5. Тайна вефильского культа — наследие

Пройдет более 1000 лет со дней Иеровоама II, и на престол одной державы вступит один человек. Это будет император Рима Константин. Это было тяжелое время римской истории. Некогда могучая держава буквально сотрясалась от постоянных внешних вторжений, а главное — внутренних потрясений, Империя распадалась на части, враждовавшие между собой. Политический, экономический, духовный и социальный кризисы, казалось, вот-вот похоронят Римскую державу. В последние десятилетия несколькими выдающимися императорами делались попытки решить этот комплексный кризис. Но каждая из них проваливалась, еще более усугубляя состояние страны. И вот к власти после очередного витка гражданской войны приходит Константин. Человек безусловно выдающихся качеств, сочетавший в себе прекрасные способности и администратора и полководца. Константин был прагматиком, не брезгуя для достижения своих целей никакими средствами. Его руки были обагрены кровью даже самых близких ему людей. И вот он первым из римских властителей осознает, что скрепить распадающуюся римскую державу, вдохнуть в ее легкие кислород сможет только единая для всей империи идеология. «Константин впоследствии будет неоднократно повторять: религия — это культ, и от правильного его соблюдения зависит судьба государства»1. Великий

1 Власов С. Константин Великий. М.: Молодая гвардия, 2001. С. 112.

20

21Сайт А. А. Опарина

немецкий историк Якоб Буркхардт пишет о Константине следующее: «Часто пытаются проникнуть в религиозное сознание Константина и начертать картину предполагаемых изменений в его религиозных воззрениях. Это совершенно напрасный труд. Относительно гениального человека, которому честолюбие и жажда власти не оставляют спокойного часа, не может быть и речи о христианстве и язычестве… Такой человек по существу совершенно безрелигиозен… Поняв, что в христианстве заключается мировая сила, он воспользовался им именно с этой точки зрения. В этом и состоит самая великая заслуга Константина»1. Причем его характер и поведение после принятия христианства были резко изменены в худшую сторону. Исследуя его правление, другой величайший историк-англичанин Эдуард Гиббон даже пишет, что как для современников, так и для потомков было бы лучше, если бы он пал в битве до своего восшествия на престол2. О Константине периода его правления он пишет, что тот «превратился в жестокосердечного деспота, или развратившегося вследствие избытка счастья… его старость была опозорена двумя пороками, которые хотя и противоположны один другому, но совместимы один с другим — жадностью и расточительностью… содержание двора и празднества безотлагательно требовали огромных денежных средств, а угнетение народа было единственным фондом, из которого могла питаться императорская роскошь. …Одежда и манера себя держать, усвоенные им в конце его жизни, только унижали его в глазах каждого… с фальшивыми волосами различных цветов, тщательно причесанными каким-нибудь искусным парикмахером того времени; на нем диадема нового и дорогого фасона, множество драгоценных каменьев и жемчуга, ожерелий и браслетов и длинное пестрое шелковое одеяние, искусно вышитое золотыми цветами… для удовлетворения своих страстей и своих интересов он охотно приносил им в жертву и законы справедливости, и чувства, внушаемые природой»3. Из-за страха за свою власть он приказывает убить своего собственного сына, прекрасного и подающего большие надежды юношу. Его руки обагрены также кровью своего племянника. Константин «поощряет доносчиков всех разрядов возводить обвинения на всех без исключения его чиновников и министров, его друзей и самых близких»4. Мы специально так

—

1 Буркхардт Я. Время Константина Великого. Лейпциг, 1898.

2 Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. В 7 т. М.: Терра, 1997. Т. 2. С. 262.

3 Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 263,264.

4 Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 266.

подробно остановились на характеристике этого правителя, ибо заложенная и проведенная им церковная реформа сказывается до сих пор, определяя во многом идеологию ведущих направлений в христианстве, придворные историки которых пытаются его представить не кем-нибудь, а святым человеком! И такая фальсификация истории, как мы увидим, не случайна. Итак, Константин решает принять христианство, как государственную религию империи. Однако, как прекрасный догматик, он понимал, что необходимо удовлетворить все слои населения своей империи, как язычников, так и христиан. Поэтому император решает создать из двух религий одну! И он объединяет «христианство с идолопоклонством»1. «До обращения Константина церковь была полностью свободна от государства. Она представляла собой божественное, непосредственно небесное устройство и находилась вне мира. Она трудилась на своем поприще, несмотря ни на какое враждебное влияние, не под защитой государства, а под силой и властью Божьей. С самого начала своего возникновения церковь не пользовалась поддержкой государства, христианство было гонимо с первых дней. Оно почиталось захватчиком, интервентом, его веру принимали за упрямую, вредную, пагубную религию. Диаволу десять раз было разрешено мобилизовать всю римскую империю на преследование христиан, и все десять раз он был вынужден признать свое поражение. Если бы христианство во дни своего гонения верно помнило слова из Священного Писания, полагаясь на любовь Господа: «Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь церковь,» — то ни в коем случае оно не променяло бы свою верность Господу на защиту Константина. Оно, говоря это в совокупности, смешалось с миром и далеко отошло от первой любви. Мы уже рассматривали, как во дни апостолов, еще с тех древних времен любовь к миру и внешнему блеску постоянно увеличивалась. Это стремление, которое так присуще по природе всем нам, Господь пытался обуздать, так как воистину любит Свой народ, тем, что позволил сатане преследовать Своих. Но вместо того, чтобы принять эти испытания из рук Господних как очищающую благодать, познать в себе склонность к миру и осудить это, церковь на пути гонения и отвержения быстро изнемогла и желала служить Господу в солнечные, безоблачные дни, когда бы мир благосклонно относился к ней. Этот дьявольский обман был проведен в жизнь через Константина. «Какие бы мотивы ни ру-

1 Миллер А. История Христианской церкви. В 2 т. ФРГ. Biefild. GBV, 1994. Т. 1. С. 275.

22

23Сайт А. А. Опарина —

ководили Константином при его обращении, — говорит Миллер, — он, вне сомнения, руководствовался хитрой и мудрой политикой: лучше вступить в союз с противником, нежели продолжать с ним борьбу, таким образом, избежав раздвоения и собственности и народа своего государства». В марте 313 года в Майланде официально было заявлено об объединении церкви с государством, то есть был заключен несвятой союз. Изданный в то время указ гарантировал христианам неограниченную терпимость, признавал эту религию законной и даже преобладающей над всеми другими религиями. Лабарий, новое «кесарское знамя», был лучшим доказательством этого. На нем были начертаны, как уже отмечалось, две заглавные буквы Имени Христа, знамение креста и золотая статуэтка кесаря. Это знамя должно было стать предметом поклонения как для язычников, так и для христиан и воодушевлять их в битве. Таким образом, великий христианский кесарь, как его называют, официально объединил христианство с идолопоклонством. Мы полагаем, что в тот момент Константин в сердце своем был еще язычник и только с позиции военной тактики — христианин. Он принял христианство, как суеверный солдат, стремящийся заручиться в своей борьбе за мировое господство поддержкой любого божества, от кого бы она ни исходила. В нем нет ни следа истинного христианина, а еще менее ревности новообращенного, однако вполне можно проследить, и весьма часто, как он свое язычество облекает в христианское одеяние, как, например, в вышеописанном знамени, в его устройстве и оформлении. Иначе говоря, это было проявлением его дерзкого неблагоговения перед превознесенным Господом. Но Константин поступал так в неведении, стремясь успокоить совесть своих языческих воинов и подчиненных, идя им навстречу таким образом, чтобы рассеять их опасения и страхи, показывая, что их прежняя религия остается неприкосновенной. Прежние указы Константина показывали благосклонное отношение к христианам. Однако в своем изложении они очень осторожно были направлены на то, чтобы христианство не вступало в противоречие с церемониалами и празднествами язычества. Тем не менее христиане все более и более обретали благоволение кесаря, благосклонное и дружелюбное отношение Константина к ним говорило громче указов. Кесарь не только возвратил христианам их гражданские и религиозные права, вернул им церкви и владения, которые были отняты у них во времена диоклецианского гонения, но и дал им возможность строить новые церкви, богато одаривая их из своей казны. Особенно большую милость при нем обретали епископы, они по-

24

стоянно находились в его окружении, будь он во дворце, в путешествии или на войне. Он показывал свое великое внимание к христианству и тем, что своего сына Криспа передал на воспитание известному христианину Лактантию. Однако при этом Константин присвоил себе верховную власть в вопросах и делах церкви. Он являлся на синоды епископов, вмешивался во все их советы и лично просматривал и давал распоряжения относительно их религиозных вопросов. С этого времени к церкви ко всем служебным документам прибавились слова «католическая (всеобщая) церковь». Константин здесь занял свое место как глава церкви более в глазах мира. В то же время он занимал служение Понтифекса Максима, первосвященника языческого, и не отказался от этого до самой смерти (!). Короче говоря, здесь мы встречаем великого правителя, на каждом шагу которого совершалось преступное смешение святости и нечестия, которое было отмечено и осуждено в послании пергамской церкви. В связи с этим возникает вопрос, решением которого занимается множество людей разного вероисповедания, национальности и образа мыслей: кто, собственно говоря, наносит больший ущерб церкви и народу Божьему, государство ли, которое ищет, как содействовать христианству всеми имеющимися в его распоряжении средствами мира, или же земная власть, прибегающая к насилию? Мы не отвергаем великого благословения на почве терпимости между партиями, а также великой выгоды от постоянного общественного обуздывания нечестия, однако притворная милость для истинного возрастания церкви Божьей неизменно оказывалась губительной. Известно, велика благодать не быть притесняемыми со стороны мирского правительства, однако наивысшее благо в том, чтобы ни одного правителя не делать своим покровителем. Истинный характер христианина — быть странником и пилигримом в этом мире. Небо — его родина, здесь он не имеет постоянного места. Что может церковь ожидать от мира, который распял ее Господа, и что она могла бы принять от этого мира? Ее истинная участь здесь — лишь страдания, гонения и поношения, как говорит апостол: «За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание». Господь может щадить Свой народ, однако мы не должны предполагать, что нам встречается нечто чуждое, когда нас постигают страдания. «В мире будете иметь скорбь», — говорит Господь. Апостолы также наставляли учеников, говоря, что «многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Рим. 8,36; Иоан. 16,33; Деян. 14,22). Из истории церкви легко можно доказать, что для христиан намного благословеннее было время,

25

когда они за Имя Господне сгорали на кострах, нежели когда они в царских дворах занимали почетные должности, обласканные благосклонностью кесарей. Если же мы сейчас обратим наш взор на состояние христианства при изменившихся обстоятельствах в эпоху Константина, двадцать лет спустя после смерти Галерия, то увидим, что в духовенстве произошла потрясающая перемена! «Епископы стали постоянными посетителями дворца, внутренние разногласия в христианстве рассматривались в государственных судебных учреждениях. Господствовал прелат (в католической и англиканской церквях — высший духовный сан), однако не по причине своего превосходства в христианской добродетели, а по неприкосновенности авторитета его сана. Он открывал и закрывал двери храма, что было как бы равнозначно допуску к вечному блаженству или исключению от него, он произносил приговор нечестивым на единую участь с заблудшими и погибшими язычниками. У него был трон в святая святых христианского храма, и хотя он действовал совместно с коллегией старейшин, он был признанным главой большой общины, в вечной участи которой он имел хотя и неопределенную, но, тем не менее, почетную и решающую власть». Научные и философские вопросы заступали место простоты Евангелия, и чисто внешняя религия оттесняла веру, любовь и небесные помышления»1. «Сделав себя верховным понтификом, Константин стал вмешиваться в сугубо внутренние дела Церкви»2. «Константин по существу был первосвященником. Он назначал на церковные должности и управлял материальными ресурсами Церкви. Он созывал соборы, и если сам не мог на них присутствовать, то его там представлял кто-то из высших светских сановников. Он утверждал решения «отцов Церкви», и эти решения приобретали силу закона лишь после ратификации императора… фактически и патриарха назначал император. Он также имел возможность сместить патриарха, если считал это необходимым»3. Более того, по примеру иудейского царя Озии Константин взял себе право священнослужителей переступать порог алтаря4. Итак, подобно другому современнику Амоса, Ие-ровоаму, Константин создает культ, искусственно, с чисто политической точки зрения совмещающий в себе и христианство и язычество. Это достигалось с помощью тех же принципов, что и

1 Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 273—279.

2 Власов. Указ. соч. С. 186.

3 Власов. Указ. соч. С. 141-142.

4 Там же. С. 142.

26

во дни Иеровоама, когда языческие обряды и ритуалы стали именоваться христианскими понятиями. Так, имена языческих богов сменились на имена святых, которые получили полную атрибутику (день празднования, «сфера деятельности») от своих языческих предшественников. Празднование языческого дня Солнца теперь ассоциировалось с днем воскресения Христа. Функции языческих жрецов как посредников между богами и людьми были перенесены на христианское духовенство, получившее право отпущения грехов, наложения проклятия и пр. Вскоре в христианство входит и языческое учение о бессмертии души и пр. Но одними из первых лжеучений, которые вкрались в христианство, были те же золотые тельцы, что и при Иеровоа-ме. Образ Бога первоначально вводился, якобы, для облегчения принятия язычниками христианства. В этой связи хочется особо отметить, что в христианстве на протяжении долгих столетий, в том числе и те, кого государственная церковь именует Отцами церкви, не принимали икон и резко выступали не только против их использования в храмах, но и вообще употребления. Для подтверждения этого высказывания мы хотим привести цитату из фундаментального труда профессора Московской Духовной Академии А. П. Лебедева (1845—1908 гг.), человека, который являлся одним из ведущих историков православной церкви, был сам иконопочитателем, и потому приводимые им сведения нельзя ни в коей мере, конечно, подозревать в какой-либо протестантской заангажированности. Повествуя в своей работе о Вселенских Соборах, он затрагивает там и проблему, остро возникшую в православной церкви в VIII веке, когда данная конфессия оказалась разделена на две большие группы: иконопочита-телей и иконоборцев. В своей работе Лебедев приводит аргументацию, как иконоборцев, так и иконопочитателей. Вот что он пишет в отношении иконоборнической аргументации: «Иконоборческие епископы высказывают полную уверенность, что Св. Писание заключает в себе ясное и прямое запрещение иконопо-читания. «Исследование Писания, — говорят они, — не противоречит нашим взглядам, и кто не знает, что говорится в Писании по этому поводу, тот пусть поучится из него, ибо оно от Бога». Доказательства из Св. Писания, направленные против иконопо-читания, иконоборцы берут из Нового и Ветхого Завета. «В новозаветном писании говорится: Духъ есть Богъ, и иже кланяется ему, духомъ и истиною достоинъ кланятися (Ин. 4,24), и еще: Бога никтоже виде нигдеже (Ин. 1, 18), и ни гласа Его (нигде же) слыша-сте, ни видения Его видесте (Ин. 5, 37). Также и в Ветхом Завете сказано: да не сотворити себе кумира, ни всякаго подобия, елика на

27небеси горе и елика на земли низу» (Втор. 5, 8). С точки зрения этих изречений Св. Писания, иконоборцы именно к христианским иконопочитателям относят слова апостола Павла, с которыми он обращается к язычникам: И измениша славу нетленшго Бога в подобие образа тленна человека (Рим. 1, 23), и почтоша и послужиша твари паче Творца (Рим. 1,25; Деяния… VII, 498-499, 501, 503). Подобно как Св. Писание, иконоборцы хотели и предание Церкви также поставить на своей стороне. С этой целью в их вероопре-делении встречаем много свидетельств из писаний отцов Церкви, в которых они отыскивали защиту своих воззрений. Прежде всего они приводили следующее свидетельство св. Епифания Кипрского: «Помните, дети возлюбленные, о том, что не следует вносить икон в церкви, а также и в усыпальницы святых, но всегда памятуйте о Боге и держите Его в сердцах своих. Христианину неприлично возноситься к Богу посредством глаз и блужданий ума» (Деяния… VII, 510). Затем иконоборцы приводили в свою пользу свидетельства из сочинений знаменитейших отцов Церкви: Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Василия Великого. В вероопределении читаем: «Подобным образом и Григорий в стихах своих говорит: «Несправедливо заключать веру в красках, а не в сердце; потому что заключенное в красках легко стирается. Что же касается веры в глубине души, так она по сердцу мне». Иоанн Златоуст учит так: «Посредством Писаний мы наслаждаемся присутствием святых, имея образы не тел, но душ их, потому что сказанное ими служит образами их душ». Св. Василий говорит: «В Писании находятся и увещания делать добрые дела, и предлагаются жизнеописания блаженных мужей, как бы некоторые одушевленные образы богоугодной жизни, предлагаемые для подражания»» (Деяния… VII, 515—517). Далее иконоборцы берут нужные для их целей свидетельства из писаний св. Афанасия Великого. В вероопределении говорится: также и Афанасий сказал: «Как не пожалеть о почитающих творения по той причине, что зрячие кланяются невидящим и одаренные слухом неслышащим» (Деяния… VII, 518). Далее в вероопределении следуют свидетельства из писаний св. Амфилохия Иконий-ского, который говорил: «Мы заботимся не о том, чтобы изображать красками на досках телесные облики святых, ибо в них мы не имеем надобности, но о том, чтобы подражать добродетельной жизни их» (Деяния… VII, 519). Более ясное свидетельство в пользу иконоборчества епископы рассматриваемого Собора находили в сочинениях Феодота Анкирского (V в.). По словам иконоборцев, здесь находились следующие слова: «Мы получили наставление не лица святых изображать на иконах вещественны-

28

ми красками, а подражать указанным в Писаниях о них добро-

детелям их, как бы каким одушевленным образам. Пусть скажут воздвигающие изображения, какой пользы достигли они через это и к какому духовному созерцанию приходят от такого напоминания; очевидно, что это выдумка и изобретение пустого коварства» (Деяния… VII, 528—529). Наконец, иконоборцы в своем вероопределении ссылаются в защиту иконоборческих воззрений на одно послание Евсевия Памфила, церковного историка, в котором он порицал употребление икон для религиозных целей (Деяния… VII, 530). Из показаний отцов VII Вселенского собора видно, что кроме указанных святоотеческих сочинений иконоборцы на своем лжевселенском Соборе пользовались для доказательства правоты своего дела книгой под заглавием «Путешествия св. Апостолов» (Деяния… VII, 295—296, 298). В этой книге они открыли следующий любопытный рассказ о св. Иоанне Богослове и его ученике Ликомеде: «Живописец написал икону (Иоанна Богослова), передал ее Ликомеду; тот принял ее с радостью и, поставив ее в спальне, увенчал ее. Когда потом Иоанн узнал об этом, то сказал ему: «Любезное дитя мое! Что ты делаешь в спальне, оставаясь там один? Не молюсь ли я вместе с тобой и прочими братьями? Или ты скрываешь что от нас?» Сказав это, он вошел с ним в спальню и видит увенчанную икону старца, лежащие при ней свечи. Тогда, подозвав его, он сказал: «Ли-комед! Что это значит, что у тебя находится эта икона? Кто из богов твоих написан на этой иконе? Я вижу, что ты живешь по-язычески». На это Ликомед ответил ему: «Бог у меня один. Но если после Бога нужно называть богами и людей, наших благодетелей, то на иконе изображен ты; тебя я и увенчиваю, и люблю, и почитаю, так как ты сделался добрым моим путеводителем». Иоанн же, не рассмотрев еще изображения своего лица, сказал ему: «Ты шутишь надо мной, дитя мое! Как ты убедишь меня, что это изображение похоже на меня?» Тогда Ликомед поднес ему зеркало. Увидев себя в зеркале и посмотрев на икону, он сказал: «Жив Господь Иисус Христос, что похож мой образ, но ты дурно поступил в этом случае»» (Деяния… VII, 391—392). Собор приходит к такому общему выводу по вопросу об иконопо-читании: «Итак, мы собрали эти свидетельства из Св. Писания и из отцов и сгруппировали в настоящем нашем определении, выбрав, так сказать, из многого немногое, чтобы не растягивать своей речи. Весьма много есть и других мест, но мы охотно опустили их, потому что их бесконечное множество. Итак, будучи твердо наставлены из богодухновенных писаний и отцов, а также утвердив свои ноги на камне божественного служения духом, все

29Сайт А. А. Опарина

мы, облеченные саном священства, во имя Святой Троицы, пришли к одному убеждению и единодушно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи нечестивого искусства живописцем, должна быть извергаема из христианских церквей; она чужда им и заслуживает презрения» (Деяния… VII, 542—543)»1. В этой связи он приводит и интересное письмо византийского императора Михаила, направленное к германскому императору Людовику Благочестивому, в котором очень хорошо излагается то, что представляло собой поклонение иконам, ставшее настоящим идолопоклонством. «До нас сохранилось послание Михаила, написанное им на Запад (к императору Людовику Благочестивому). В нем по поводу иконопочитания на Востоке говорилось: «Прежде всего они (иконопочитатели) изгнали из церквей св. крест (!) и вместо него повесили иконы и перед ними лампады; перед ними они воскуряют ладан и вообще оказывают им такое же уважение, как и кресту, на котором распялся Христос. Они поют перед ними псалмы, поклоняются им и ожидают именно от икон себе помощи. Многие облекают их льняными покровами и делают их кумовьями при крещении детей. Другие, принимающие на себя монашество, оставили прежний обычай, чтобы кто-либо из известных лиц при пострижении их получал волосы в свои руки, а кладут волосы на образа. Некоторые пресвитеры и клирики соскабливают даже краски с образов, примешивая их к Евхаристии. И еще другие кладут Евхаристию на образа и отсюда уже причащаются. Иные совершают Евхаристию не в церквах, а в частных домах и притом на образах, которые служат вместо престола»2. Здесь хочется подчеркнуть, что иногда многие говорят, что иконам не поклоняются, а они являются лишь средством, позволяющим сосредоточиться на молитве. Но 7-й Вселенский Собор 787 года, где было официально восстановлено иконопочитание и который и заложил основы для иконопочитания, четко провозглашал, что иконам «нужно поклоняться» и что следует их не просто почитать, но именно поклоняться3. В этой связи представляет большой показательный интерес та библейская аргументация, на которой собор пытался обосновать иконопочитание. Чтобы нас не обвинили в предвзятости, мы вновь дословно цитируем профессора Лебеде-

1 Лебедев А. П. Вселенские соборы V, VI и VII веков. СПб.: Издание О. Абышко, 2007. С. 218-219.

2 Гефеле. История Соборов. Bd. IV S. 37-38.

3 Лебедев. Указ. соч. С. 192-193.

ва. «Сначала Собор прочитывает и обсуждает те места из Священного Писания, которые могли бы служить к подкреплению истины иконопочитания. Так, прочтены были из книг Исход и Числа заповеди Бога Израилева о том, чтобы в скинии свидения устроены были сделанное из золота очистилище и человекообразные и крылатые херувимы, осеняющие Кивот Завета (Исх. 25, 1, 17, 22; Чис. 7, 88—89). Прочтено было также весьма примечательное свидетельство из книги пр. Иезекииля. Пророк, описывая созерцаемый им в видении таинственный храм, так говорит об украшениях его: «От верха дверей, как внутри храма, так и снаружи, и по всей стене кругом, внутри и снаружи были разные изображения. Сделаны были херувимы и пальмы: пальма между двумя херувимами и у каждого херувима два лица. С одной стороны обращено к пальме лицо человеческое, а с другой — лицо львиное; так сделано во всем храме кругом. От пола до верха дверей сделаны были херувимы и пальмы, также и по стене храма» (Иезек. 41, 16—20). Из Нового Завета в доказательство истины иконопочитания приведено было Собором только одно место, а именно из Послания к Евреям, в котором упоминается о том, что в святилище и Святом Святых в скинии устроены были светильник, трапеза, ковчег завета, херувимы и что здесь находилась стамна с манной и жезл Ааронов (9, 1—5). По прочтении указанных свидетельств из Свящ. Писания Тарасий сказал: «Если Ветхий Завет имел херувимов, осеняющих святилище, то и мы будем иметь иконы Господа Иисуса Христа, Богородицы и святых Его, осеняющих алтарь». При этом один из отцов Собора заметил о несправедливости нападок иконоборцев на православных за то, что они изображали херувимов, которые суть духи, сказав: «Херувим, как прочитано, имел лицо человеческое. Как же некоторые говорят: кто видел лицо херувимское? Хотя и говорится здесь о лице изваянном» (Деяния… VII, 229—230)»1. Как видим, аргументация, мягко говоря, скудная, и даже сам Лебедев хорошо понимает это, когда говорит, что данные места только могли бы (!) служить к подкреплению иконопочитания. Во-первых, херувимы находились во Святом Святых, куда заходил только первосвященник, и только один раз в год, поэтому из народа и из духовенства их никто никогда не видел. Второе. И сам первосвященник нигде и никогда не поклонялся им. В отношении же видения из книги пророка Иезекииля, то оно представляет собой символическое видение, и в пользу того говорит тот факт, что никому и никогда не было дано повеления построить

1 Лебедев. Указ. соч. С. 188-189.

30

31Сайт А. А. Опарина

такой храм, а в вечности храма, согласно Библии, не будет вовсе (Откр. 21:22), также эти лица в книге Иезекииля к образу Божию или святых отношения никакого не имели. В отношении же ссылки из Послания к Евреям ап. Павла, то тут вновь нескрываемая натяжка, ибо нетленную скинию никто из людей не видит, а светильник и Ковчег Завета к иконам никакого отношения не имеют. На этом и заканчивается так называемая библейская аргументация иконопочитания. В этой связи большой интерес представляют и работы некоторых почитаемых сегодня в католической церкви ее ранних средневековых епископов — Клавдия Туринского, бывшего капелланом германского императора, и Агобарда Лионского. Вот что они пишут: «По собственным словам Клавдия, он нашел в своей епархии крайне суеверную форму иконопочитания, которая граничила с идолопоклонством, и когда он вступил в борьбу с таким суеверием, то жители Турина и его окрестностей начали его поносить и даже искали его смерти. В своей иконоборческой ревности Клавдий ссылался на вторую заповедь десятословия и вполне был уверен в правоте своего дела, что он поступает в духе Евангелия, что сам он вполне верный сын церкви, а его противники — раскольники и даже еретики. «Я держусь истины, — писал он, — и я возвещаю истину. Я не учу какой-нибудь новой секте, но я борюсь с сектами, с еретиками, с раскольниками, с суевериями. Я по мере сил своих вооружался против них, и с Божьею помощью я постоянно буду вести с ними борьбу». Во второй заповеди, по его словам, ясно запрещается не только почитание чуждых божеств, но и вообще всякое почитание тварей вместо Бога, и если его противники утверждают, что в почитаемом изображения нет ничего божественного, но что почитание, воздаваемое изображению, восходит к изображенному, то на это он отвечает, что принципиально иконопочитание стоит на одной ступени с идолопоклонством, потому что решительно одно и то же, находится ли пред нами изображение Петра и Павла, или Юпитера, Сатурна и Меркурия: здесь различие лишь в именах, а не в существе дела. Другим признаком возвращения современных ему христиан к язычеству Клавдий считает молитвенное призывание ими святых, которое он решительно отвергал. В своих схолиях на кн. Левит, написанных против аббата Теодемира в 823 г., он говорит так: «Мы не можем обращаться к тварям для получения блаженства, но к Самому Творцу, а кто начал бы учить иначе, тот впал бы в самое пагубное заблуждение. Один человек не может стать блаженнее от блаженства другого, — также никто не может стать мудрее от мудрости другого, или храбрее от храбрости другого, или уме-

32

реннее от умеренности другого». По словам Клавдия, гораздо важнее, чтобы мы подражали тем добродетелям, которые являли в своей жизни святые, и следовали их примеру. Далее он продолжает: «Воля, направленная на всеобщее и неизменное благо, есть средство к достижению высших благ, так как она в таком случае сама есть некое центральное благо»; и далее, в подтверждение этой мысли, Клавдий приводит слова блаж. Августина: «И посему религия не должна состоять у нас в почитании умерших людей, потому что если они и в самом деле благочестиво жили, то это почитание должно совершаться не на том основании, будто бы они сами стремились к этому почитанию; напротив, сами они хотят, чтобы мы Того чтили, Кому и они обязаны своим просвещением, а чтобы их мы чтили не иначе, как чрез подражание их жизни». Вооружался Клавдий и против почитания мощей и креста. При этом он делает различие между вещественным и духовным крестом. Человек, по его словам, должен нести крест Господа в том смысле, чтобы на всех путях своей жизни вспоминать искупительную смерть Христову и чтобы, сообразно с евангельским духом, следуя за своим Божественным Руководителем, быть готовым за истину евангельскую страдать и умереть. Но материального креста человек почитать не должен. «Бог повелел носить крест, но не поклоняться ему. Те хотят кланяться кресту, которые не желают нести его на себе ни духовно, ни телесно. А Господь сказал: «Кто хочет идти за Мною, пусть отвергается себя, возьмет крест свой и последует за Мной». Сильно вооружаясь против поклонения кресту, Клавдий в своей страстной полемике допускал даже такие выражения, которые не совсем уместны в устах христианина, тем более епископа. «Если бы они, — говорит он о всех тех, кто стоял за поклонение кресту, — если бы они стали поклоняться всякому дереву, имеющему форму креста, только на том основании, что Христос висел на кресте, то они могли бы воздавать поклонение, по таким же уважительным причинам, и многим другим лицам и предметам. Так, они могли бы поклоняться девам на том основании, что Господь родился от Девы, могли бы поклоняться яслям и пеленам, потому что Он лежал в яслях и повит был пеленами», и т. д., продолжает он в том же тоне. Клавдий также и потому отвергал почитание креста, что не понимал, почему именно это орудие крайнего уничижения Христа может сделаться предметом религиозного почитания. По его мнению, люди, допускающие такое почитание, мыслят о Христе то же, что некогда иудеи и язычники, которые, не признавая Его воскресения, только и знали в Нем измученного и распятого. Но эти люди, по мнению Клавдия, не думают вовсе о том, о чем сказал

33Сайт А. А. Опарина

во 2-м послании к Коринфянам (5, 16) Ап. Павел в таких словах: «Отныне мы никого уже не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем». Не менее резко нападал туринский реформатор и на церковное учение об апостольском преемстве епископов. Если он и не прямо отрицал это преемство, то во всяком случае сильно его подрывал таким рассуждением: «Не тот преемник апостолов, кто занимает их кафедру, но тот, кто поступает в апостольском духе». «Мы знаем, — продолжает он в другом месте, — что слова Господа к Ап. Петру: «Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и дам тебе ключи царства небесного», неправильно понимаются. Оттого и происходит, что невежественные люди, вместо того чтобы стремиться к приобретению жизни вечной, пренебрегая всяким духовным толкованием, хотят устремиться в Рим. А между тем если мы тщательно исследуем смысл слов Господа, то увидим, что Ап. Петру не сказано: «То, что свяжешь, будет связано на земле, и что разрешишь на небе, будет разрешено и на земле». С таким рассуждением вполне гармонировали у Клавдия и его резкие замечания о римской кафедре и о папской власти. Очевидно, намекая и на то и на другое, он говорит: «А о тех, которые занимают это место и не исполняют своего служения, Господь говорит: «На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они скажут вам, соблюдайте и делайте, но по делам их не поступайте». Подобно Клавдию туринскому, и Агобард лионский неоднократно ссылается на Августина, именно на его сочинение «De civitate Dei». Подобно Клавдию, он основывает свои иконоборческие воззрения главным образом на 2-й заповеди десятословия и по поводу этого ведет такого рода аргументацию: «Так как не существует изображений Бога (как Духа), то и нельзя Его чтить в иконе, кроме той, которую Он Сам явил нам во Христе. Если же не следует поклоняться творениям Божиим, тем более нельзя воздавать такого поклонения делам рук человеческих. Если бы и должно было чтить икону, то уже скорее икону Творца, чем твари, и если бы и должно было воздавать почитание людям, то, конечно, скорее живым, чем нарисованным, потому что всякое изображение представляет нам только нечто случайное относительно изображенного, но не существенное». «Поэтому, хотя и следует почитать память святых и оказывать уважение их гробницам, ради воскресения, но выражать такое почитание нужно в том, чтобы подражать их жизни, а не в том, чтобы строить им храмы и алтари, потому что это подобает делать только в честь единого Бога. Притом лесть сатаны в том и проявляется, что он под видом почитания святых склоняет ум к

34

—

идолопоклонству и низводит нас от истинного и вечного к плотскому». «Иконы созерцаются внешним глазом как неодушевленные предметы, а Бог созерцается внутренне. Иконы делаются для воспоминания и изображения истории, а не для религиозных целей, а Бог существует для поклонения, служения и вечного религиозного созерцания». В ответ на возражение иконопочи-тателей, что некогда император Константин Великий молился пред иконою Апостолов Петра и Павла, Агобард замечает, что в данном случае Константин не является авторитетом, так как названный поступок его объясняется не столько как результат просвещенного знания, которого он тогда еще не вполне достиг, сколько из того, что этот император совершил его вследствие пагубной привычки к идолопоклонству. Оправдывая и обосновывая свое иконоборство, Агобард с особенною силою ссылается на известное правило эльвирского собора (305 г.), которым запрещалось иконопочитание. Так, в 33-й главе того же своего сочинения «Contra superstitionem corum…» он замечает: «Вполне справедливо отцы эльвирского собора, для искоренения суеверия, определили, что не должно делать изображений в храме, для того, чтобы предметы почитания и поклонения не изображались на стенах». Если при этом Агобард не дошел до той формы иконоборства, какую мы видели у Клавдия туринского, то это объясняется, всего вероятнее, тем, что он был епископом во франкском королевстве, а не вне его пределов, как Клавдий, и потому не был так свободен в своих действиях, как этот последний; потому что все франкские епископы, даже с крайними иконоборческими воззрениями, должны были волей-неволей держаться того, сравнительно более умеренного, образа действия, который вытекал из смысла учения об иконах, содержавшегося в каролинских книгах, а также подтвержденного двумя соборами — франкфуртским и парижским (которые, как и Libri Caroli-ni, в сущности, не предписывали насильственного разрушения священных изображений). Очень может быть, что, будь Агобард на месте Клавдия, и он мог бы дойти до его иконоборческих излишеств, тем более что, как мы видели, взгляд его на иконы был почти такой же крайний, как и взгляд Клавдия. Собственно против почитания святых Агобард говорит не только в своем важнейшем сочинении «Contra superstitionem corum…», но и в другом, озаглавленном: «De fidei veritate». Взгляды его на этот предмет и в этом сочинении совершенно протестантского характера и сильно напоминают учение реформаторов XVI века. По его словам, учение истинной католической Церкви всегда заключалось в том, что никакая тварь, будь то на небе или на земле, не

35Сайт А. А. Опарина —

должна быть предметом религиозного почитания: только один Бог есть то Лицо, на Которое христианин должен уповать и Которому должен молиться, а всякое другое молитвенное обращение не правильно. Он советует не молиться святым, но за них самих молиться Богу. И в своем ответном письме к шрбоннскому епископу Варфоломею, который спрашивал его совета по поводу некоторых случаев стигматизации и др. чудес, имевших место в его епархии, и по поводу начавшегося отсюда пилигримства и обильных денежных приношений, Агобард проводит ту же точку зрения, доказывая, что все эти приношения неправильны и бессмысленны, причем подвергает сомнению самый слух о всех подобных чудесах»1. Но работы и призывы этих людей остались без ответа, приведя, как и во дни Иеровоама Второго, к страшным формам идолопоклонства, формированию культа Богини-матери. «В конце четвертого столетия открыли, что во времена до Рождества Христова в иерусалимском храме находились чистые девы, которые посвятили себя служению Богу. Среди них должна была находиться Мария, с раннего возраста давши обет вечной девственности. Это новое измышление привело к преклонению перед Марией, как истинным идеалом безбрачия. Вскоре после этого вошло в обычай Чистой Деве прилагать Имя «Матерь Божья», что, давайте вспомним, вызвало несторианскую распрю. Служение Марии вначале встречало много противоречий, но мало-помалу становилось всеобщим. Уже с пятого столетия можно найти множество изображений и статуй Чистой Девы, держащей на руках Младенца Иисуса, во многих церквях. Все более и более она превращалась в предмет непосредственного поклонения, и богослужение Марии приобрело господствующий характер в римской церкви. Ежедневное служение в честь Марии, дни и праздники, которые были посвящены непосредственно ей, были утверждены папой Урбаном Вторым на соборе в Клермоне в 1095 году. Этим поклонение Марии превратилось в определенное учение и твердый узаконенный обычай в римской церкви, что осталось непоколебимым до наших дней. Римски настроенные могут оправдывать себя, говоря, что богослужение Марии прославляет Одного Бога, но книги молитв и песен говорят об обратном. Они состоят в основном из непосредственных молитв к Деве Марии. Едва ли какие из этих молитв в большем употреблении, как так называемые «Аве Мария», «Радуйся, благодатная», в которой после изложения отрывка приветствия Гав-

1 Арсеньев И. Секты Европы от Карла Великого до Реформации. М.: Вече, 2005. С. 22-25,28-30.

36

риила приложены слова: «Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешных и ныне и в час нашей смерти. Аминь». В другой молитве заложено обращение в таком виде: «Под твоим заступничеством и защитой вопием мы к тебе, о, святая Богородица, не отвергни нашу молитву в нашей нужде, но избавляй нас во всякое время от всяких напастей. О, прославленная, превознесенная, благодатная чистая Дева! Наша Госпожа, наша Посредница, наша Заступница…» В другой молитве также говорится: «Будь благословенна ты, царица, матерь милосердия, благополучия нашей жизни и упования. К тебе взываем мы, грешные дети Евы, к тебе воздыхаем мы в слезах, в плаче и стенании в этой долине скорби. Да будут твои очи благосклонно направлены на нас, наша заступница…» и т. д. Неоднократно она названа так: «Врата небесные», «Яркая утренняя звезда», «Убежище для грешников». Эти и многие подобные выражения ясно доказывают нам, какое идолопоклонство творится в римской церкви с именем Марии и какое место занимает она в помыслах ее почитателей. Венок из роз или связка из маленьких бус или жемчужин, которые служат для подсчета молитв, состоят из пятнадцати десятков. Каждый десяток содержит десять «Аве Мария», которые совершаются путем перебора пальцами бусинки или жемчужинки и отмечаются большой бусинкой, в конце же всегда произносится «светлейшая Матерь». Римский требник, большой всеобщий молитвенник, из которого всякий священник должен ежедневно прочитать отрывок, в отношении Чистой Девы содержит следующие слова: «Когда поднимается штурм искушений, когда на тебя летят камни горестей и бед, смотри на звезду, взывай к Марии. Если ты окружен волнами гордости, честолюбия, страсти и зависти, смотри на звезду, взывай к Марии! Если гнев, или алчность, или похоть плоти смутят твой дух, то взирай на Марию. Если ты взволнован и в смятении от тяжести твоих грехов, озабочен осквернением твоей совести, испуган мыслями о правосудии и начал тонуть в море печали, в пучине сомнений, то вспомни о Марии — в печали, в горестях, сомнениях, думай о Марии, взывай к Марии». Служение Марии мало-помалу заняло все богослужение христианства, так что кафедральный собор, да и каждая мало-мальски большая церковь имела свою отдельную капеллу в честь Марии. Из этих небольших ссылок и цитат ясно видно, что Мария рассматривается не только как заступница при ее Сыне, но как самый главный и высший предмет поклонения. И все же это лишь спокойные будничные пробы по сравнению с бурными рыцарскими преклонениями, которые можно встретить в некоторых песенниках и псалтырях в ее честь. Ей

37

приписывались свойства божества, она представляется, как царица небесная, сидящая между херувимом и серафимом. Учение о непорочном зачатии было естественным следствием к этому всевозрастающему поклонению. Это было возведено папой Пием Девятым в догмат веры римской церкви, вновь утверждено и принято всеми. Призыв к святым возник примерно в то же время, как и поклонение Марии, развился и созрел на той же почве. Между этими двумя явлениями фактически нет никакой разницы, только Мария гораздо выше возносится над всеми святыми и мучениками благодаря своей особенной святости и великому влиянию на небе. Почитание, которое оказывали в первые столетия христианства всем тем, кто был верным свидетелем Христа и принял ради Него мучения, вне сомнения, было вероятнейшей причиной обычая призывать имя святых и умолять их о заступничестве. Из этой легко объяснимой склонности постепенно выросло суеверное почитание святых, а затем и определенное обожествление их. Переход от почитания к поклонению очень прост и естественен. Потому наставление апостола: «Дети, храните себя от идолов!» (1 Иоан. 5, 21) — весьма актуально и важно! Как раз перед этим он говорит о нашем положении и благословениях во Христе, когда пишет: «Сын Божий пришел и дал нам (свет и) разум, да познаем Бога истинного и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе. Сей есть истинный Бог и жизнь вечная» (1 Иоан. 5,20). Если мы имеем в Нем жизнь вечную и относительно нашего положения перед Богом становимся Едины с Ним, то единственным Объектом нашего поклонения должен быть лишь Он Один! Всякий другой объект есть идол! Из вышеназванных малых начинаний из-за лукавства священников развивалась великая и влиятельная система, которая принесла церкви огромную прибыль и обогащение, деньги и власть. Паломничество с деньгами, покаяниями и добровольными жертвоприношениями являло собой огромную часть этой системы. В первые времена христианства существовал обычай проводить богослужение на могилах святых и мучеников с особенной торжественностью и пышностью. Когда же сгустился мрак и усилился дух суеверия, этого было уже недостаточно. Уже в четвертом столетии начали строить великолепные церкви на некогда простых, невзрачных могильных камнях, те или иные реликвии святого, в чью честь воздвигалась церковь, украшали внутренность здания, в которое вносились драгоценные сосуды. Обычно утверждали, что останки чудотворных святых нужно погребать под главным алтарем и что заступничество таких святых имеет особенную власть и силу. Это привлекало тысячи и тысячи, чтобы увидеть чудеса, которые

38

совершались здесь, или же заручиться заступничеством этого святого и почерпнуть пищу для своей души. Если путешественники или паломники были недостаточно щедры в своих даро-приношениях, то возникало опасение, что их дело не будет воспринято этим святым. В течение шестого столетия возникли бесчисленные религиозные стремления в честь святых и введены бесчисленные праздники и торжества, чтобы они всегда проводились в воспоминание. Обращение к святым в конце концов превратилось в такой всеобъемлющий обычай, что возникла опасность из-за множества забыть кого-либо из них. Календарь был так переполнен именами, что если восставал новый святой, то ему едва могли найти место, не отняв его у прежнего святого. Восток и запад соревновались между собой, чтобы умножить число имен святых. Однако запад признавал лишь небольшое число святых востока. Восток, со своей стороны, также отвергал многих святых западных церквей. Из этого множества святых мы можем воочию убедиться в распространении всеобщего идолопоклонства. Города, церкви, монастыри, ордена конкурировали между собой, кто из них привлечет к своим святым гробницам больше паломников. Слава какого-либо нового святого надолго останавливала посещение прежних мест, соответственно, отнимала их прибыль и доходы. Священники были поставлены перед необходимостью возобновить паломничество к святым и начинали измышлять новые и новые истории чудотворения, чтобы привлечь внимание народных толп»1. Как и во дни Иеровоама, церковнослужители по указке императора Константина перенесли празднование библейской субботы на языческий день Солнца. Вот как об этом говорится в указе императора Константина, переданном его современником кесарийским епископом Евсевием: «Приличным для молитвы днем положил он почитать день истинно Господний, первый, действительно воскресный и спасительный. Дьяконами и служителями Божьими назначив людей, украшавшихся непорочностью жизни и всякой добродетелью, вверил он им хранение всего дома. Дорифоры и телохранители, вооруженные преданностью и верностью, учителем благочестия имея самого василевса, не менее также чтили день воскресный и спасительный и в этот день совершали угодные василевсу молитвы. К тому же блаженный василевс побуждал и прочих подданных, молитвенно выражая свое желание мало-помалу сделать всех людей благочестивыми. Для сего всем, находившимся под властью римлян, внушал он расположение — во

: Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 572-575.

39Сайт А. А. Опарина

дни, одноименные Спасителю оставлять свои занятия и подобным образом чтить пятки, кажется, в воспоминание тех событий, которые в эти дни совершены общим Спасителем. Что касается до дня воскресного, иногда называвшегося также днем света и солнца, то к ревностному хранению его он располагал и всех своих воинов, и тем из них, которые сделались причастниками божественной Веры, давал в тот день свободу от службы, чтобы они беспрепятственно бодрствовали в Божьей Церкви и чтобы никто не мешал им тогда совершать свои молитвы. А другим, еще не принявшим божественного учения, предписал он вторым законом: в воскресные дни собираться на открытых площадях, в предместье города, и там, по данному знаку, всем вместе возносить к Богу выученную предварительно молитву. Надежды их, говорил он, должны основываться не на копьях, не на вооружении, не на силе телесной: им более всего надобно знать, что податель всякого блага и самой победы есть Бог, которому, следовательно, и должны они воздавать узаконенные молитвы, воздевая руки горе — к небу, а умственный взор вознося еще выше — к небесному Царю, и Его-то, подателя победы, Спасителя, хранителя и помощника, умоляя о помощи»1. За последующие столетия указанные выше лжеучения настолько прочно вошли в большинство христианских конфессий, что от первоначальной чистоты Христова учения ведь практически ничего не осталось. Мы ни в коей мере не хотим оскорбить ничьи религиозные чувства, понимая, что Судия только Бог и что в каждой церкви у Него есть верные Ему дети, но в то же самое время замалчивать правду, так ясно изложенную в Библии и в трудах, как уже упоминалось, многих отцов Церкви, будет преступлением пред Богом и людьми. Недаром в заключительных главах книги Откровение апостол Иоанн пишет: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей» (Откр. 22:18—19). Что же сегодня изберем мы в качестве своей религии: религию Христа или Ве-фильский культ? Со страниц своей книги пророк Амос умоляет нас не повторить пути Древнего Израиля.

—