7. Смета царицы Иезавели

Между тем продолжавшийся в Израиле страшный голод способствовал росту бешеного гнева Иезавели, убедившейся к тому времени в безуспешности попыток найти Илию, этого дерзкого человека, осмелившегося бросить ей и ее политике открытый вызов. И тогда «Иезавель решила отомстить за себя убийством всех пророков Иеговы в Израиле. Ни один из них не должен был избежать этой страшной участи». Она приступает к тотальным преследованиям верных последователей Бога, тех, кто не преклонил колена пред Ваалом. Один из ведущих современных ученых, профессор Тантлевский отмечает, что «это были чуть ли не первые известные нам в истории гонения по религиозному признаку на государственном уровне». Дело в том, что религиозные системы Древнего Востока были терпимы к почитанию любых богов. Пренебрежение к потенциально могущественному божеству или пренебрежение им могло вызвать гнев этого божества, обрушивающийся на человека. Поэтому богов даже покоренных народов часто задабривали, а то и увозили их статуи с собой, чтобы они отныне помогали уже им. Поэтому Древний Восток был религиозно терпим. Гонения Иезавели были первыми подобными гонениями на религиозной почве, открыв целую череду своих кровавых наследников, достигнув своего апогея во дни средневекового владычества папства, недаром сравненного в пророчествах книги Откровения с Иезавелью. «Но имею немного против тебя, потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя пророчицею, учить и вводить в заблуждение рабов Моих, любодействовать и есть идоложертвенное» (Откр. 2:20). И это, конечно же, не случайно. Ибо систему папства и религиозную политику Иезавели объединяет очень многое. Во-первых, это принцип государственной церкви, в котором церковь выполняет роль идеологического инструмента руководства подданными. Во-вторых, это объединение божественных истин с грубыми языческими верованиями. В-третьих, это навязывание этой искусственно состряпанной религии людям, с лишением у тех права выбора. В-четвертых, это создание религии обрядов и ритуалов, за которыми не стоит ничего, кроме внешней помпы и суеверия. Так, подводя итог финикийской религии, крупнейший мировой историк, профессор Георг Вебер пишет: «Все финикийское богослужение было проникнуто дикими увлечениями и фантазией; у финикиян не было ни ясных представлений о божестве, ни нравственной основы в религии. Этот недостаток они восполняли пышностью обрядов, архитектурной красотой храмов, изяществом украшений, многочисленностью жрецов, толпами «посвященных» и тысячами служителей и служительниц при храмах, множеством «галлов», оскопивших себя для служения богам. На большие религиозные праздники в Тире, Сидоне, Библосе, Еераполе и других городах собирались массы богомольцев из близких и дальних стран; изображения богов, шатры и кивоты, в которых сохраняли священные символы, были носимы по городу торжественными процессиями». Не напоминает ли это нам что-то знакомое, когда люди, не зная ни Библии, ни Божьего Закона, ни лично Бога, идут толпами в храм, присутствуют на пышных служениях, символика которых им совершенно непонятна, или следуют за носимыми реликвиями в процессиях. «Это Римское католичество было великим созданием, долго зачаровавшим мир роскошью своего культа… Но это грандиозное сооружение производит впечатление, подобное тому, что испытывается при виде церкви св. Петра в Риме: неумолимая правильность плана, равномерный свет, падающий на купола, роскошная орнаментация парализуют всякий непосредственный порыв благочестия; в этом строгом порядке всех линий — нет более места для свободных мечтаний. Куда девались те старые церкви, в которые каждый входил свободно и непринужденно, как в дом Отца, и в которых незамысловатая стенная живопись так наивно изображала и толковала литургические тексты? Там, в полумраке маленьких часовенок, христианин свободно мечтал о будущем рае. Здесь же душа, утомленная блеском храма и обрядов, тщетно пытается взмахнуть крылами, чтобы подняться в бездонную синеву неба: огромный блестящий купол заграждает ей путь и, подобно птице с разбитыми крыльями, она падает на землю, на холодные мраморные плиты алтаря. Они усвоили из него (христианства) один только внешний культ, не ища никакой духовной пищи и спокойно закрыли свои сердца как для энтузиазма, так и для фанатизма. Темные люди вложили весь остаток пыла своей прежней веры в совершенно языческие суеверия, более образованные поняли религию как внешний церемониал, подобающий всем благовоспитанным людям и осторожным гражданам. Не трудно уяснить причину этой религиозной бесплодности». При этом как жрецы Ваала, так и папство, нисколько не заботились о просвещении людей, учении их нравственности и морали, которую, впрочем, как показала история, не имели ни те, ни другие, а давать, как известно, можно то, что имеешь сам. Потому-то этот нравственный и духовный вакуум заполнялся всей этой пышностью и обрядностью. В-пятых, это создание богатой, имеющей политическую власть церкви. Так финикийские «храмы получали подарки; им платили десятинную подать; у них были земли; некоторые из них были чрезвычайно богаты, имели тысячи жрецов, служителей… При некоторых храмах жрецы были наследственными. Верховный жрец главного храма вообще был первое лицо в государстве после царя; в некоторых городах, например в Тире, он был царского рода». Значительный процент финикийских храмов играл роль казнохранилища. Причем в храмы в обязательном порядке присылалась часть и от военной добычи помимо регулярных приношений верующих и огромных купеческих даров. Выше мы уже писали о той огромной роли, которую играли жрецы в финикийских городах-государствах. Этот же принцип усвоит и папство, являвшееся в средневековье крупнейшим землевладельцем, обладая богатством, с которым не могли даже близко сравняться ведущие страны тогдашнего мира. Благодаря духовной власти над людьми и своим капиталам, папство безраздельно властвовало в эпоху средневековья, став мощнейшей религиозно-политической силой мира. В-шестых, это создание религии, базирующееся, в частности, на весьма своеобразной коммерческой точке зрения, причем как материально-коммерческой, так и духовно-коммерческой. Так, «подводя все под коммерческую точку зрения, они (финикийцы) поставили свои божества в непосредственную связь с практическими интересами, профанировали возвышенные вероучения материальным истолкованием, сладострастным и свирепым богослужением».Жертвуй деньги в храм — и тебе гарантирована счастливая жизнь, заболел ты или твои близкие, — обратись к такому-то божеству, принеси ему дар, — и ты решишь свою проблему. Словом, давай деньги, и в зависимости от того, сколько ты дал и сколько ты сделал дел, — будет и ответ божества. Финикийцы придавали особую роль различным заклятиям и очистительным церемониям, без которых не обходилось ни одно более или менее крупное событие в их жизни, начиная от рождения и свадьбы, и заканчивая похоронами, за которые, конечно же, нужно было вновь платить жрецам. От этой коммерции выигрывали как жрецы, получающие регулярный доход, так и прихожане, получающие якобы благодаря своим дарам и делам благословение богов. Этот принцип коммерции вошел, к сожалению, и во многие христианские церкви, и, в частности, папство, которое выдвинуло идею спасения делами и оправдания за деньги. По этому поводу крупный французский историк XIX в. доктор Эмиль Жебар замечает: «Мы коснулись здесь не только вопроса об оставлении папами своей первоначальной апостольской роли, но также и того важного изменения, которое наступило как в самом учении, так и в церковной дисциплине. Все те добродетели, которые были превознесены Христом, — пренебрежешь его наместниками; нищие, миротворцы и чистые сердцем не будут больше избранниками церкви; за то все, что Христос презирал и порицал, все это возведено во благо: любовь к наживе, жестокость к слабым, неудержимая погоня за земными радостями, обладание землями и властью заменяют теперь милосердие и самоотречение первых христианских общин. Как будто, начиная с эпохи средних веков, навсегда закрылась книга Евангелия. Первоначальное христианство, ведшее свое начало от апостола Павла и покоящееся на догмате об оправдании верою, теряет весь свой смысл; вместо него установляется другая, узкая, религия — религия дел человеческих. Между Богом и верующим становится церковь и скрывает Его от взоров последнего. Феодализм охватывает даже религиозную сторону человеческой жизни. Церковь нуждается в преданных слугах, в сильных руках, в великодушных друзьях; целые легионы мистиков не стоят в ее глазах одного хорошо вооруженного вассала или кондотьера, а сокровища св. Петра для нее ценнее, нежели чистота души. В той жестокой борьбе, которую выдерживает церковь против Рима, Италии и Империи, самой доброй для нее защитой является пассивное повиновение христианства. Она принуждает его к покорности страхом и подчиняет себе его волю строгим и неуклонным соблюдением благочиния. Она поражает анафемой и интердиктами нечестивого императора и непокорные королевства и города, смущая таким образом народную совесть и колебля верность подданных. Наконец, своими постоянными таинствами, милостынями, молитвами, пилигримствами, постами, страхом Суда и предчувствиями чистилища, церковь делает священника всегда и везде необходимым для того мелкого люда, — буржуа и сервов, — который ищет утешения от своих земных горестей в словах Божественных Обетовании. Такими-то средствами церковь держала в своем повиновении всех христиан и толпами призывала их в Рим, на могилу апостолов, или же в Иерусалим, на гробницу Господню… А первосвященник этой церкви в течение тех трех дней победы, которые заплатили ему за десять веков трудностей и борьбы, имел удовольствие видеть у своих ног императора, т. е. весь феодальный мир, уничиженного отлучением и на коленях, в снегу, молящего о помиловании. Но папа забыл заповедь Христову: «Блаженны милостивые, яко тии помилованы будут». Это антибиблейское, можно сказать, кощунственное учение, основанное на принципах обыкновенной коммерции, продолжает обманывать одних и смущать других. В-седьмых, церковь Иезавели времен финикийцев роднит с церковью времен средневекового папства суеверия и мистика, которые господствовали в них обоих. Мы уже писали выше о той роли, которую играли маги и прорицатели, священные камни и ашеры в жизни финикийцев. Все это от исторической Иезавели унаследовала и Иезавель духовная. Вспомнить хотя бы явления умерших пророков и апостолов, якобы приходящих для особых наставлений к живым. Можно вспомнить и плачущие иконы, и якобы превращающиеся хлеб и вино во время причастия в действительные тело и кровь Христа и пр. В-восьмых, — это нравственный облик Иезавели и ее слуг и нравственный облик папства, история которого нам рисует страшные примеры морального падения, какого не знал языческий мир. «Отныне римской церкви приходилось действовать против Евангелия и оправдывать свою политику превосходством своей морали. Но для того чтобы успокоить христиан и утвердить церковное христианство, нужно было бы, чтобы священники были беспорочны, а первосвященники непогрешимы; на деле мы видим как раз обратное: пастыри были позором для паствы. Стоит только прочесть постановления десяти соборов относительно женатых причетников и Liber Gomorrhianus Петра Дамиенского. История пап с IX по XIII в. напоминает все безумства Калигулы, всю жестокость Нерона, всю развращенность Гелиогобала. В X в. тускулумские графы отдают Св. престол в руки куртизанок и разбойников. Семнадцатилетний Иоанн XII помещает в Латеран свой гарем и рукополагает диакона в конюшне. Бонифаций VIII, низвергнутый с папского престола через сорок два дня после своего избрания, убегает в Константинополь, унося с собою церковную казну. Он возвращается в Рим после смерти Оттона II, голодной смертью умерщвляет своего преемника Иоанна XIV, брошенного в колодец башни Ангела, и вырывает глаза своим кардиналам. Бенедикт IX, папа двенадцати лет от роду, ведет такую отвратительную жизнь, что его пытаются задушить; но это не удается, он бежит, продает свою тиару, пытается заключить брак с одной девушкой, снова возвращается в Рим, занятый сразу двумя антипапами, опять принужден оттуда бежать, заставляет отравить немецкого антипапу Климента II, в третий раз вступает на первосвященнический престол и, наконец, навсегда скрывается в лесах Тускулума». «Все драматические произведения читались или разыгрывались перед страстным театралом в папской тиаре, и даже такие, как знаменитая комедия Маккиавелли Мандрагора, которую нельзя поставить на современной сцене по непристойности содержания. Импровизаторы, музыканты, буффоны, комедианты, паяцы толпились при папском дворе и развлекали Христова наместника. Особенно высоко ценилось остроумие: чтобы вызвать смех, разрешалась грязная острота, кощунственная выходка, издевательство над Священным Писанием. Страсть к веселью сделалась господствующим стремлением Св. престола. Пиры сменялись пикниками, банкеты охотой и рыбною ловлей, и во всем этом преемник св. Петра принимал деятельное участие. Папский двор с его изящными кавалерами и красивыми дамами считался самым веселым в Европе. Даже на улицах священного города царил непрерывный карнавал папских потешников, которые не стеснялись ни костюмом, ни жестами, ни словами. Все это видели своими глазами благочестивые пилигримы из-за Альп и по возвращении на родину становились последователями Лютера, а папа, по словам современника, «с кардиналами, благородными и без предрассудков воспитанными, весьма свободно проводил жизнь на охоте, на пирах и банкетах». Именем Льва X называют иногда золотой век итальянской культуры; но это название характеризует только внешнее совпадение, а не внутреннюю связь. Веселый папа не создал ни одного таланта; то же самое можно сказать и о современной ему церкви. Если папство действительно воспитало средневековую культуру, то новая развивалась вопреки ему и в противоположность его основам. Церковь XV ст. являлась только заказчицей в искусстве и меценатом в науке и не замечала, что глубоко человечная красота мадонн не соответствует ее аскетическим воззрениям и что могучая мускулатура праведников — влияние языческого искусства. Новое искусство, воспроизводившее любовь и жизнь, против которой боролось монашество, новая наука, изучавшая природу человека и греховный мир, который отрицал аскет, подрывали самые основы средневекового папства, и меценатство Льва X было его самоубийством как папы. Кроме того, страсть к наслаждениям этого преемника св. Петра подрывала его авторитет и по другой причине. Пышные забавы стоили очень дорого: одна кухня поглощала половину доходов церковной области, и Лев X постоянно нуждался в деньгах. Обычных доходов с христианской церкви и с индульгенций недоставало, обремененный налогами народ не мог покрыть всех издержек. Продажа церковных должностей, а также утвари и сосудов практиковалась в самых широких размерах, и один современный шутник сострил в латинском двустишии, что скоропостижно умерший папа потому умер без причастия, что заранее продал все Св. дары. Тем не менее, в затруднительном положении папе приходилось прибегать к экстраординарным финансовым операциям. Так, он обвинил богатого кардинала Петруччи в заговоре против своей особы, а трех других — в соучастии. Петруччи задушили, его имущество было конфисковано, а остальные кардиналы под пыткой были вынуждены заплатить колоссальный штраф. Затем Лев X сразу продал 39 кардинальских шапок и выручил за них сумму, превышавшую его годовой бюджет. Тем не менее, знаменитый меценат умер неоплатным должником. Его тиара была продана с молотка, и, несмотря на это, все римские банкиры были наполовину разорены вследствие банкротства расточительного преемника св. Петра. Кроме приобретения денег на удовольствия, единственным стремлением Льва X было доставление родственникам земель и власти. Когда он был избран на престол, его племянник сказал его брату: «насладимся папством, потому что Бог нам дал его», и самый беззастенчивый непотизм сделался политическою задачей Льва X. Одного родственника он поставил правителем Флоренции, другому хотел доставить Милан, третьему — неаполитанскую корону, а четвертого мечтал даже возвести на императорский престол, и для достижения этих фамильных целей не останавливался ни перед какими средствами. Союзы за Альпами заключались под влиянием минуты с несомненным расчетом не исполнить в случае надобности ни одного обязательства, потому что папа одновременно обещал дружбу и поддержку двум государям, которые находились во взаимной борьбе. Преемник играл святостью договора, и положиться на его слово было слепым безрассудством. В Италии Лев X поступал еще гнуснее и вероломнее. Владетеля Перуджии он пригласил в Рим, давши ему охранную грамоту, а когда тот явился, его подвергли пыткам, а потом обезглавили. Герцог Феррарский был более осторожен, поэтому папа пытался подкупить начальника его гвардии отравить своего государя. Светская политика, столь мало достойная Христова наместника, совершенно исчерпывала апостольское служение лучшего папы этой эпохи. Пастырская забота о спасении душ верующих считалась только средством к улучшению бюджета. Лев X, которого не шокировала самая грязная литература, при дворе которого насмешка над религиейсчиталась признаком хорошего тона, сохранял цензуру и внес в индекс запрещенных книг трактат Баллы о подложности Константинова Дара, потому что эта фальсификация составляла одно из оснований светской власти Св. престола. Богословская деятельность папы исчерпывалась тем, что он расширил значение индульгенций, предоставив верующим выкупать умерших из чистилища, потому что такая прибавка увеличивала спрос на сильно подешевевший товар. Его забота о независимости церкви от светской власти сводилась к тому, что он продал французскому королю право назначать в своей стране епископов. До сих пор остается недоказанным, действительно ли Лев X называл христианство доходною басней, но это изречение представляет собою наилучший ключ к пониманию его политики. Религиозного духа больше не было в средневековом папстве, абсолютная власть римского епископа утратила всякий смысл в глазах половины Европы, как это и доказала реформация. В предшествующие столетия всякий новый религиозный порыв возвышал Св. престол, и теперь за Альпами начиналось религиозное движение. За год до вступления на престол Льва X благочестивый монах Мартин Лютер со средневековым восторгом целовал священную почву Рима; но его поразило католическое нечестие, и чем более он вдумывался в современное ему папство, тем быстрее росло его убеждение, что римский епископ — не наместник Христа, а враг Его учения, что он — антихрист».Такова была суть системы религии Иезавели исторической и Иезавели духовной, представлявшей собой страшную смету насилия, разврата, суеверия, ханжества, жестокости и алчности. Смету, составлявшуюся под оккультным вдохновением, смету, основанную на крови и слезах обманутых или запуганных людей, смету, приносящую баснословные богатства и удовлетворения самых гнусных похотей. Системы, которой еще предстоит сыграть свою страшную роль в последних событиях мировой истории, к которым мы неудержимо приближаемся.