2. Взгляд с высоты

К чему следить за огнями проходящих мимо кораблей? Надежнее прокладывать курс по звездам

Джордж Маршалл

Если вы решили подняться на высоту 4270 метров — на одну из вершин Скалистых гор, — вам лучше встать пораньше, около четырех утра, и по возможности отказаться от кофе: он вызывает обезвоживание организма, а на большой высоте обезвоживание и без того наступает быстро. И вот вы ведете машину по разбитой дороге. Вы предельно внимательны — вдруг под колеса бросится какая-нибудь живность. На высоте примерно в два с половиной километра начинается пешеходная тропа. Дальше ваш путь лежит между голубыми елями, соснами и лжетсунгами тиссолистными — проще говоря елями Дугласа. Под ногами пружинит опавшая хвоя. От земли исходит терпкий запах перегноя. Вы идете вдоль быстрого ручья, отливающего в предрассветном лунном сиянии белым серебром. Журчание воды останется единственным звуком до той поры, пока не проснутся лесные птицы.

На высоте более трех тысяч метров деревья редеют, взгляду открываются пышные луга, усеянные дикими цветами. Встает солнце. Сначала оно окрашивает во все оттенки красного цвета вершины гор, а потом роняет лучи в водоемы. По лугам в изобилии рассыпаны яркие созвездия цветов люпина, иван-чая, водосбора и лилейника. Растения с более экзотическими названиями — аконит северный, львиный зев, камнеломка, колокольчик, калужница болотная — селятся ближе к воде.

Вы идете вдоль ручья, обходите участки каменистых выступов… И вот, наконец, оказываетесь там, откуда альпинистская тропа зигзагом устремляется вверх по поросшему травой склону горы, который вы выбрали для восхождения. Сердце уже бьется, как у бегуна на короткую дистанцию. Спина под рюкзаком вспотела. Вы останавливаетесь, чтобы попить. И начинается подъем по крутой тропе. Главное теперь — выдержать. Раздается птичий гомон. Всполох индиго, яркий, как фейерверк, — это целая стая синешеек взметнулась навстречу солнцу.

Цветы, растущие на больших высотах, малы и низкорослы. Чтобы их разглядеть, приходится наклоняться очень низко. Местные жители в шутку называют туристов «брюхоногими ботаниками»: если не лечь на живот перед цветком, то его и не разглядеть. Горные сурки, братья сурков лесных, неспешно занимают наблюдательные посты. Наверное, передают друг другу по цепочке весть о вашем приближении.

Но вот участки, заросшие травой, остались позади. Вы пробираетесь между валунами. Куски гранита размером с добрую тачку разукрашены лишайниками всех оттенков оранжевого, светло-зеленого, желтого. Нужно все время смотреть под ноги, проверять ступней каждый камень перед тем, как на него встать. Через час таких горных плясок вы добираетесь до узкой тропы, которая, как вы надеетесь, приведет вас к вершине. Вы отшвырнули рюкзак и устроили передышку. Пьете воду, перекусываете. Звон пульсирующей в ушах крови перекрывает все остальные звуки. Оглянувшись на пройденный путь, вы чувствуете некую завершенность. Теперь вы уверены, что дойдете до вершины.

Внизу, на краю леса, вы заметили крошечную точку. Нет, две точки. Животные или просто камни? Одно пятнышко пришло в движение. Нет, оно не может быть камнем. Сурок? С такого расстояния очень трудно определить размеры живого существа. Вторая точка вроде бы красного цвета. Может, тоже туристы? Вы смотрите на небо, пытаясь отыскать признаки грозы, которая по прогнозам ожидается еще до полудня. Если это туристы, они здорово рискуют: начали подъем, по меньшей мере, на три часа позже вас. Кажется, что они ползут, как муравьи. Вот они уже достигли пешеходной тропы…

И тут вас озаряет: три часа назад и вы отсюда казались такой же точкой, пылинкой человеческой жизни на фоне творящей по своему разумению погоду горной громады, которой до вас нет никакого дела. (Известный альпинист однажды сказал: «Горы не убивают людей, они просто стоят на месте».) Как тут не почувствовать себя маленьким, незначительным? Зато теперь получаешь хоть какое-то представление о том, каким видит мир Господь.

Один из Псалмов (Пс 28:3–8) сравнивает гром с гласом Господа, Который сокрушает землю сверканием молний. Конечно же, мы знаем, что молния — это электрический разряд, который возникает в результате того, что поток положительно заряженных частиц, стремительно поднимающихся от земной поверхности, встречается с отрицательно заряженными частицами грозовой тучи. Каждую секунду около ста молний в разных концах планеты достигают поверхности земли. Но мне не верится, что Бог планирует каждый из этих ударов. Мне доводилось попадать в сильные грозы вблизи вершины горы. Помню тихое гудение металлического ледоруба, помню легкое пощипывание кожи головы. Ступни плотно прижаты друг к другу, чтобы обеспечить по возможности меньшую площадь соприкосновения с землей. Я стою достаточно далеко от моего товарища — так ниже вероятность, что молния убьет обоих. Чтобы вычислить расстояние до эпицентра грозы, считаю секунды между вспышками молний и ударами грома: три секунды — один километр. В таких условия понимаешь, каково твое истинное положение — ты беспомощное двуногое создание на поверхности гибнущей планеты.

Меня не оставляет надежда, что мне удастся когда-нибудь научиться управлять своей жизнью. Мой стол усеян бумажками, на каждой из которых списки важных дел: изучить инструкцию к упрямому принтеру, очистить сточную канаву от сосновых иголок, починить унитаз, сменить зимние шины на летние, позвонить больному соседу. Вот если взять выходной, я успел бы сделать все дела!.. А здесь, наверху, в ушах неистовым грохотом отзывается один удар молнии, расколовший валун на ближней вершине. Стихия полностью лишает иллюзий. Я понимаю, что не в состоянии ничего контролировать. На что я могу рассчитывать? Только на этот миг. Вполне может случиться так, что за ним уже ничего не будет. И мне остается повторять вслед за псалмопевцем: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой» (Пс 38:5).

Гроза в горах стала оглушительным, ошеломляющим ответом на мои попытки всецело овладеть жизнью. Стихия нарушила мои жизненные приоритеты, перетасовала все в моей жизни.

Взгляд с земли

Но вспоминается мне и другая точка обзора, вид с которой затмил даже увиденное с горы. Весенней ночью 1997 года я отправился к озеру, расположенному недалеко от моего дома, чтобы посмотреть лунное затмение. На востоке, чуть выше горных вершин, в небе сияла комета Хейла-Боппа. Она была ярче любой звезды. Чтобы определить ее размер, я вытянул вперед и вверх сжатую в кулак руку. Кулак едва прикрывал светящуюся часть кометы. Потом я принялся рассматривать в бинокль эту небесную странницу, путешествующую через глубины Вселенной.

И тут на лунный диск начал наползать серп земной тени. Цвет луны принял неестественно оранжевый оттенок. Марс, который тогда максимально приблизился к Земле, светился недобрым красным светом чуть выше Луны. Чем больше Луна заходила в тень Земли, тем ярче сияли звезды. Млечный Путь разлился по небу рекой мерцающей алмазной пыли. Я так долго стоял с задранной головой, что затекла шея. Но ушел я, лишь когда на небосклон наползли облака, скрывшие от меня звезды, и повалил снег.

В ту ночь я тоже чувствовал себя соринкой. Только подумайте: если условно предположить, что Млечный Путь равен по размеру североамериканскому континенту, то Солнечная система уместилась бы в кофейной чашке. Сейчас два «Вояджера» мчатся к окраине Солнечной системы со скоростью сто шестьдесят тысяч километров в час. Они стартовали с Земли почти тридцать лет назад и покрыли за это время расстояние в пятнадцать миллиардов километров. Команды с Земли, хотя и перемещаются в пространстве со скоростью света, долетают до кораблей за тринадцать часов.

Покой дикой природы

Уэнделл Верри

Когда во мне нарастает отчаяние,

И я пробуждаюсь в ночи от малейшего звука,

Когда цепенею при мысли о том,

Какие несчастья могут случиться

Со мной и с моими детьми —

Тогда я иду и ложусь у озера:

По глади его грациозно скользят дикие утки,

А на мелководье кормятся гордые цапли.

Меня окружает покой дикой природы.

Здесь никто не отягощает себя страхом

Перед завтрашним днем.

Я попадаю в мир тихих вод.

Я ощущаю над собой

Угашенные дневным светом звезды.

Они ждут своего часа.

Я затихаю, отдавшись на милость природы —

И вот я свободен!

Итак, Солнечная система, которая в нашей модели оказалась не больше кофейной чашки, вкупе с сотнями миллиардов других звезд со своими планетными системами составляют Млечный Путь. А сам Млечный Путь — лишь одна из ста миллиардов галактик Вселенной. Сообщение, летящее со скоростью света, достигнет противоположного конца Вселенной за пятнадцать миллиардов лет.

«Когда взираю я на небеса Твои — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» — спрашивает псалмопевец (Пс 8:4, 5). Превосходный вопрос. Он не дает забыть о том, каково мое место в громадной Вселенной. А я так часто об этом забываю! Люди — щепотка пыли, рассеянная по поверхности неприметной планеты. И в центре всего — Бог, источник силы и любви, который невозможно охватить разумом. Перед лицом такой действительности мы можем либо слиться с поверхностью планеты, как и подобает ничтожному гуманоиду, либо поднять взгляд к небесам и произнести: «Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!» (Пс 8:10).

Итак, после подобных размышлений, после воспоминаний о виденном в горах и в небесах я и приступаю к исследованию таинства молитвы. Оба взгляда — с высоты и с земли — позволяют уловить отблеск реальности, которую видит Бог. Словно вспышка молнии, молитва на доли секунды высвечивает то, на что я упорно закрываю глаза: я беспомощен и слаб. Дома копятся незавершенные дела, никак не разрешаются проблемы с семьей и родственниками, мучают соблазны, подводит здоровье, нужно строить планы на будущее. Но все свои заботы я несу в иную реальность — в ту, которая больше моей. И там они странным образом обретают иной смысл.

Молитва — лекарство от близорукости. Она напоминает мне то, о чем я постоянно забываю. Я упорно стремлюсь поменяться с Богом местами: хочу, чтобы Он служил мне, а не я Ему. Бог напоминал Иову, что у Господа Вселенной много дел. Неплохо было бы хоть на минуту перестать жаловаться на судьбу и взглянуть на происходящее глазами Бога:

«Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божий восклицали от радости?» (Иов 38:4–7).

Молитва заставляет меня оторвать взгляд от рутины — или, как в случае Иова, от трагедии — и хотя бы краешком глаза взглянуть на высшую реальность. Я осознаю: я мал, а Бог — велик. Я начинаю понимать, каково соотношение между мной и Богом. В Божьем присутствии я чувствую себя маленьким, потому что я и есть маленький.

После того, как все жгучие богословские вопросы были заданы, Бог открыл несчастному Иову глаза, и бедняга склонился перед Богом. «Я раскаиваюсь, — вот что по сути сказал Иов. — Я и сам не понимал, о чем спрашиваю!» Иов не получил ни одного ответа на свои животрепещущие вопросы. Но это уже не имело значения. Иов признал, что Господь имеет полное право спросить о нем: «Кто сей, омрачающий Провидение, ничего не разумея?» И вот ответ Иова: «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал» (Иов 42:3).

Я до сих пор, брыкаясь и визжа, пытаюсь усвоить уроки Иова. Бог не нуждается в напоминаниях о том, какова природа вещей. А я нуждаюсь.

Третья планета от Солнца — Земля — имеет, помимо всего прочего, и богословскую ось. Было время — об этом рассказывает книга Бытия, — когда Бог и Адам прогуливались по саду и вели дружеские беседы. Для Адама было самым естественным делом общение с Тем, Кто его создал, Кто вложил в него творческое начало, Кто дал ему помощника — прекрасную Еву. И молитва была для Адама столь же естественным поступком, как для нас — разговор с коллегой или любимым человеком. Но после грехопадения Божье присутствие утратило свою реальность и для Адама, и для всех его потомков. Бог отдалился — усомниться в Его существовании стало легче. И легче стало Его отвергнуть.

Мое зрение ухудшается с каждым днем: я не вижу ничего, кроме материального мира. Лишь усилием воли мне удается вспомнить слова Павла, адресованные искушенным афинским слушателям: Бог — «Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем» (Деян 17:27, 28). Молитва может показаться действом странным, неловким, оторванным от реальной жизни. Но, согласитесь, еще более странно, что молитва кажется глупым занятием тем людям, для которых ориентирами служат модные журналы, где описываются поступки, продиктованные суевериями, собственными инстинктами, игрой гормонов, нормами общественной морали или даже расположением звезд.

Чаще всего молитва не оставляет ощущения уверенности, что ты услышан. Мы молимся в надежде, что слова каким-то образом преодолеют пропасть между видимым и невидимым мирами, проникнут в запредельность, существование которой мы не в состоянии доказать. Мы вступаем в Божьи владения, в царство духа, которое для нас менее реально, чем для Адама.

Вниз от истока

Джейн, персонаж пьесы Торнтона Уайлдера «Городок», получает письмо. На конверте адрес: название ее фермы, город, округ, штат, все, как положено. Но дальше написано «Соединенные Штаты Америки; континент Северная Америка; Западное полушарие; Земля; Солнечная система; Вселенная; Разум Божий». Так вот, христианам следует вести отсчет в обратном порядке. Если взглянуть на собственную жизнь с позиций Божьего Разума и Замысла, то все ее составляющие расположатся в надлежащем порядке. Или, во всяком случае, по-другому.

Мой дом стоит в глубоком ущелье, в тени огромных гор. По дну ущелья протекает Медвежий Ручей. Во время весеннего таяния снегов или после сильных дождей ручей превращается в бурный пенистый поток, больше похожий на реку. Случалось, в нем даже тонули люди. Однажды высоко в горах я отыскал исток ручья. Я стоял на заснеженной площадке, испещренной лунками в тех местах, где снег уже подтаял. Из недр снежного настила доносилось тихое бульканье, и из-под кромки снега вытекали струйки воды. Вода с тихим журчанием собиралась в лужицы, образовывала озерцо, из которого и начиналось ее долгое путешествие вниз по склону горы. По дороге малые ручьи сливались в один — так и рождался ручей, протекавший мимо моего дома.

Когда я начинаю размышлять о молитве, то чаще всего сбиваюсь с мысли. Я начинаю с низовий ручья — со своих забот — и несу их к Богу. Я рассказываю о них Богу так, будто Ему ничего обо мне неизвестно. Я молю Бога, надеясь изменить Его решение, переломить Его волю. Но мне следовало бы начать путешествие от истока ручья — от самого начала течения вод.

Стоило мне пересмотреть свою позицию, как я понял: Богу мои заботы известны. Он знает и про раздирающие мир войны, и про рак моего дяди, и про разбитые семьи, и про непослушных подростков. У Него забот больше, чем у меня. Реки благодати стекают до самого низа. Потоки милости не иссякают. Бог несет ответственность за все, происходящее на Земле. Моя задача — выяснить у Бога, что делать мне, чтобы разделить с Ним ответственность, понести свою долю. «Пусть, как вода, течет суд, и правда — как сильный поток!» — восклицает пророк (Ам 5:24).

Что мне делать: стоять на берегу или отдаться течению потока?

Итак, изменился мой взгляд на молитву и на мир в целом. Я смотрю на природу и вижу не только полевые цветы, не только золото осин, но и руку великого Художника. Я смотрю на человека, и перед моими глазами предстает не «бедное, голое двуногое животное», которым внезапно увидел себя шекспировский король Лир, а личность, созданная по образу и подобию Божьему и предназначенная для вечности. Благодарность и хвала сами рвутся из груди.

Мне приходится все время напоминать себе, какой должна быть истинная молитва: за день мои представления о ней искажаются. Я включаю телевизор. На меня изливаются рекламные потоки с заверениями, что суть успеха — в богатстве и красоте. Я еду в центр города и из окна автомобиля вижу грязного попрошайку с листком в руке «Благослови вас Бог! Помогите, чем можете!». Я отвожу глаза. Я помню репортаж об одном африканском диктаторе. Он затеял кампанию за чистоту города и снес бульдозерами целый район лачуг, оставив без крова семьсот тысяч человек. Миру сложно смотреть на происходящее глазами Бога.

Молитва, и только молитва помогает мне вновь вернуться к Божьей системе ценностей. Я прозреваю и вижу, что богатство — это капкан, а не цель всей жизни. Ценность каждого из нас не определяется происхождением или социальным статусом. Ценность — в образе Божьем, который мы носим в себе. Сколько бы мы ни пытались стать красивее, красота не пойдет в расчет в мире грядущем.

Протопресвитер Александр Шмеман, декан Свято-Владимирской семинарии, рассказал о случае, произошедшем с ним в парижском метро. Он — тогда еще молодой — ехал со своей невестой. На одной из остановок в вагон вошла уродливая старуха в форме Армии Спасения и села рядом с ними. Влюбленные перешептывались на русском, обсуждая ее безобразный вид. Через несколько остановок женщина встала и, проходя мимо них к выходу, произнесла на чистом русском языке: «Я не всегда была уродиной». Отец Александр любил повторять своим студентам, что та женщина была ангелом Божьим. Она открыла ему глаза. Она заставила его прозреть. Этот случай запомнился ему на всю жизнь.

Внимание, вошедшее в привычку

«Остановитесь и познайте, что Я — Бог!» (Пс 45:11). В этом хорошо знакомом стихе из Псалмов заключены две равновеликие заповеди. Во-первых, нужно остановиться и успокоиться. Но остановке ожесточенно противится вся наша жизнь. Десять лет назад люди были довольны, если я отвечал на их письма в течение двух недель. Пять лет назад, чтобы не обидеть человека, было принято отвечать через пару дней. Сегодня отвечать на электронное письмо следует в тот же день. Меня бранят, если я немедленно не перезваниваю по мобильнику или не посылаю sms[4].

Таинство, ощущение мира иного, осознание того, что бытие важнее делания… Без специальных усилий в этом суетном мире не удается выкроить даже несколько мгновений покоя. Мне приходится выцарапывать у жизни время, чтобы позволить Богу окормить мою душу.

Совершая паломничество в итальянский город Ассизи, где некогда жил и проповедовал один из великих католических святых — святой Франциск, поэтесса и писательница-эссеистка Патриция Хэмпл стала записывать свои мысли о том, что такое молитва. Хвала. Благодарение. Мольба. Попытка выторговать что-то у Бога. Хныканье и скулеж. Сосредоточенность. И на этом список закончился: Патриция вдруг осознала, что молитва лишь кажется вербальным действием, «но по сути своей, это мировоззрение, это позиция, это поиск своего места в мире». Она поняла, что «сосредоточенность в молитве — это способ отключиться от всего, что нас окружает. Это привычка проявлять внимание ко всему сущему».

Ах, где ты, привычка быть внимательным! Успокойся, душа. Внимательность позволяет нам навести резкость и увидеть, как все обстоит на самом деле. Прекратив суетиться, начинаешь видеть логику Вселенной.

Умиротворенность души готовит меня к принятию Божьего наказа: «Остановитесь и познайте, что Я — Бог: буду превознесен в народах, превознесен на земле» (Пс 45:11). Только молитва позволяет мне верить этой истине. Мне, живущему в мире, который не только не стремится прославить Бога, а упорно делает вид, что Его нет.

На слушаниях Комиссии по справедливости и примирению в ЮАР темнокожий человек рассказал, как взывал к Богу, когда белые полицейские пытали его электрошоком, предварительно избив дубинками. Они смеялись ему в лицо: «Здесь Бог — это мы!» Абсурдность этого дерзкого заявления была налицо: лишенные власти и полномочий полицейские сидели, понурив головы, на скамье подсудимых, а их обвинители проходили перед ними — один за другим.

Второй псалом рисует образ Бога, Который смеется на небесах над восставшими против Него царями и князьями. Узник в ЮАР, преследуемый китайский священник, гонимые северокорейские верующие… Им нужно приложить огромное внутреннее усилие, чтобы верить: Бог действительно царит над народами[5]. Я вспоминаю, как апостол Павел пел в темнице в Филиппах (Деян 16:19–25) и как Иисус резко ответил Пилату: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин 19:11). Даже в минуту опасности Иисус смотрел на происходящее с позиций вечности, существовавшей до сотворения времени, Солнечной системы и всей Вселенной.

«Остановитесь и познайте, что Я — Бог!» В латинском тексте слову «остановитесь» соответствует «vacate» — «освобождаться». Католический теолог Саймон Тагвелл предлагает такую интерпретацию этого стиха: «Бог предлагает нам отдохнуть, взять отпуск: перестать на время быть богами и позволить быть Богом Ему». Зачастую молитва кажется нам серьезной повседневной обязанностью, которую необходимо втиснуть в распорядок дня. Мы не понимаем сути, объясняет Тагвелл: «Бог предлагает нам сделать перерыв, побездельничать. Отложить те важные дела, которые мы делаем, принимая на себя роль Господа. Пусть Богом будет Бог». Молитва позволяет мне рассказать о своих неудачах, ошибках, недостатках Тому, Кто милостиво относится к слабостям человека.

Но чтобы позволить Богу быть Богом, мне нужно встать с директорского кресла. Мне придется «разсотворить», разрушить мирок, который я столь тщательно созидал, — мирок, выстроенный для достижения моих целей. Адам и Ева, строители Вавилонской башни, Навуходоносор, южноафриканские полицейские, все, кто борется с зависимостями или даже со своим эгоизмом, поймут, о чем идет речь. Суть первородного греха в том, что двое попытались стать подобными Богу. Поэтому первый шаг в молитве — «помянуть» Бога и восстановить тем вселенскую справедливость. «Так с Человеком Бог в одно сольются», — говорил Мильтон.

Чужие

В течение нескольких лет я пытался помочь членам японской семьи Йокото в их отчаянных попытках добиться справедливости. В 1977 году тринадцатилетняя дочь супругов Йокото, Мегуми, пропала по дороге с тренировки по бадминтону домой. Полицейские собаки взяли след. След привел на ближайший пляж и оборвался. Супруги Йокото и представить себе не могли, чем вызвано внезапное исчезновение дочери. Шестнадцать лет спустя, когда Йокото уже смирились с ее гибелью, северокорейский перебежчик рассказал: в разведшколе живет японка по имени Мегуми, которая хорошо играет в бадминтон. Он утверждал, что корейцы похитили много японцев, которых теперь заставляют преподавать японский язык и культуру в разведшколах. Перебежчик даже добавил некоторые душераздирающие детали похищения: Мегуми завернули в циновку и переправили на корабль-разведчик, где она всю ночь царапала люк окровавленными пальцами и кричала: «Мама! Мама!»

В течение многих лет Северная Корея отказывалась признавать истинность подобных слухов. Но под давлением мировой общественности Ким Чен Ир — «любимый вождь» Северной Кореи — подтвердил, наконец, что тринадцать японцев, в том числе и Мегуми, были похищены. Пять из них были возвращены в Японию. Восемь — по утверждению северокорейских властей — умерли. Умерла, по их словам, и Мегуми: повесилась в 1993 году, разорвав на веревки свое кимоно. Определенные подробности, предоставленные корейскими властями, свидетельствовали о ее смерти. Но Йокото отказывались верить, что дочери больше нет. О похищенных молились группы христиан по всей Японии. Миссис Йокото ездила по свету в поисках справедливости. Ее лицо стало хорошо известно японским телезрителям. Наконец ей удалось посетить Овальный кабинет и рассказать свою историю президенту Джорджу Бушу, который решил оказать ей возможную помощь.

Через двадцать семь лет после похищения, в 2004 году, северокорейские власти выслали родителям Мегуми фотографии дочери. На первой — сделанной сразу после похищения — тринадцатилетняя девочка в японской школьной форме — жалкая и одинокая.

— Увидев эту фотографию, мы разрыдались, — говорила мать Мегуми. Две другие фотографии были сняты зимой — женщина лет тридцати в пальто.

Супруги Йокото снова и снова смотрели на фотографии. Они находили утешение в том, что на последних фотографиях дочь выглядела ухоженной и здоровой. Они попытались представить себе жизнь Мегуми. Встречалась ли она с другими похищенными, говорила ли с ними, чтобы не забыть родной язык? Что помогало ей помнить о том, кто она такая? Помнить, что она не иммигрантка, а похищенная корейцами против воли японка? Пыталась ли она передать весточку родителям? Пыталась ли бежать? Что она помнила о Японии? Что помнила о свой семье? Сколько раз Мегуми устремляла взор к японским островам? Сколько раз жадно пробегала глазами газету в поисках статей о Родине? Во время путешествия по Азии в 2004 году меня попросили выступить в Токио перед членами молитвенных групп. Я лихорадочно думал: что мне такого сказать, чтобы утешить членов семей похищенных и их друзей? Я открыл Библию. Мне нужно было найти эпизоды, которые подходили бы для этих случаев. Я нуждался в примерах, рассказывающих о людях, которые служили Богу в чужедальних странах. Авраам оставил свой дом и отправился в неизведанные земли — те, на которых стояли и Содом с Гоморрой. Иосифа похитили, отец счел его мертвым, но он достиг высокого положения в Египте. Даниил и другие пророки служили в Вавилоне (нынешнем Ираке) и в Персии (нынешнем Иране). Эсфирь рисковала жизнью, чтобы спасти своих соотечественников в Персии. Павел принес Благую Весть в Рим, будучи в узах. Он стал первым из сонма миссионеров, которые в чужих странах подверглись гонениям. Были мученики и в самой Японии.

И все они, как и Мегуми, страстно старались не забыть о том, кто они такие — чужаки, оказавшиеся в незнакомых землях. Пророк Даниил ослушался приказа царя-тирана. Он, как и раньше, трижды в день открывал окно, выходившее в сторону Иерусалима, и молился. И ему, и другим верующим, живущим в чужих странах и, наверное, Мегуми молитва напоминала о той реальности, которую пытались скрыть от них обстоятельства. Вера помогала им не забыть об истине, которую всячески отрицала действительность, окружающая оторванных от Родины людей.

И для нас молитва может сделаться источником истины. Мы живем на падшей планете, которая все более отдаляется от Бога. Нам приходится прилагать немало усилий, чтобы не забыть, кто мы такие. Но мы — Божьи твари. Однажды мы восторжествуем вместе с Богом.

Зачем нужно молиться? Я задавал себе этот вопрос практически каждый день своей сознательной жизни. Особенно остро он стоял в те дни, когда Бог казался далеким-далеким, а молитва представлялась лишь упражнением в набожности, разговором с самим собой. Читая богословские книги, я спрашивал себя: какой толк твердить Богу о том, что Он и Сам наверняка знает? Но прошли годы, и молитва стала для меня чем-то большим, нежели список просьб, обращенных к Богу. Во время молитвы я корректирую свой мир. Я молюсь для того, чтобы вернуть в мироздание истину и хотя бы на миг увидеть наш мир и самого себя глазами Бога.

Во время молитвы я перестаю думать о себе. Я смотрю на себя через увеличительное стекло. Я смотрю на звезды и вспоминаю о той роли, которую играю в непостижимой Вселенной. Молитва — это возможность посмотреть на мир глазами Бога.

Благослови тебя Бог, дитя мое!

Рейнер

Я очень хорошо помню свою первую молитву. Священник разъяснял моему другу Удо, как стать христианином:

— Давай преклоним колени и помолимся, — сказал священник.

И добавил, повернувшись ко мне:

— А ты, Рейнер, ты тоже хочешь стать христианином?

Я, не задумываясь, ответил «да» и произнес вместе со священником молитву. Это был незабываемый миг, который изменил меня навсегда. После молитвы я поднял глаза и увидел в окне звезды. Я почувствовал, что теперь каким-то непостижимым образом связан с бескрайней Вселенной. Именно тогда, в двенадцать лет, я нашел свое место в мире, нашел себя.

Но уже через полчаса я вернулся с небес на землю: дома мама накричала на меня за то, что я поздно вернулся. Я пытался объяснить ей, что произошло, но она меня не поняла. В ее представлении молиться значило вслед за священником повторять заученную молитву, и ничего более. После того вечера я три дня ничего не ел.

— Ты только о Боге и думаешь! — кричала мама. И она была права.

Стеснительный и робкий по натуре, я научился молиться вслух: прислушиваясь к молитвам других прихожан церкви, я понял, как это делается. Я сообразил, когда нужно вступать в молитву, а когда молчать. Оказалось, что молитве — общению с Богом — нужно учиться так же, как и общению с людьми. Как ни странно, мне стало легче молиться после того, как я, немец, пожил в Америке. Там мне пришлось молиться на чужом языке — на английском. И в результате я научился, молясь, четче формулировать свои мысли, тщательнее подбирать слова. Тогда я ощутил, что мне уже недостаточно повторять заученные привычные слова.

В конце концов я стал священником. Выслушивая людей, которые изливают предо мной свои беды и трудности, я стараюсь нести им утешение. И порой меня посещает чувство, что слова, которые я говорю им в такие моменты, — это молитва. Я ощущаю, что рядом с нами присутствует Кто-то Третий.

А еще я стал отцом. У меня есть сын и дочь. Когда они маленькими лежали в кроватках, я заходил в детскую, совершал над малышами крестное знамение и молился об их будущем. Ведь родителям не дано прожить жизнь за своих детей! Поэтому приходится всецело полагаться на Бога.

У сына началась эпилепсия. Первый приступ привел меня в ужас. Мы вызвали «скорую помощь». Пока врачи спешили к нам на помощь, я держал сына в объятиях, поглаживал его лоб. Голова мальчика тряслась. Я старался утешить испуганного ребенка словами, но сам не находил ни малейшего утешения. Совершенно осознанно я пытался передать ему частицу своего духа, забрать его боль. Никогда прежде я не чувствовал такой близости с сыном, как при этом первом приступе. Мы оба были совершенно беспомощны и страшно перепуганы.

Молитва стала для меня еще и своеобразным благословением [6]. «Благослови тебя Господь!» — так я говорю своим прихожанам после исповеди. «Благослови тебя Господь, дитя мое!» — говорю я дочери, стоя у ее кровати. «Благослови тебя Господь», — твердил я извивавшемуся в конвульсиях сыну. Мне так хочется передать Божье благословение людям! Мне и самому хочется ощутить его во время молитвы.

Молясь, я порой позволяю себе расслабиться в объятиях Божьей любви. А порой меня в молитве бьет и колотит, как сына во время приступа.