Библиотека soteria.ru
Беседы на послание к Римлянам
Иоанн Златоуст
Дата публикации: 26.10.12 Просмотров: 4940 Все тексты автора Иоанн Златоуст
Беседа XVII.
Братие, благоволение убо моего сердца и молитва, яже к Богу, по них есть во спасение (X, 1).
1. (Апостол) намерен опять обвинить (иудеев) и притом сильнее прежнего, потому он опять отклоняет от себя всякое подозрение в неприязни и пользуется большим предварительным разъяснением. Не обращайте внимания на слова и обличения, говорит он, а на то, что я возвещаю это не с враждебным расположением. Не свойственно ведь одному и тому же лицу желать (иудеям) спасения и не только желать, но молиться об этом, и в то же время ненавидеть и отвращаться от них; а под словом благоволение (апостол) разумеет здесь, именно, сильное желание. Заметь, что и молитва его приходит от сердца. Не о том он прилагает великую заботу и молится, чтобы иудеи избегли наказания, но чтобы и спаслись. И не здесь только, но и в следующих словах (апостол) обнаруживает благорасположение, какое имеет к иудеям. Он с великим усилием старается, сколько можно, извинить (иудеев) и ищет для них хотя бы некоторой тени оправдания, и однако же не успевает в этом, будучи побежден свойством дел. Свидетельствую бо им, яко ревность Божию имут, но не по разуму (ст. 2). Итак, это достойно извинения, а не осуждения. Если они были отвергнуты не по человеческой своей природе, а по ревности, то справедливее жалеть их, нежели наказывать. Но заметь, как (апостол) мудро и угодил им словом, и обнаружил неуместное их любопрение. Не разумеюще бо Божия правды (ст. 3), говорит он. Еще предлог к извинению, который впоследствии усиливает обвинение и лишает всякого оправдания. И свою правду, — говорит, — ищуще поставити, правде Божией не повинушася. Этими словами он показывает, что иудеи впали в заблуждение больше по упорству и властолюбию, чем по неведению, и даже не представили той праведности, какая требуется законом, что (апостол) и выразил словами — ищуще поставити. Впрочем, ясно (апостол) и не раскрыл этого, так как не сказал, что они лишены той и другой праведности, но со свойственным ему благоразумием сделал только весьма вразумительный намек. Если иудеи усиливались еще представить законную праведность, то ясно, что не представили. А если не покорились правде Божией, то и лишились ее. Праведность же иудеев (апостол) называет собственной или потому, что закон не имел уже силы, или потому, что она приобреталась трудами и потом; а правдой Божией он называет праведность от веры, потому что она приобретается единственно по благодати свыше и мы оправдываемся не трудами, но по дару Божию. Но те, которые постоянно противятся Святому Духу и усиливаются оправдаться посредством закона, далеки от веры. Будучи же далекими от веры и не получив оправдания, даруемого верою, а равно не имея возможности оправдаться законом, они все потеряли. Кончина бо закона Христос в правду всякому верующему (ст. 4). Заметь благоразумие Павла. Так как то и другое он назвал правдою, то чтобы уверовавшие из иудеев не подумали, что они имеют одну правду, а лишены другой и потому обвиняются в беззаконии (ведь им, как новообращенным, надлежало еще опасаться), и чтобы иудеи опять не предполагали исполнить правду и не говорили: если мы доселе не исполнили, то без сомнения исполним, — смотри, что делает (апостол). Он доказывает, что праведность одна, что законная праведность заключается в праведности по вере и кто приобрел праведность по вере, тот исполнил и праведность законную, а кто отверг первую, тот лишился и последней. Если Христос есть цель закона, то не имеющий Христа, хотя бы и думал, что имеет праведность, однако не имеет ее, а имеющий Христа, хотя бы и не исполнил закона, всего достиг. Цель врачевания есть здоровье. Как тот, кто может сделать здоровым, хотя бы и не знал врачебного искусства, все имеет, а не умеющий вылечить, хотя бы и думал, что следует искусству, всего лишается, так бывает и относительно закона и веры: кто имеет веру, тот достиг цели закона, а кто вне веры, тот чужд и веры, и закона. Чего желал, именно, закон? Сделать человека праведным. Но он оказался бессилен, потому что никто не исполнил закона. Такова была цель закона, к этому все клонилось, для этого все совершалось — и праздники, и заповеди, и жертвы, и все остальное, чтобы человек оправдался. Но этой цели вернее достиг Христос посредством веры. Итак, не бойся, говорит (апостол), что ты нарушаешь закон, после того как пришел к вере: ты тогда преступаешь закон, когда по причине закона не будешь веровать во Христа; когда же уверуешь в Него, тогда ты исполнил и закон, даже гораздо больше, потому что ты достиг гораздо большей праведности. Такую свою мысль (апостол) подтверждает и Писанием. Моисей пишет правду, юже от закона, — говорит он. Это значит: Моисей показывает нам, в чем состоит законная праведность и какова она. Итак, в чем она состоит и как приобретается? Исполнением заповедей. Сотворивый та, жив будет в них, — говорит он. Сделаться праведным по закону нельзя иначе, как исполнивши все заповеди, но это никому не оказалось возможным.
2. Итак, праведность эта уничтожилась. Но скажи нам, Павел, о другой праведности, о праведности по благодати, — в чем она состоит и как приобретается? Выслушай, насколько ясно (апостол) описывает ее. После того, как он обличил праведность по закону, он переходит к праведности по благодати и говорит: а яже от веры правда, сице глаголет: да не речеши в сердцы твоем: кто взыдет на нeбo? сиречь Христа свести. Или кто снидет в бездну? сиречь Христа от мертвых возвести. Но что глаголет? Близ ти глагол есть во устех твоих, и в сердцы твоем, сиречь глагол веры, егоже проповедаем. Яко аще исповеси усты твоими Господа Иисуса, и веруеши в сердцы твоем, яко Бог Того воздвиже из мертвых, спасешися (ст. 6-9). Итак, чтобы иудеи не могли сказать: каким же образом нашли большую праведность те, которые не нашли меньшей? — (апостол) приводит бесспорное доказательство, что новый путь легче прежнего. Там требовалось исполнение всех заповедей: когда все исполнишь, жив будешь; а праведность от веры не то говорит, но что же именно? Аще исповеси усты Господа Иисуса, и веруеши в сердцы твоем, яко Бог Того воздвиже от мертвых, спасешися. Потом, чтобы вследствие доказательства, что путь этот удобен и легок, не показалось, что он не стоит и внимания, смотри, как (апостол) распространяется о нем. Не тотчас приступил к тому, о чем мы сказали, но что говорит? А яже от веры правда, сице глаголет: да не речеши в сердцы твоем: кто взыдет на небо? сиречь Христа cвecmu? Или кто снидет в бездну? сиречь Христа от мертвых возвести. Как нерадение и расслабление, обессиливающие труды, сопротивляются добродетели, обнаруживающейся в делах, и нужна сильно бодрствующая душа, чтобы не уступить, так и всякий раз, когда необходимо уверовать, возникают помыслы, возмущающие и расслабляющие мысли многих и, чтобы отразить их, нужна душа исполненная сил. Потому (апостол) обнаруживает эти самые помыслы, и как поступил, рассуждая об Аврааме, так делает и здесь. Доказавши там, что Авраам оправдался верою, (апостол), чтобы не подумали, что он приобрел столь великий венец напрасно и даром, восхваляет свойство веры и говорит: иже паче упования во упование верова, во еже ему быти отцу многим языком. И не изнемог верою, ни усмотри своея плоти уже умерщвленныя, и мертвости ложесн Сарриных. Во обетовании же Божии не усумнеся нeвеpoвaниeм, но возможе верою, дав славу Богу и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити (Рим. IV, 18-21). Этим (апостол) доказал, что Аврааму нужны были и дела, и душа возвышенная, принимающая то, что выше надежды, и не соблазняющаяся видимым. Так он поступает и здесь и доказывает, что нам необходим ум любомудрый, воля сильная и стремящаяся к небесному. Не сказал просто: не говори, но: да не речеши в сердцы твоем, то есть даже не подумай сомневаться и сказать самому себе: как это возможно? Видишь ли, что в том преимущественно и состоит свойство веры, чтобы, отвергнув все земные соображения, искать того, что выше природы и, отринув слабость помыслов, принимать все при помощи всемогущества Божия? Иудеи не только это говорили, а также и то, что оправдаться от веры невозможно. Но (апостол) то же самое прилагает и к другому событию, чтобы, показавши, что оно настолько важно, что и по исполнении своем требует веры, этим убедить, что справедливо сплетать венец верующим. И он пользуется изречением Ветхого Завета, стараясь всегда избегать обвинений в нововведениях и в противоборстве ему. То, что (апостол) говорит здесь о вере, Моисей говорил иудеям о заповеди, доказывая, что они получили от Бога множество благодеяний. Нет нужды говорит, рассуждает (апостол), что должно взойти на небо или переплыть обширное море и тогда получить заповеди, так как Бог сделал это столь великое и трудное дело удобным для нас. Что значит: близ ти глагол есть? То есть легко, потому что спасение у тебя в сердце и на устах. Тебе не нужно для своего спасения предпринимать дальний путь, переплывать море и переходить горы, напротив, если ты не желаешь даже переступить и порог, то можешь спастись и сидя дома, потому что средство ко спасению у тебя на устах и в сердце. Потом, приводя новое доказательство относительно легкости слова веры, (апостол) говорит, что Бог воздвиг Христа из мертвых. Помысли о достоинстве совершившего и ты более не увидишь никакого затруднения в этом деле. Итак, что Христос есть Господь, это видно из Воскресения, как (апостол) сказал и в начале послания: нареченнем Сыне Божии из воскресения от мертвых (Рим. I, 4). А что и воскресение возможно, это и для совсем неверующих доказано силой совершившего его. Итак, как скоро оправдание и очень важно, и легко, и удобоприемлемо, даже иначе и оправдаться невозможно, то не крайнее ли это упорство, оставив удобное и легкое, браться за невозможное? Ведь никто не может уже сказать, что отказался от дела по трудности его.
3. Замечаешь ли, как (апостол) лишает иудеев всякого извинения? Какого в самом деле оправдания заслуживают те, которые избирают самое трудное и неисполнимое, а оставляют легкое и могущее их спасти, чего и самый закон не в состоянии был дать? Все это доказывает не что иное, как только упорную волю, противящуюся Богу. Закон обременителен, а благодать легка, закон и при бесчисленных усилиях не спасает, а благодать дает оправдание как благодатное, так и законное. Итак, что скажут в свое оправдание те, которые упорствуют против благодати и без пользы и цели держатся закона? Потом, так как (апостол) сказал нечто важное, он опять удостоверяет в этом Писанием. Глаголет бо Писание, — говорит он: всяк веруяй в Онь не постыдится. Несть бо разнствия Иудееви же и Еллину: той бо Господь всех, богатяй во всем и во всех призывающих Его. Всяк бо, иже аще призовет имя Господне, спасется (ст. 11-13). Замечаешь ли, как (апостол) приводит свидетельства о вере и о исповедании? Когда говорит: всяк веруяй, указывает на веру, а когда говорит: всяк, иже аще призовет, разумеет исповедание. Потом, снова возвещая общность благодати и низлагая надменность иудеев, (апостол) в кратких словах напоминает о том, что выше доказывал пространно, и опять подтверждает, что нет разности между иудеем и необрезанным. Несть бо разнствия Иудееви же и Еллину, — говорит он. И что выше, когда доказывал это, говорил об Отце, то говорит здесь о Христе. Как выше, раскрывая тоже самое, сказал: или иудеев Бог токмо, а и не языков? Ей и языков, понеже един Бог (Рим. III, 29 и 30), так и здесь говорит: той бо Господь всех, богатяй во всем и во всех призывающих Его. Видишь ли, как (апостол) доказывает, что Бог сильно желает нашего спасения, так что считает его даже Своим богатством. Потому иудеи и ныне не должны отчаиваться и думать, что они не могут быть прощены, хотя бы и пожелали покаяться. Считающий наше спасение Своим богатством не перестанет обогащаться, так как и изливать дар на всех для Него также есть обогащение. А так как иудеев особенно смущало то, что прежде они пользовались преимуществом пред всем человеческим родом, а теперь ради веры низвергаются с их престола и не имеют никакого преимущества пред остальными, то (апостол) неоднократно делает указания на пророков, которые предвещают им о таком равенстве. Всяк бо веруяй в Онь, — сказано, — не постыдится, и еще: всяк, иже аще призовет имя Господне, спасется. И чтобы не было возражений, в том и другом месте поставлено слово: всяк.
Нет ничего хуже тщеславия. Оно, именно оно больше всего и погубило иудеев. Потому и Христос сказал им: како вы можете веровати, славу друг от друга приемлюще, и славы, яже от единаго Бога, не ищете (Иоан. V, 44)? Тщеславие вместе с гибелью и возбуждает большой смех и прежде еще будущего наказания навлекает здесь бесчисленные бедствия. И если угодно тебе знать это, мы, не касаясь пока небес, откуда тщеславие низводит нас, и геенны, в которую оно ввергает, рассмотрим все то, что оно производит здесь. И действительно, что может быть вреднее, постыднее и тяжелее тщеславия? Что болезнь эта причиняет убытки, доказывается бесполезными и напрасными издержками на театры, ристалища и на другие столь же ненужные развлечения, вроде постройки великолепных и пышных домов и всяких других излишних сооружений, чего теперь нельзя и описать. Всякому же известно, что человек расточительный, любящий пышность и страдающий болезнью тщеславия, по необходимости делается похитителем и корыстолюбцем. Чтобы доставить пищу этому зверю, он налагает свои руки на чужое имущество. И что говорить об имуществе? Этот огонь пожирает не только деньги, но и души, уготовляет не только настоящую, но и будущую смерть. Тщеславие есть мать геенны, сильно воспламеняет адский огнь и ядовитого червя. Всякому известно, что оно и на мертвых простирает свою власть, а что может быть хуже этого? Все прочие страсти прекращаются со смертью, а тщеславие и после кончины продолжает свое действие и над умершим телом силится показать свое свойство. Когда умирающие заботятся, чтобы им были поставлены великолепные памятники, на которые надобно истратить все их имущество, и стараются и в гробе показать необыкновенную пышность; когда люди при жизни за один овол или кусок хлеба оскорбляли подошедших нищих, а умирая, готовят червю обильную пищу, то какую власть ты найдешь мучительнее этой болезни? От этого же зла рождается и нечистая любовь, так как многие вовлечены в прелюбодеяние не красотою лица, не похотью совокупления, но желанием похвастаться: я соблазнил такую-то и вовлек в любодеяние.
4. И нужно ли говорить о других пороках, которые произрастают отсюда? Я предпочел бы лучше быть рабом у множества варваров, чем у одного тщеславия, так как варвары не повелевают того пленникам, что приказывает тщеславие своим подчиненным. Будь слугою всех, говорит оно, будут ли они знатнее тебя или незначительнее. Не радей о душе, не заботься о добродетели, смейся над свободою, жертвуй своим спасением, а если сделаешь какое-либо добро, то делай не из угождения Богу, но напоказ людям, чтобы от них получить себе венец; если подаешь милостыню, или постишься, труд перенеси, а пользу старайся погубить. Что может быть бесчеловечнее таких требований? Отсюда ведут свое начало и зависть, и высокомерие, и сребролюбие — мать всех зол. Толпа рабов, одетые в золото варвары, тунеядцы, льстецы, высеребренные колесницы и многое другое, что и того смешнее, употребляются не для удовольствие и пользы, но из одного тщеславия. Да, говоришь ты, всякому известно, что страсть эта — зло, но как нам избежать ее, — вот о чем следует сказать. Главное, если ты вполне убедишь себя в том, что эта болезнь тяжела, то сделаешь самое лучшее начало к исправлению, потому что и больной немедленно ищет врача, как скоро прежде всего узнает, что он болен. А если ты ищешь и другого пути избежать (проистекающего отсюда зла), то взирай непрестанно на Бога и довольствуйся славою, исходящей от Него. Если ты заметишь, что страсть эта подстрекает тебя и побуждает рассказать о заслугах своих собратьям, то ты прежде всего размысли, что из этого рассказа не произойдет для тебя никакой выгоды, угаси нелепую страсть и скажи душе своей: вот сколько времени ты мучилась, чтобы рассказать о своих заслугах, и не могла сохранить молчания, но всем объявила, — какая же от этого тебе польза? Пользы никакой, а вред всем большой — потеря всего того, что ты собрала с великим трудом. А после этого подумай и о том, что приговор и суд народа ошибочны, к тому же и скоро исчезают. На час они удивляются, а как скоро миновало время, обо всем забыли; венец, дарованный тебе Богом, похитили, а своего сохранить для тебя не сумели. Даже если бы людской венец остался у тебя, то было бы весьма жаль променять его на венец Божий; а когда и его не останется, то какое оправдание мы будем иметь в том, что за преходящее отдаем непреходящее и за похвалы немногих теряем столь великие блага? И хотя бы многие воздавали тебе похвалы, все они достойны сожаления, и тем больше, чем больше число людей, делающих это. Если ты удивляешься сказанному, послушай, как Сам Христос подтверждает это: горе вам, — говорит он, — егда добре рекут вам все человецы (Лук. VI, 26). И совершенно справедливо. Если во всяком искусстве судьями следует избирать художников, то как же ты оценку добродетели вверяешь толпе, а не тому, кто больше всех сведущ в этом, кто может и одобрить, и увенчать? Итак, напишем слово Христово на стенах, на дверях и в сердце, и постоянно будем говорить сами себе: горе нам, егда добре рекут нам вcu человецы, потому что и те самые, которые говорят о тебе хорошо, впоследствии осуждают тебя, называя тщеславным, честолюбивым, пристрастным к людским похвалам. Но не так делает Бог. Когда Он увидит, что ты любишь славу Его, тогда особенно похвалит тебя, удивится и возвестит о тебе. А человек не так, но, считая тебя не свободным, а рабом, и часто угождая тебе ложною похвалою, состоящею в пустых словах, обыкновенно похищает у тебя истинную награду и подчиняет тебя себе больше, чем купленного раба. Ведь господа имеют рабов для того, чтобы они слушались их в том, что приказано, а ты служишь и без приказаний. Ты и не ждешь, чтобы услышать что-нибудь от них, но как только узнаешь, чем можно угодить им, все делаешь, хотя бы они и не приказывали. Какой же геенны достойны будем мы, которые услаждаем дурных людей и служим им прежде, нежели прикажут, а вовсе не слушаем Бога, несмотря на то, что Он ежедневно нам приказывает и увещевает? Если ты любишь славу и похвалы, то избегай похвалы человеческой и тогда приобретешь славу; уклоняйся от людских одобрений и тогда получишь многие похвалы и у Бога, и у людей. Ведь и мы обыкновенно больше всего прославляем того, кто презирает славу, обыкновенно хвалим и удивляемся тому, кто ни во что ставит похвалы и удивление; если же мы так поступаем, то тем более Бог всяческих. А когда Бог восхвалит тебя и прославит, кто может быть счастливее тебя? В самом деле, каково различие между славою и бесчестием, таково же различие между славою небесною и человеческою, лучше же сказать, гораздо больше, до бесконечности. Если же человеческая слава ни с чем несравнима, постыдна и безобразна, то рассуди, какою окажется ее гнусность, когда сопоставим ее с славой небесной. Как блудная женщина, находясь на кровле, отдает себя всем, так поступают и рабы тщеславия, а вернее сказать, они даже гнуснее и блудниц, потому что блудницы нередко пренебрегают некоторыми из полюбивших их, а ты предлагаешь себя всякому — и беглецам, и разбойникам, и мошенникам. При помощи таких и подобных лиц устраиваются вами зрелища, возбуждающая похвалы; и тех самых, из которых каждый сам по себе, по твоему же мнению, ничего не стоит, ты, когда они собраны вместе, предпочитаешь собственному спасению, этим показывая, что ты бесчестнее каждого из них.
5. Как же ты не бесчестнее, как скоро имеешь нужду в их похвалах и не бываешь доволен сам собою, если не приобретешь славы от других? Кроме всего этого, скажи мне, неужели ты не понимаешь, что, будучи человеком знаменитым и всем известным, ты имеешь бесчисленное множество обвинителей, если согрешишь, а оставаясь в неизвестности, ты будешь в безопасности? Да, говоришь ты: за то и заслугам моим удивляется бесчисленное множество людей. Но в том и несчастье, что болезнь тщеславия вредит тебе не только тогда, когда ты грешишь, а и тогда, когда оказываешь заслуги, и в одном случае она подвергает тебя бесчисленным укоризнам, в другом же лишает всей награды. Гибельно и исполнено всякого бесчестия — любить славу в делах гражданских, а когда та же страсть овладеет тобою и в делах духовных, тогда какое оправдание останется тебе, не желающему воздать Богу такой же чести, какой сам требуешь от домашних? Ведь и раб смотрит в глаза господину, и наемник обращает внимание на хозяина работы, который должен выдать плату, и ученик смотрит на учителя, — а у тебя все напротив: ты, оставив нанявшего тебя Бога и Владыку, смотришь на собратий, хотя сам знаешь, что Бог и впоследствии будет помнить твои заслуги, а человек помнит только в настоящем; для тебя уготовано зрелище на небе, а ты собираешь зрителей на земле. Борец, где подвизается, там ждет себе и одобрений, а ты, подвизаясь для горнего, заботишься получить награду долу. Что может быть хуже такого безумия? Посмотрим же, если угодно, и на самые венцы: иной состоит из высокомерия, иной из зависти к другому, один из насмешки и лести, другой из денег, иной из рабского служения. Как дети во время игры возлагают друг на друга венки из травы и часто, увенчав кого-нибудь так, чтоб он сам не заметил, смеются над ним сзади, так и теперь те, которые тебя хвалят, часто сами между собой смеются, возложив на тебя траву. И пусть бы еще только траву, но их венец причиняет нам большой вред и губит все наши заслуги. Итак, рассудив о ничтожности его, избегай вреда. Сколько, по твоему мнению, должно быть хвалящих тебя? Сто человек или вдвое, втрое, вчетверо больше, даже, если хочешь, вдесятеро, во сто раз больше; пусть будет, если угодно, две, четыре, десять тысяч рукоплещущих, но они ничем не отличаются от каркающих ворон, а если ты представишь себе зрелище ангелов, то эти рукоплещущие окажутся ничтожнее червей, а их одобрения слабее паутины, дыма, сновидения. Послушай, как Павел, в точности узнавший людскую славу, не только не домогается ее, но и отвращается, говоря: мне же да не будет хвалитися, токмо о кресте Господа нашего Иисуса Христа (Гал. VI, 14). Итак, и ты возревнуй об этой похвале, чтобы не разгневать Господа. А, ища похвалы людской, ты бесчестишь не только себя, но и Бога. Будучи живописцем и имея у себя ученика, ты и сам не перенес бы равнодушно, если бы он не стал тебе показывать произведений своего искусства, а выставил бы картину напоказ простым зрителям. Если это обидно для собратий, то гораздо более для Владыки. А если хочешь знать, какие еще есть побуждения презирать людскую славу, то будь исполнен высоких мыслей, смейся над видимым, возрастай в любви к истинной славе, исполнись духовных помыслов, скажи душе своей, как говорил Павел: не веси ли, яко ангелов судити имамы (1 Кор. VI, 3)? И возбудив ее этим, вразуми и скажи: неужели ты, судящая ангелов, желаешь, чтобы тебя судили нечистые и хвалили, как хвалят плясунов, лицедеев, звероборцев и наездников, которые стремятся к таким именно похвалам? А ты постарайся быть выше этих кликов, подражай пустынножителю Иоанну, узнай, как он презирал народную толпу и, видя льстецов, не обращал на них внимания. Когда же все жители Палестины собрались вокруг него, удивлялись ему и приходили в изумление, то он не хвалился и такою честью, но восставал против них и, обращаясь к многочисленному народу, как к ребенку, поражал их такими укоризнами: змеи, рождения ехиднова (Mф. III, 7). Хотя они сходились и оставляли города для него, чтобы видеть эту священную главу, однако ничто не смягчило Иоанна, — так он далек был от славы и свободен был от всякой гордости. И Стефан, видя, что опять тот же народ не чтит его, но неистовствует и скрежещет зубами, поставив себя выше их гнева, говорит: жестоковыйнии и необрезании сердцы (Деян. VII, 51). И Илия в присутствии войска, царя и всего народа сказал: доколе вы храмлете на обе плесне ваша (3 Цар. XVIII, 21)? Но мы всем льстим, угождаем, покупая себе этим раболепным служением их почтение. Вследствие этого все переменилось, мы лишились благодати первых веков, дела христианства пришли в упадок и все пренебрежено для людской славы. Итак, искореним страсть, и тогда вполне узнаем свободу, найдем пристань и тишину. Ведь тщеславный подобен обуреваемым волнами, всегда трепещет, боится и служит очень многим господам. А кто находится вне этой мучительной власти, тот подобен достигшим пристани и наслаждающимся полною свободою. Но не таков тщеславный, который скольким бы ни был известен, столько же имеет и господ и всем вынужден служить. Как же нам освободиться от этого тяжкого рабства? Если возлюбим другую славу, славу истинную. Как влюбленных в красивое лицо обыкновенно отвлекает от этой любви другое лице, которое красивее прежнего, так и пристрастных к людской славе может отвлечь от нее слава, воссиявшая с небес. Потому обратим взоры на эту последнюю, узнаем ее в точности, чтобы, удивившись красоте ее, избежать нам позора славы мирской и насладиться многим удовольствием, непрестанно утешаясь славою небесною, достигнуть которой да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.