описываемой реальностью и читателями дополнительный слой искажений и помех.

Именно об этом говорит Папий: он хвалит работу Марка за то, что его подход позволяет читателям напрямую соприкоснуться с устным учением Петра. Марк не создает вторичный источник, отдаляющий читателей от описываемых событий, а дает им возможность прикоснуться к первичному источнику — словам Петра. То, что Папий изменяет обычную формулу и говорит, что Марк ничего не опустил и не исказил, едва ли следует понимать в том смысле, что Марк что–то прибавил. Папию, очевидно, нравится варьировать стандартные клише — то же мы видели во фрагменте, обсуждаемом в главе 2, когда обычное выражение «живой голос» Папий заменил на уникальное «живой и пребывающий голос». Однако эти вариации — не только вопрос литературного стиля. В данном случае Папий изменяет привычное выражение, чтобы подчеркнуть то, что хочет сказать. Переводчик, прибавляющий к переводимому тексту что–то «от себя», искажает текст. Папий говорит не о дополнительных преданиях, услышанных Марком не от Петра, а из какого–то иного источника, но о том, что Марк мог бы исказить предания Петра, выйдя за пределы своей переводческой задачи и начав разукрашивать их собственными дополнениями.

Переводчики в древности не всегда стремились к точности перевода. Приведем знаменательный, но далеко не исключительный пример^[517]: Иосиф Флавий называет свою историю еврейского народа — «Иудейские древности» — не более и не менее чем переводом иудейских Писаний (Иудейские древности, 1.5, 14; 4.196). Приведем пример, аналогичный цитированному выше пассажу из псевдо–Непота:

Но пусть никто не упрекнет меня за то, что я описываю в своем труде все эти события так, как рассказывается о них в древних книгах, ибо с самого начала моей Истории я обезопасил себя от тех, кто готов искать в моем рассказе недостатки или пороки, и сказал, что я лишь перекладываю (metaphrazein) книги евреев на греческую речь, и пообещал передать их содержание, ничего от себя не прибавляя к рассказу и ничего из него не упуская

(Иудейские древности, 10.218; см. также 1.17; 6.196; 14.1; 20.260–263)^[518].

Разумеется, это далеко от буквальной истины. По сравнению с Еврейской Библией, Флавий регулярно и пропускает целые эпизоды, и расцвечивает повествование разнообразными деталями. В таких пассажах, как процитированный, он просто повторяет общие места историографии, которые не принимает всерьез^[519]. Кроме того, Иосиф использует слова (здесь — metaphrazô, в 1.5 —methermëneuô), которые, как и Папиев hermêneutës применительно к Марку, предоставляют «переводчику» право парафраза. Возможно, Папий оставляет такое право и за Марком. Однако, как и Иосиф, Папий подчеркивает, что «переводчик» не вносит в текст существенных изменений. И кажется, в отличие от Иосифа, относится к своим словам серьезно.

Причина этого открывается нам, едва мы вспоминаем фрагмент Пролога Папия, рассмотренный нами в главе 2. Там Папий, объясняет, почему он собирал Евангелия в их устной форме, и свой интерес к ним так: «Я понимал, что книги не принесут мне столько пользы, сколько живой, остающийся в душе голос» (Евсевий, Церковная история, 3.39.4). Мы показали, что здесь не имеется в виду какое–либо принципиальное превосходство устных источников над письменными. Скорее, речь идет об историографической практике, согласно которой хороший историк пользуется в своей работе непосредственными свидетельствами очевидцев. Для Папия предпочтителен «живой, остающийся в душе» голос, то есть устные беседы с живыми свидетелями событий. Подобное свидетельство очевидцев, даже если Папий получил его из вторых или третьих рук, предпочтительнее письменных источников, поскольку последние могут быть искажены или подделаны (то есть лживо приписаны очевидцу)^[520]. Пока очевидцы живы, пока можно расспросить и их самих, и вторых лиц, передающих их слова, — такое предпочтение осмысленно; однако оно теряет смысл, когда никого из очевидцев не остается в живых (как и было к тому времени, когда Папий писал свой Пролог). Поэтому в Прологе Папию необходимо было объяснить, до какой степени письменные Евангелия являются адекватной заменой устных рассказов очевидцев. В случае с Марком, хотя сам Марк не был очевидцем, он передавал свидетельство Петра точно так, как Петр рассказывал. Папий изображает Марка всего лишь переводчиком, со скрупулезной точностью передающим устное свидетельство Петра, поскольку в этом случае его Евангелие свободно от искажений, вносимых «переводчиками», также претендующими на передачу свидетельства очевидцев. Евангелие от Марка в изображении Петра — это почти что текст, написанный очевидцем, и, следовательно, наилучший исторический источник, на какой можно рассчитывать в период, когда никого из очевидцев уже нет в живых.