Библиотека soteria.ru
Беседы на послание к Римлянам
Иоанн Златоуст
Дата публикации: 26.10.12 Просмотров: 4887 Все тексты автора Иоанн Златоуст
Беседа VIII.
Что убо, преимеем ли? Никакоже: прежде бо обвиненни есмы, Иудеи же и Еллины, вси под грехом быти. Якоже есть писано: несть праведен никтоже, несть разумеваяй, несть взыскаяй Бога. Вси уклонишася, вкупе непотребни быша, несть творяй благостыню, несть даже до единаго. Гроб отверст гортань их, языки своими льщаху, яд аспидов под устнами их. Ихже уста клятвы и горести полна суть. Скоры ноги их пролияти кровь, сокрушение и озлобление на путех их, и пути мирнаго не познаша. Несть страха Божия пред очима их (III, 9-19).
1. Сказавши, что мир сделался виновен пред Богом, что все согрешили и невозможно спастись иначе, как чрез веру, апостол старается далее доказать, что такое спасение — основание не для стыда, но для блестящей славы и даже большей, чем слава от дел. А так как спасение, совершающееся со стыдом, внушает некоторую и печаль, то он теперь устраняет такое предположение, хотя уже намекнул на это и прежде, когда (спасение чрез веру) назвал не только спасением, но и правдою. Правда бо Божия, говорит, в нем является (Рим. I, 17), то есть, он так спасается, как спасается и праведник, с полным дерзновением. И называет это спасение не только правдою, но и явлением Бога, а Бог является в славных, светлых и великих делах. Кроме того, тоже самое он раскрывает и в другом месте, излагая речь в вопросах, как он обыкновенно всегда делает для ясности и вследствие уверенности в словах своих. Так поступил он и выше, говорят что убо лишшее иудею? И: что убо преимеем ли лишшее? И еще: где похвала? Отгнася (Рим. III, 1, 9, 27). Так и здесь он говорит: что убо речем Авраама отца нашего? В виду того, что иудеи постоянно ссылались на то, что патриарх и друг Божий первый принял обрезание, апостол и хочет доказать, что и он оправдался верою: это и составляет торжество его великой победы. Ведь нимало не странно оправдаться верою тому, кто не имеет дел, но украшенному заслугами сделаться праведным не вследствие их, а по вере — это было удивительно и особенно обнаруживало силу веры. Поэтому апостол, умолчав о всех остальных, обращается с речью к Аврааму. Он назвал его отцом по плоти, лишая иудеев истинного с ним родства и открывая путь к родству с ним язычникам. Потом говорит: аще бо Авраам от дел оправдася, имать похвалу, но не у Бога. Итак, сказав, что Бог оправдывает обрезание от веры и необрезание верою, и достаточно раскрыв это выше, он примером Авраама подтверждает это даже больше, чем обещал, вводит в состязание веру и дела и всю борьбу сосредоточивает около праведника, и не без намерения. Ведь он сильно возвеличивает Авраама, называя его праотцем, с тою целью, чтобы этим заставить иудеев во всем повиноваться ему. Не говори мне об иудее, рассуждает (Павел), не приводи в пример того, или другого; я восхожу к главе всех, откуда и получило начало обрезание. Аще бо Авраам от дел оправдася, говорит (апостол), имать похвалу, но не у Бога. Сказанное неясно, — потому необходимо сделать это более ясным. Существуют две похвалы: одна за дела, другая за веру. Апостол, сказав: аще от дел оправдася, имать похвалу, но не у Бога, указал здесь на то, что можно иметь похвалу за веру, притом гораздо большую. Великая сила Павла в том особенно и обнаруживается, что он предмет своего рассуждения обратил к противоположному и доказал, что спасение чрез веру гораздо в большей мере имеет все то, что принадлежит спасению от дел, т. е. похвалу и дерзновение. Хвалящийся делами может выставлять на вид собственные труды, а кто вменяет себе в честь, что верует в Бога, тот представляет гораздо лучший предлог к похвале, так как он славит и возвеличивает Господа. По вере в Бога признав истинным то, чего не открыла природа видимых вещей, он доказал тем искреннюю любовь к Богу и торжественно возвестил силу Его, а это свойственно благороднейшей душе, философскому разуму и высокой мысли. Не красть, не убивать — это свойственно людям обыкновенным, но верить, что Бог силен совершить невозможное — для этого нужен благородно мыслящий дух, крепко приверженный к Богу, — потому что это служит признаком истинной любви. Почитает Бога и тот, кто исполняет заповеди, но гораздо более чтит Его тот, кто умудряется верою; первый послушался Его, а последний приобрел о Боге надлежащее понятие, прославил и возвеличил Его более прославления делами. Первая похвала принадлежит совершающему добрые дела, а последняя прославляет Бога и принадлежит всецело Ему, так как верующий хвалится высоким своим представлением о Боге, которое и переходит в его славу. Потому (апостол) и говорит, что он имеет похвалу пред Богом, но, впрочем, не по этой одной причине, а и по другой. Верующий хвалится не тем только одним, что искренно возлюбил Бога, но еще и тем, что удостоился от Него великой чести и любви. Как он возлюбил Бога, имея о Нем высокое понятие (а это и служит доказательством любви), так и Бог возлюбил его, тысячекратно повинного пред Богом, не только освободив его от наказания, но и соделав праведным. Значит, верующий имеет основание хвалиться, как удостоенный великой любви. Что бо писание глаголет? Верова Авраам Богови, и вменися ему в правду. Делающему же мзда не вменяется по благодати, но по долгу (IV, 3, 4). Итак, последнее важнее? — спрашивает он. Ни мало, потому что вменяется и верующему; но не вменилось бы, если бы он и сам ничего не привнес.
2. Таким образом, и верующий имеет должником Бога, и притом в делах не случайных, но великих и высоких. Доказав же высоту его ума и духовного разумения, (апостол) сказал не просто — верующему, но: верующему во оправдающаго нечестива, вменяется вера его в правду (ст. 5). Пойми же, насколько важно увериться и убедиться в том, что Бог и жившего в нечестии может вдруг не только освободить от наказания, но сделать праведным и удостоить бессмертных почестей. Но не думай, что верующий ниже делающего потому, что последнему вменяется не по благодати. Верующего преимущественно то и делает славным, что он воспользовался такою благодатью и обнаружил такую веру. Заметь, что верующему назначено и большее воздаяние, так как делающему дается мзда, а ему праведность; праведность же гораздо важнее мзды, потому что сама есть воздаяние, заключающее в себе многие награды. Итак, доказав сказанное примером Авраама, (апостол) обращается к Давиду, который подтверждает ту же мысль. Что же говорит Давид и кого называет блаженным? Того ли, кто хвалится делами, или того, кто удостоился благодати и получил прощение грехов и дар? А когда я говорю о блаженстве, то разумею вершину всех благ. Как праведность выше мзды, так блаженство выше праведности. Итак, (апостол), доказав превосходство праведности не только примером Авраама, получившего ее, но и рассудочными доводами (сказав: имать бо похвалу, но не у Бога), — опять раскрывает ее важность иным способом, ссылаясь на Давида, свидетельствующего в ее пользу. И Давид, как утверждает (апостол), называет оправдавшегося чрез веру блаженным, говоря: блажени, ихже отпустишася беззакония (ст. 7). По-видимому, (апостол) приводит неподходящее свидетельство, так как Давид не сказал: блаженны те, коих вера вменена в праведность, но (апостол) делает это намеренно, а не по незнанию, чтобы показать большее превосходство веры. Если блажен тот, кто получил прощение по благодати, то тем более блажен оправданный и обнаруживший веру. А где блаженство, там изъят всякий стыд и пребывает великая слава, потому что блаженство и есть полнота наград и славы. Потому (апостол), говоря о преимуществе делающего: делающему же мзда не вменяется по благодати, не подтверждает этого Писанием, а превосходство верующего доказывает свидетельством из Писания, словами Давида: блажени, ихже отпустишася беззакония и ихже прикрышася греси. Почему ты, спрашивает (апостол), смущаешься тем, что получаешь отпущение грехов не по долгу, а по благодати? Но вот — этот именно (получивший отпущение по благодати) и ублажается, так как (пророк) не назвал бы его блаженным, если бы не знал, что он наслаждается многою славою. И (апостол) не говорит, что такое отпущение относится к обрезанию, а что? Блаженство cиe, — что гораздо важнее прощения грехов, — на обрезание ли, или на необрезание (ст. 9)? Итак, спрашивается: это великое благо (блаженство) с чем находится в связи, с обрезанием или с необрезанием? Заметь особенность речи: (апостол) доказывает, что блаженство не только не чуждо необрезания, но и совмещается с ним более обрезания. А так как и сам Давид, называющий блаженным получившего прощение грехов, был обрезан и говорит обрезанным, то заметь, какое искусство обнаружил Павел, чтобы сказанное Давидом приложить к необрезанным. Усвоив блаженство праведности и доказав, что оба они составляют одно, (апостол) рассматривает, как оправдался Авраам. Если блаженство свойственно праведнику, а с другой стороны и Авраам оправдался, то посмотрим, когда он оправдался, будучи еще необрезанным, или уже обрезанным. Будучи необрезанным, говорит (апостол.): како убо вменися ему? в обрезании ли сущу, или в необрезании? Не во обрезании, но в нeoбpезaниu. Глаголем бо, яко вменися Аврааму вера в правду (ст. 9, 10). Выше, ссылаясь на Писание, (апостол) сказал: что бо писание глаголет? Верова Авраам Богови и вменися ему в правду, а здесь он предлагает другое мнение и утверждает, что праведность была в необрезании. Потом он решает новое, возникающее отсюда, возражение: если (Авраам), рассуждает он, оправдался будучи необрезанным, то для чего введено обрезание? Знамение прият, отвечает (апостол), и печать правды веры, яже в необрезании (ст. 11). Заметил ли ты, каким образом он доказал, что (скорее) иудеи находились в положении незванных гостей (twn parasitwn), чем те, которые, пребывая в необрезании, потом приобщены были к иудеям? Ведь если (Авраам) оправдался и увенчан, будучи необрезанным, потом принял обрезание, а впоследствии вошли и иудеи, то, значит, Авраам прежде всего есть отец необрезанных, имеющих с ним родство по вере, а потом уже отец обрезанных, — он есть сугубый праотец. Замечаешь ли, что вера воссияла? Пока не было веры, патриарх не оправдался. Замечаешь ли, что необрезание нисколько не препятствует? (Авраам) был не обрезан, и это не помешало ему оправдаться. Следовательно, обрезание явилось позднее веры.
3. И почему ты удивляешься, что обрезание явилось позднее веры, как скоро оно позднее и необрезания? И не только позднее веры, но и гораздо несовершеннее ее, и притом настолько, насколько знак вещи бледнее самой вещи, насколько, например, изображение воина ниже самого воина. А почему, спросишь, (Авраам) нуждался в подобном знамении или печати? Не он сам нуждался. Для чего же принял? Для того, чтобы сделаться общим отцом верующих как в необрезании, так и в обрезании, а не просто только обрезанных, потому (апостол) присовокупляет: не сущим точию от обрезания (ст. 12). Если (Авраам) — отец необрезанных не потому, что сам был необрезан, хотя оправдался в необрезании, но потому, что необрезанные подражали ему в вере, то тем более он не будет по одному обрезанию прародителем обрезанных, если не присоединится и вера. Он принял обрезание, говорит (апостол), для того, чтобы мы, те и другие, имели его праотцем и чтобы необрезанные не изгнали обрезанных. Ты замечаешь, как необрезанные первые имели (Авраама) своим праотцем? Если же обрезание есть нечто почтенное потому, что возвещает праведность, то немалое преимущество имеет и необрезание, которое достигло ее прежде обрезания. Итак, ты тогда будешь в состоянии иметь (Авраама) праотцем, когда будешь ходить в стопах веры (ст. 12) и когда не станешь упорствовать и спорить, отстаивая закон. Какой же веры? скажи мне. Яже в нeoбpезaниu. (Апостол) опять принижает иудейскую надменность, вспоминая о времени праведности. И хорошо сказал: в стопах, чтобы ты, подобно Аврааму, веровал в воскресение мертвых тел, так как и относительно этого он обнаружил веру свою. Таким образом, если ты отвергаешь необрезание, то знай ясно, что тебе нет никакой пользы и в обрезании. Если ты не последуешь по стопам веры, то, хотя бы и тысячу раз был обрезан, не сделаешься чадом Авраама, так как он для того и принял обрезание, чтобы не отвергнуть тебя, пребывающего в необрезании. И ты не требуй этого от него: дело это послужило пособием тебе, а не ему. Но скажешь, что обрезание служит знамением праведности. И это для тебя, теперь же этого уже нет, так как тогда ты нуждался в телесных знамениях, а теперь в них нет уже нужды. Еще спросишь: по вере (Авраама) разве нельзя было узнать о душевной его доблести? Конечно, можно было, но ты нуждался и в этом дополнении. Так как ты не возревновал о душевной добродетели и не мог ее увидеть, то тебе и дано чувственное обрезание, чтобы ты, упражняясь в этом телесном знамении, мало-помалу руководился и в направлении к душевному любомудрию, и со всем усердием принявши обрезание, как знак самого высокого достоинства, научился подражать прародителю и почитать его. И это Бог установил не в одном только обрезании, но и во всем прочем, например, в жертвах, субботах и праздниках. А что (Авраам) для тебя принял обрезание, узнай из следующих слов (апостола). Сказавши, что (Авраам) принял знамение и печать, он указывает и причину, говоря: яко быти ему отцу обрезания, — для тех, которые принимают и внутреннее обрезание, потому что, если имеешь только одно наружное обрезание, то никакой пользы от него тебе не будет. Обрезание тогда бывает знамением, когда вещь, знамением которой оно служит, то есть вера, бывает видна в тебе; равным образом, если ты не имеешь веры, то и знамение не может уже быть знамением. Чего, в самом деле, оно будет знамением, чего печатью, как скоро нет запечатленного? Это было бы подобно тому, как если бы ты стал показывать нам денежный мешок с печатью, когда внутри его ничего не положено. Так же смешно и обрезание, когда внутри нет веры. Если же обрезание есть знамение праведности, а ты не имеешь праведности, то, значит, не имеешь и знамения. Для того ты и получил знамение, чтобы отыскать вещь, знак которой ты имеешь, потому что, если бы ты мог найти ее без знамени, то ты в нем и не нуждался бы. Обрезание возвещает не одну только праведность, но именно праведность в необрезании. Значит, обрезание возвещает не что иное, как именно то, что нет нужды в обрезании. Аще бо сущии от закона наследницы, испразднися вера, и разорися обетование (ст. 14). (Апостол) доказал, что вера необходима, что она древнее обрезания, сильнее закона и утверждает его. Как скоро все согрешили, то она необходима; если (Авраам) оправдался, будучи необрезанным, то она древнее обрезания; если чрез закон бывает познание греха, а вера явилась вне закона, то она и сильнее его; если, наконец, закон свидетельствует о вере, а она утверждает его, то она не противоположна ему, но дружественна и пребывает с ним в союзе. Теперь (апостол) опять, но иным способом, доказывает, что посредством закона невозможно было получить наследия. Сопоставив веру с обрезанием и отметив ее преимущества, он опять противополагает ее закону, говоря так: аще бо сущии от закона наследницы, испразднися вера. Чтобы кто-нибудь не сказал, что можно иметь веру и соблюсти закон, (апостол) и доказывает, что это невозможно. Кто держится закона в том мнении, что он может спасти, тот бесчестит силу веры. Потому и говорит: испразднися вера, то есть, нет нужды в спасении благодатью, так как вера не может показать своей силы, и разорися обетование. Может быть, иудей возразит: какая мне нужда в вере? Значит, если это справедливо, то с верою уничтожаются и обетования.
4. Обрати внимание на то, что (апостол) борется с иудеями во всем от самого начала, — со времени патриарха. Доказав его примером, что праведность есть сонаследница веры, он доказывает тоже самое и относительно обетования; и чтобы иудей не сказал: какое мне дело до того, что Авраам оправдался чрез веру? — Павел и говорит, что наиболее важное для иудея, именно — обетование наследия, не может прийти в исполнение без веры; а это особенно и устрашает иудеев. О каком же обетовании он говорит? О том, что иудей есть наследник мира и все в нем благословляются. А как упразднено это обетование, (апостол) говорит далее. Закон бо гнев соделовает: идеже бо несть закона, (ту) ни преступления (ст. 15). Если же закон производит гнев и делает виновными в преступлении, то ясно, что он подвергает и клятве, а те, которые подлежат клятве и наказанию и виновны в преступлении, достойны не наследовать, но подвергнуться наказанию и быть изгнанными. Итак, что же бывает? Приходит вера, привлекаемая благодатью, и обетование приводится в исполнение. Где благодать, там прощение, а где прощение, там нет никакого наказания; если же и наказание отменено и является затем праведность от веры, то нет уже никакого препятствия нам сделаться наследниками обетования от веры. Сего ради от веры, говорит (апостол), да по благодати, во еже быти известну обетованию Божию всему семени, не точию сущему от закона, но и сущему от веры Авраамовы, иже есть отец всем нам (ст. 16). Видишь ли ты, что вера не только утверждает закон, но и обетование Божие делает непреложным; закон же, соблюдаемый не по времени, напротив, и веру упраздняет, и обетованию препятствует.
Этим (апостол) доказывает, что вера не только не излишня, но и настолько необходима, что без нее невозможно и спастись. Ведь закон производит гнев, потому что все его преступили, а вера не оставляет и повода к возникновению гнева: идеже бо несть закона, говорит (апостол), (ту) ни преступления. Видишь ли, как вера не только истребляет совершенный грех, но и не позволяет ему рождаться? Потому (апостол) и говорит: по благодати. Для чего же это? Не для того, чтобы нас устыдить, но во еже быти известну обетованию всему семени. Здесь (апостол) указывает два блага, — во-первых, что дары непреложны и, во-вторых, что они даются всему семени, причем он включает сюда и язычников и показывает, что иудеи окажутся вне, если станут враждовать против веры. Ведь это (вера) более надежно, чем то (закон): вера не вредит тебе, только не упорствуй, она даже спасает тебя, бедствующего от закона. Потом (апостол), после того как сказал — всему семени, определяет, какому семени, и говорит: сущему от веры, указывая на родство (Авраама) с язычниками и на то, что не могут мудрствовать об Аврааме те, которые не веруют, подобно ему. Вот вера совершила и иное, третье: она сделала родство с праведником более полным и явила его праотцем многочисленнейшего потомства. Потому (апостол) наименовал его не просто Авраамом, но отцом всех нас, верующих. Потом, подтверждая сказанное свидетельством, (апостол) говорит: якоже есть писано, яко отца многим языком положих тя (ст. 17). Видишь ли, что это издревле установлено. Но что же? — возразишь ты: может быть, это говорится об измаильтянах или амаликитянах, или агарянах? Впоследствии (апостол) яснее доказывает, что не о них сказано, а пока для подтверждения того же самого спешит к другому, определяя образ такого сродства и раскрывая это с великим глубокомыслием. Что именно он говорит? Прямо Богу, Ему же верова (ст. 17). Смысл этих слов таков: как Бог не есть Бог частный, но Отец всех, так и Авраам. И еще: как Бог есть Отец наш не по естественному родству, а по усвоению веры, так и Авраам, потому что послушание делает его отцом всех нас. И так как иудеи думали, что такое родство не имеет никакого значенья, после того как они получили другое, более грубое, то (апостол) переведя речь на Бога, доказывает, что родство по вере гораздо важнее. А вместе с этим открывает и то, что (Авраам) получил его в награду за веру, так что, если бы этого не было, то, хотя бы он и был отцом всех живущих на земле, выражение: прямо Богу не имело бы места, но дар Божий был бы умален; слово прямо значит — подобно. Скажи мне, в самом деле, что удивительного — быть отцом тех, которые произошли от него? Это свойственно и всякому человеку. Но удивительно то, что он по дару Божию получил тех, которые не были его детьми по природе.
5. Таким образом, если хочешь поверить, что патриарх был удостоен чести, то верь, что он — отец всех. И (апостол), сказав: прямо Богу, Ему же верова, не остановился на этом, но прибавил: животворящему мертвыя, и порицающему несущая яко сущая (ст. 17). Здесь он ведет предварительную речь о воскресении, которая и нужна была ему для настоящего предмета. Если для Бога возможно оживлять мертвых и не существующее приводить в бытие, то возможно также и не рожденных (от Авраама) сделать детьми его. Потому (апостол) не сказал: приводящему в бытие не существующее, но — нарицающему, указывая на большую легкость этого дела (для Бога). Как нам легко назвать существующее, так легко и Ему, даже гораздо легче привести в бытие не существующее. А когда (апостол) говорит, что дар Божий велик и неизреченен, и когда рассуждает о силе его, то доказывает, что и вера Авраама достойна этого дара, чтобы ты не подумал, что Авраам удостоен почестей не по заслугам. Итак, ободрив слушателя, чтобы он не смущался и чтобы иудей не возражал и не говорил: «как можно не детей сделать детьми», (апостол) опять переводит речь на патриарха и продолжает: иже паче упования во упование верова, во еже быти ему отцу многим языком, по реченному: тако будет семя твое (ст. 18).
Как сверх надежды он поверил с надеждою? Сверх надежды человеческой, с надеждой Божией. (Апостол) доказывает и величие дела, и устраняет невероятность сказанного, а что было противоположно друг другу, то согласила вера. И если бы (апостол) говорил о потомстве, происшедшем от Измаила, то слова (паче упования) излишни были бы, потому что это потомство родилось (от Авраама) не по вере, а по естеству. Но (апостол) разумеет здесь Исаака, потому что (Авраам) уверовал не ради тех язычников, но ради того, кто должен был родиться от бесплодной жены. Значит, если (для Авраама) составляет награду то, чтобы сделаться отцем многих народов, то ясно, что именно тех народов, ради которых он уверовал. А чтобы тебе убедиться, что (апостол) говорит именно об этих народах, выслушай последующее: и не изнемог верою, ни усмотри своея плоти, уже умерщвленныя, столетен негде сый, и мертвости ложесн Сарриных (ст. 19). Видишь ли, как (апостол) указывает и препятствия, и высокий, все превосходящий, ум праведника? Обетованное, говорит он, было сверх надежды, это — первое затруднение, так как Авраам не имел возможности увидеть другого, который бы при таких обстоятельствах получил сына. Жившие после него взирали на него, а он ни на кого не взирал, кроме единого Бога, потому и сказано: паче упования. Потом, омертвевшая плоть его составляла второе затруднение, а омертвение утробы Сарриной — третье и четвертое. Во обетовании же Божии не усумнеся неверованивм (ст. 20). Бог не дал доказательства (Своего обетования) и не совершил чуда, но были одни простые слова, заключающие такое обетование, (исполнение) которого природа не обещала. Однако же, (Авраам) не усумнеся, говорит. (Апостол) не сказал — не поверил, но — не усумнеся, то есть не усомнился, не поколебался, хотя и было столько затруднений. Отсюда мы узнаем, что если Бог обещает и тысячи невозможностей, а слышащий не принимает этого, то слабость происходит не от природы вещей, но от неразумия не принявшего обетований. Но возможе верою (ст. 20). Обрати внимание на мудрость Павла. Так как речь была об исполняющих закон и о верующих, то (апостол) доказывает, что верующий делает больше, чем исполнитель закона, имеет нужду в большей силе и во многой крепости и переносит необыкновенный труд. Ведь (иудеи) унижали веру, как нечто не требующее труда. Потому (апостол), восставая против этого, доказывает, что не только преуспевающий в целомудрии или в другой какой-либо добродетели, но и являющий веру нуждаются в очень многой силе. Как первый имеет нужду в мужестве, чтобы отгонять помыслы невоздержания, так и верующий нуждается в мощной душе, чтобы отражать мысли неверия. Как же укрепился (Авраам)? Он, говорит (апостол)) все предоставил вере, а не разуму, так как и он (в противном случае) пал бы. Как же он преуспел в самой вере? Дав славу Богу, говорит (Павел), и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити (ст. 21). Итак, не испытывать — значит славить Бога, а испытывать — значит грешить. Если мы, испытывая и исследуя земное, не прославляем Бога, то, любопытствуя о рождении Владыки, тем более навлечем на себя крайнее наказание, как оскорбляющие его. Если не должно входить в исследования об образе воскресения, то тем более — о тех неизреченных и страшных тайнах. И (апостол) не сказал просто — поверив, но — известен быв. Таково-то свойство веры, она яснее доказательств разума и более убеждает, и невозможно, чтобы другой помысел, проникнув в область веры, поколебал ее. Тот, кто следует доказательствам разума, может и изменить свои убеждения, а кто утверждается на вере, тот уже заградил свой слух для доводов, разрушающих веру. Потому, сказав, что (Авраам) оправдался верою, (апостол) доказывает, что он верою и прославил Бога. Это главным образом и свойственно жизни, как и сказано:да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и npocлавяm Отца вашего, иже на нeбecеx (Mф. V, 16). Вот в этом и проявляется вера. Но с другой стороны, как дела требуют силы, так и вера. Здесь (в делах) часто и тело разделяет труд, а там (в вере) проявляется преуспеяние одной души; таким образом, и труд ее больше, как скоро никто не разделяет с нею подвигов.
6. Замечаешь ли, как (апостол) доказал, что все то, что свойственно делам, как-то: иметь похвалу у Бога, нуждаться в силе и труде и опять прославлять Бога, — в большей степени принадлежит вере? Сказавши же о том, что (Бог) силен исполнить то, что обетовал, апостол, мне кажется, провозглашает о будущем, потому что Бог обетовал не одно настоящее, но и будущее, образом которого служит настоящее. Итак, не веровать свойственно уму слабому, малому и скудному, так что, всякий раз как кто-нибудь станет хулить нас за веру, то мы в свою очередь будем укорять их в неверии, как людей несчастных, малодушных, неразумных и слабых, которые ничем не лучше ослов. Как веровать свойственно душе возвышенной и благородной, так неверие служит признаком души неразумнейшей, низкой, опустившейся до безумья животных. Потому, оставив тех (неверующих), будем подражать патриарху и прославим Бога, как и он воздал Ему славу. Что же значит: воздал славу Богу? Значит: уразумел Его правду, Его бесконечное могущество и, составив себе надлежащее понятие о Боге, совершенно уверился в (Божиих) обетованиях. Итак, станем и мы прославлять Бога верою и делами, чтобы и нам получить в награду прославление от Него, как Он и сказал: прославляющыя Мя прославлю (1 Цар. II, 30). Но если бы не было обещано и никакой награды, то удостоиться славить Бога само по себе было бы славою. Если люди, возглашающие славословие пред царями, хвалятся только одним этим, хотя бы и не получали от того никакой другой выгоды, то рассуди, какая нам хвала, когда чрез нас прославляется наш Владыка, а с другой стороны, какое наказание поступать так, чтобы Он хулился чрез нас, тем более, что и прославления Он желает для нас же, потому что сам не имеет нужды в этом деле. Какое, по твоему мнению, существует расстояние между Богом и человеком? Разве не такое же, какое между людьми и червями? Впрочем, указав и такое расстояние, я еще ничего не сказал, да и вообще нельзя об этом сказать ничего определенного. Но неужели ты пожелаешь от червя иметь великую и громкую себе славу? Итак, если ты и при сильном стремлении к славе не пожелал бы этого, то будет ли нуждаться в твоем прославлении Тот, Кто свободен от такого желания и бесконечно выше тебя? Однако, и не имея нужды в твоем прославлении, Он говорит, что желает его ради тебя. И если Он не погнушался сделаться рабом ради тебя, то почему ты удивляешься, что по тому же побуждению Он принимает и другое? Он ничего не считает недостойным Себя, что бы ни способствовало нашему спасению. Итак, зная это, будем избегать всякого греха, которым Бог хулится. Якоже лица змиина, сказано, бежи от греха (Сир. XXI, 2). Если ты подойдешь к греху, он угрызнет тебя, но он не сам к нам подходит, а мы добровольно бежим к нему. Так устроил Бог, чтобы мы не подпали владычеству диавола, потому что иначе никто бы не мог противостоять его силе. Потому Бог удалил его, как какого-нибудь разбойника и мучителя; он не смеет напасть, если только не застигнет кого-нибудь в своих владениях безоружным и одиноким; не дерзает приблизиться, если не увидит, что мы идем пустынею; а эта пустыня и жилище диавола есть не иное что, как грех. Итак, нам нужны щит веры, шлем спасения и меч духовный, чтобы не только не потерпеть нам зла, но, если диавол захочет напасть на нас, отсечь ему голову; нам нужны непрестанные молитвы, чтобы попрать его ногами. Диавол бесстыден и нагл; к тому же нападает снизу, однако, и таким способом побеждает. А причина этого та, что мы сами не стараемся оказаться выше его ударов: ведь он не может подняться высоко, но пресмыкается по земле, и потому змий есть его образ. А если Бог такое указал ему место в начале, тем более таков он ныне. Если же ты не знаешь, что значит нападать снизу, я попытаюсь объяснить тебе способ такой борьбы. Итак, что значит нападать снизу? Одолевать посредством земных вещей, посредством удовольствий, богатства и всего житейского. Потому, если диавол увидит, что кто-нибудь парит к небу, то, во-первых, он не может наскочить на него, а во-вторых, если и решается, то быстро сам упадет: ведь он не имеет ног, — не бойся, не имеет и крыльев, — не страшись, он ползает только по земли и пресмыкается среди земных дел. Пусть же у тебя не будет ничего общего с землею, тогда тебе не потребуется и труда. Диавол не умеет сражаться открыто, но, как змий, скрывается в терниях, часто притаиваясь в прелести богатства. Если ты посечешь это терние, то он, тотчас придя в робость, убежит, а если ты умеешь заговорить его божественными заклинаниями, то тотчас ранишь его. Есть у нас духовные заклинания — имя Господа нашего Иисуса Христа и сила креста. Это заклинание не только изгоняет дракона из его логовища и ввергает в огонь, но даже исцеляет раны.
Если же многие, хотя и произносили (это заклинание), но не исцелились, то это произошло от маловерия их, а не от бессилия произнесенного; также точно многие прикасались к Иисусу и теснили Его, но не получили никакой пользы, а кровоточивая жена, прикоснувшаяся не к телу, но к краю одежды Его, остановила долговременные токи крови. Имя Иисуса Христа страшно для демонов, страстей и болезней. Итак, станем Им украшаться, Им ограждаться. Так и Павел сделался велик, хотя он и был одинакового с нами естества, но вера сделала его совершенно иным, и таково было в нем обилие даров что и одежды его имели великую силу. Какого же оправдания достойны мы, если тень и одежды апостолов отгоняли смерть, а у нас даже молитвы не усмиряют страстей? Какая причина этого? Большое различие в духе. Естественные способности у нас с Павлом общие и равные: одинаково с нами он родился и воспитан, обитал на той же земли и дышал тем же воздухом. Но в остальном он был гораздо лучше и совершеннее нас, именно в отношении ревности, веры, любви. Станем же подражать ему, дадим возможность Христу и чрез нас возвещать: ведь Он желает этого более нас и потому устроил орган слова и не хочет, чтобы он оставался без пользы и без действия, но желает всегда иметь его у Себя в руках. Почему же ты не держишь его в готовности для руки художника, но ослабляешь струны, размягчаешь их роскошною жизнью и делаешь гусли для Него вовсе негодными, тогда как следовало бы натянуть и настроить струны, натереть духовной солью? Если Христос увидит, что душа наша так настроена, то извлечет из нее звуки. А когда это произойдет, ты увидишь ликующих ангелов, архангелов и херувимов. Итак, сделаемся достойными пречистых рук; станем просить Господа, чтобы Он прикоснулся к сердцу нашему. Но, лучше сказать, и просьбы не нужны: сделай только сердце свое достойным такого прикосновения, и Господь первый притечет к тебе. Если Он притекает к тем, которые хотят прибегнуть к Нему (так Он превознес похвалами Павла, не бывшего еще таковым), то чего Он не сделает, когда увидит, что ты совершенно приготовился? А как скоро Христос извлечет звуки из души нашей, то несомненно снизойдет на нас Дух и мы будем лучше неба, имея не солнце и луну отпечатленными на теле нашем, но самого Владыку солнца, луны и ангелов, в нас поселившегося и шествующего.
Я говорю это не для того, чтобы нам воскрешать мертвых, очищать прокаженных, но для того, чтобы мы явили чудо, которое больше всего этого, именно — любовь. Где только есть это благо, там немедленно является Сын со Отцем и снисходить благодать Духа. Идежв бо, говорит Христос, еста два или mpиe собрани во имя мое, ту есмь посреде их (Mф. XVIII, 20). Иметь вокруг себя лиц любимых означает сильную привязанность, свойственную сильно любящим. Но кто же, спросишь, настолько ничтожен, чтобы не захотеть иметь с собою Христа? Мы, враждующие друг против друга. Может быть кто-нибудь засмеется надо мною и скажет: что ты говоришь? Ты видишь, что все мы собрались под одними и теми же стенами, в одной и той же церковной ограде, составляем одно согласное стадо, ни с кем не препираемся, руководствуемся все одним пастырем, все вместе слушаем, что говорят нам, воссылаем общие молитвы) — и ты упоминаешь о брани и вражде? Да, напоминаю о брани и говорю это в полном уме, не потерявши рассудка. Я вижу то, что вижу, и знаю, что мы находимся в одной общей ограде, под властью одного пастыря. Но потому я особенно и плачу, что при стольких побуждениях к единодушию мы восстаем друг на друга. Опять спросишь: какую же распрю видишь ты здесь? Здесь — никакой, но когда разойдемся, один обвиняет другого, иной явно оскорбляет, этот завидует, лихоимствует и грабит, тот притесняет, иной предается постыдной любви, иной сплетает тысячи козней. И если бы можно было раскрыть наши души, то вы увидели бы все это в точности и согласились бы, что я не безумствую.
8. Не видите ли вы в воинских лагерях, что воины, по заключении мира, сложив с себя оружие, без всякого прикрытия и защиты входят в неприятельский стан? А когда они защищены оружием, везде стражи, дозоры, ночи без сна и постоянно горят костры, то это уже не мир, а война. Это можно наблюдать и среди нас: мы друг друга остерегаемся и опасаемся, каждый с соседом перешептывается на ухо, а как скоро увидим, что подходит посторонний, замолчим и все на виду прикроем: это свойственно не людям доверчивым, но чрезмерно осторожным. Но, скажешь, мы делаем это не затем, чтобы обидеть, а затем, чтобы не подвергнуться обиде. Потому-то я и скорблю, что, живя среди братьев, мы во избежание обиды нуждаемся в охране, зажигаем так много огней и расставляем стражу и дозоры. А причина этого — частая ложь, частые обманы, общий недостаток любви и непримиримая вражда. Вследствие этого, конечно, и случается видеть, что многие доверяют больше язычникам, нежели христианам. Какого стыда, конечно, заслуживает это, скольких слез, скольких стенаний! Что же мне делать? — говоришь ты, — этот человек груб и несносен. А где твое любомудрие? Где апостольские уставы, повелевающие нам носить бремена друг друга? Если не умеешь обходиться с братом, то как можешь хорошо жить с чужим? Если не умеешь устроиться с собственным своим членом, то как ты можешь привлечь к себе и приспособить постороннего? Но что же я буду делать? Я вижу крайнее неудобство проливать слезы, так как, по примеру пророка, испустил бы обильные источники из очей, видя на этом поле тысячи браней, которые ужаснее виденных пророком. Он, видя вторжение варваров, говорил: чрево мое болит мне (Иер. IV, 19), а я вижу, что подчиненные одному военачальнику восстают друг на друга, грызут и терзают члены друг друга, одни из-за денег, другие из-за славы, иные просто без всякой причины смеются и издеваются друг над другом, наносят друг другу тысячи ран, вижу и мертвых,. более обезображенных, чем на войне, вижу, что осталось одно пустое имя братства, и не могу придумать, как достойно оплакать такое печальное зрелище. Итак, устыдитесь, устыдитесь этой трапезы, которой все мы приобщаемся; устыдитесь Христа, за нас закланного, и жертвы, здесь предложенной. Даже разбойники, принимая участие в пище, перестают уже быть разбойниками для тех, кого они делают своими сотрапезниками: трапеза переменяет их нравы и делает смиреннее овец тех, которые в другое время лютее зверей. А мы, участвуя в этой трапезе, приобщаясь этого брашна, вооружаемся друг против друга, тогда как следовало бы делать это против диавола, враждующего со всеми нами. Потому, конечно, мы с каждым днем становимся слабее, а он сильнее. Мы не вместе друг с другом ополчаемся на него, но вместе с ним восстаем друг на друга и пользуемся им, как вождем, в этих бранях, тогда как всем нам надлежало бы против него одного сражаться; взамен этого мы, оставив его в покое, обращаем стрелы против братьев. Какие стрелы? спрашиваешь. Стрелы языка и уст. Ведь не только стрелы и копья, но и слова наносят раны, которые даже гораздо болезненнее нанесенных стрелами. Как мы можем прекратить эту борьбу? — спросишь. Если поймешь, что, говоря худо о брате, ты источаешь из уст своих грязь, если будешь представлять, что клевещешь на того, кто составляет один из членов Христовых, что поедаешь собственную плоть свою, что страшный тот и нелицеприятный суд делаешь для себя еще более строгим, что стрела твоя убивает не пораженного ею, но тебя, пустившего ее. Но он обидел в чем-нибудь и сделал зло? Поскорби, но не говори худо; заплачь, но не ради своей обиды, а вследствие погибели обидчика, как и Владыка твой плакал об Иуде не потому, что сам был распинаем, но потому, что Иуда предал Его. Он оскорбил тебя и укорил? Помолись Богу, чтобы Он скорее над ним умилосердился. Он брат твой, разрешил те же самые болезни рождения, он твой сочлен, призван к одной с тобою трапезе. Но он очень часто нападает на меня, говоришь ты. Значит, тебе высшая и большая награда, и в этом случае тебе особенно и справедливо отложить свой гнев, так как он получил смертельный удар, его поразил диавол.
9. Итак, не наноси ему ран и ты, не падай с ним и сам: пока стоишь, ты можешь спасти и его, а если нанесением обиды ниспровергаешь и себя самого, кто потом поднимет вас? Тот, раненный (поднимет)? Но он лежит и не сможет. Или ты, с ним вместе павший? Но как ты, неспособный подать руку помощи самому себе, поможешь другому? Итак, стой мужественно и, держа перед собою щит, своим долготерпением извлеки из битвы своего мертвого брата. Его уязвил гнев? Но не уязвляй и ты, а прежде всего извлеки стрелу. Если мы так станем обходиться друг с другом, то скоро все сделаемся здоровыми, а если станем вооружаться друг против друга, то, наконец, не нужно будет и диавола для нашей погибели. Всякая война тяжела, особенно же война междоусобная. Но эта борьба тяжелее и междоусобной, насколько важные права христианского общества, а лучше сказать права и самого нашего родства. Некогда брат убил Авеля и пролил родственную кровь, но это убийство беззаконнее того, насколько важнее наше родство и насколько ужаснее эта смерть. Каин поразил тело, а ты изострил меч против души. Но ты первый потерпел зло? Не терпеть, но причинять зло — вот что значит подвергнуться злу. Смотри же: Каин умертвил, Авель умерщвлен, но кто оказался мертвым? Тот ли, который вопиет по смерти и о котором сказано: глас крове брата твоего вопиет ко Мне (Быт. IV, 10), или тот, который в жизни трепетал и боялся? Конечно, Каин, который жалок более всякого мертвеца. Видишь ли, насколько лучше подвергнуться обиде, хотя бы (обида) простиралась и до убийства? Пойми, что гораздо хуже делать неправду, хотя бы кто-нибудь дошел и до убийства. Каин поразил и убил брата, но последний увенчан, а первый наказан; Авель был несправедливо истреблен и умерщвлен, но он, умирая, обвинял, одерживал верх и смирял, а оставшийся в живых молчал, покрывался стыдом, побуждался и делал все вопреки своему желанию. Он убил брата, так как видел, что он любим, надеясь лишить его и любви, но лишь увеличил к нему любовь, и Бог, по смерти его, больше искал его, говоря: где есть Авель брат твой (Быт. IV, 9)? Ты не потушил любви завистью, но сильные воспламенил ее; не умалил честь убийством, но увеличил ее. Прежде сам Бог подчинял тебе брата, но, так как ты умертвил его, он по смерти будет твоим судьею: такова у Меня любовь к нему. Итак, кто из них был осужден: наказывающий или наказанный? Тот ли, кто получил от Бога столь великую честь, или тот, кто был предан новому и необыкновенному мучению? Ты не убоялся его живого, говорит (Бог), потому убойся мертвого; ты не трепетал, намереваясь приблизить меч, потому, проливши кровь, ты будешь объят непрестанным страхом; при жизни он был твоим рабом, и ты не терпел его, за то по смерти он сделался грозным для тебя господином. Итак, помышляя об этом, будем, возлюбленные, избегать зависти, потушим злобу, воздавая друг другу любовь, чтобы получить нам благие плоды ее, как в настоящей, так и в будущей жизни, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.