Пролог

Она вошла в класс, и в тот же момент в нем воцарилась полная тишина. Нашу новую учительницу истории звали Ольга Андреевна. Подобно горе возвышалось над нами ее массивное тело, а светло-голубые глаза впивались в сидящих за партами десятиклассников, перебегая от одного лица к другому. Жена высокопоставленного офицера КГБ, Ольга Андреевна была не из тех, кого можно проигнорировать.

— Антипова Ольга, — произнесла она первую фамилию, раскрыв классный журнал.

— Я, — поднялась девушка.

— Балалин Юрий?

— Я, — последовал ответ…

— Шульзингер Яков?

Услышав свое имя, я отозвался, как и все. Ольга Андреевна помедлила — моя фамилия явно заинтересовала учительницу — и сделала какую-то отметку в своем блокноте. Я понял, что она обратила внимание на мое еврейское происхождение. Перекличка закончилась, и на эту тему в тот день уже ничего не было сказано.

«Мы с вами будем заниматься по учебнику «История СССР», — объявила Ольга Андреевна. — Это прекрасная, глубокомысленная книга, и я надеюсь, что каждый из вас основательно изучит ее. Вы продолжите знакомство с трудами В.И. Ленина и его соратников, вождей нашей славной революции. Необходимо внимательно читать каждый параграф, чтобы быть готовыми к подробному пересказу прочитанного и ответу на любой мой вопрос». После этого, продиктовав домашнее задание, она закончила урок. Это был последний, десятый, год моей школьной жизни, и я всерьез думал о предстоящем поступлении в институт. Сомнений, куда идти учиться, у меня не было — конечно же, я буду физиком. Причиной тому во многом стал мой любимый учитель, который высоко ценил мои способности к его предмету, занимался со мной индивидуально и прочил мне как физику большое будущее. А пока мне предстояло закончить десятый класс, и именно в этот год в школе появилась Ольга Андреевна. На следующем занятии ее глаза, как и в прошлый раз, какое-то время холодно блуждали по нашим лицам, пока, наконец, не остановились на моем. «Шульзингер! — прозвучал резкий голос. — К доске. Посмотрим, на что ты способен». Я без колебаний вышел вперед. Историю я любил почти так же, как физику, и хорошо подготовился к уроку. «Итак, что ты должен нам рассказать?» — спросила учительница. Я начал весьма бойко отвечать, но скоро был остановлен на полном скаку. «Хорошо, хорошо, — поморщилась Ольга Андреевна, — значит, ты все знаешь, не так ли? Тогда скажи-ка мне…» — и она задала вопрос, совершенно не имевший отношения к теме урока. Припомнив пройденное прежде, я су мел дать правильный ответ. Последовал новый вопрос, затем еще один, затем еще… Выслушав мои очевидно удовлетворительные ответы, она отослала меня на место. Ее неприязненное, саркастическое отношение озадачило меня. На следующий день история повторилась. «Шульзингер, — вызвала она, — вчера ты хорошо приготовился к занятию. Но давай-ка посмотрим, систематически ли ты это делаешь. Иди к доске!» Снова я стоял перед классом, снова отвечал на вопросы, сыпавшиеся один за другим, и видел, как с каждым разом все больше хмурится лицо учительницы. Ольга Андреевна явно была разочарована, и я не мог ума приложить, почему. После еще не скольких таких странных поединков она до конца учебной чет верти к доске меня не вызывала. Кроме регулярных уроков истории Ольга Андреевна также постоянно проводила различные дополнительные занятия и дискуссии. Одна из таких ее лекций называлась «Внешний вид на стоящего коммуниста». «Настоящий коммунист, — говорила нам Ольга Андреевна, — продемонстрирует свои убеждения тем, как он одевается, что носит. Высокий уровень его морали выразится в том, что он будет одет в высококачественную, привлекательную одежду, произведенную на наших советских фабриках. Какая другая страна

может производить такие теплые, удобные пальто, прочные брюки, легкие платья? Где еще позаботились о такой практичной и красивой школьной форме для юношей и девушек?» Мы молча смотрели на ее отличного покроя и качества платье, на подобранные в тон туфли из натуральной кожи. Ничего подобного среди продукции советских фабрик мы никогда не видели. «С другой стороны, — продолжала она, — какого сорта люди мечтают носить провокационные, аморальные вещи, сделанные руками жестоко эксплуатируемых рабочих Запада? Кто может отдать свою месячную зарплату за предложенные на «черном» рынке кроссовки или, того хуже, джинсы?» Класс безмолвствовал. «Я скажу вам, что это за люди. Это люди без всяких моральных принципов. Это люди, которым без различно, что они таким образом также участвуют в эксплуатации бедных рабочих западными богачами! Они хотят подражать Западу. Зачем? Что там хорошего? Абсолютно ничего! Там наши враги!» «Но знаете ли, — ее голос стал вкрадчивым и насмешливым, — знаете ли, что есть люди, которые мечтают уехать из Советского Союза и жить в капиталистических странах? Беспринципные, отвратительные люди!» «Яша, -вдруг произнесла она, поворачиваясь в мою сторону, — ты знаешь, что многие евреи сегодня эмигрируют в Израиль?» Ядовитая улыбка тронула ее кроваво-красные от помады губы. «Да, слышал, — ответил я, — но какое все это имеет отношение ко мне или моей семье? Мои родители — активные и преданные партии коммунисты. Мой отец — заместитель директора завода. Мой дед во время революции поддерживал Ленина и был потом офицером НКВД. Ни у меня, ни у моих родственников нет ни каких-либо планов, ни желания эмигрировать. Поэтому мне непонятно, почему вы обращаетесь ко мне». Она, будто не услышав моих слов, продолжала: «О, это не годные люди. Эмигрируют в Израиль, а потом, когда видят, как там плохо, начинают просить наше правительство принять их обратно. Наше гуманное правительство принимает их, но теперь им нужно снова давать квартиры, обеспечивать работой, бес платным медицинским обслуживанием, образованием — всеми теми благами, от которых они отказались, покидая страну». В смятении я молча сидел, не зная, что думать или говорить. Такая же, как и у учительницы, саркастическая улыбка появилась теперь на лицах многих одноклассников. Впервые в своей жизни я столкнулся с открытым антисемитизмом — и почувствовал нестерпимую мерзость происходящего. На помощь мне пришел милосердно прозвеневший звонок. К радости моей, следующим уроком была физика, а значит, предстояла встреча с Иваном Петровичем, для которого главным были прежде всего мои способности. Несколько следующих недель прошли без каких-либо враждебных выпадов в мой адрес. А затем наступил день, когда мы всем классом отправились в Ленинскую комнату, в которой я не был с тех пор, как нас принимали в пионеры. На этот раз в Ленинскую комнату нас повела Ольга Андреевна. Комната была украшена красными полотнищами, на которых сверкали золотые буквы лозунгов. На стенах висели фотографии вождя, а в книжных шкафах стояли его книги. Благоговейная атмосфера, казалось, никогда не покидала эти стены. Ленина я искренне любил. Когда-то мой дед поверил вождю и безоглядно пошел за ним, увлеченный коммунистическими идеалами. Мои родственники не раздумывая отреклись от своей веры, от своего еврейского наследия, от самой своей истории, чтобы вместе с ним строить царство добра и равенства, каким им грезилась молодая Советская страна. Я был воспитан в глубокой приверженности коммунизму, и мне не терпелосьдожить до того дня, когда весь мир наконец увидит страшное лицо капитализма и выберет путь, указанный Марксом и Лениным. Читая газеты, я ужасался тому, что творится в капиталистическом обществе, а однажды, узнав из «Правды» о трагической участи парагвайского коммуниста Майданы, стал ходить по домам, от дверей к дверям, собрав три тысячи подписей в его защиту. Если возможно было быть верным исповедником коммунизма, то я был таковым. «Вы заметите, — сказала Ольга Андреевна, когда мы вошли в священную для меня комнату, -что все собранное здесь тематически разделяется на три группы: Ленин в детстве, Ленин — молодой революционер, и Ленин — руководитель Советского государства». Она не спеша обращала наше внимание на различные фотографии и репродукции картин, упоминая о связанных с ними вехах биографии

Владимира Ильича, и наконец остановилась на снимке, изображавшем Ленина в кругу соратников. «Многие из этих людей были единомышленниками Ленина, поддерживали его, вместе с ним боролись за победу революции и затем руководили молодым Советским государством, — рассказывала она. Потом ее голос неприятно изменился. — Но среди них оказался и предатель, — произнесла она, указывая пальцем на одно из лиц. Потом взгляд ее устремился на меня. — И этот предатель был евреем! — медленно и отчетливо проговорила она. — Злейший враг Ленина, он хотел помешать ему в деле революции!» Все смотрели на меня. Все знали, что я еврей. Будто нож прошел через мое правоверное сердце. Я безмолвно пылал от стыда. Да, я знал, что и Карл Маркс, и Яков Свердлов, и Лев Троцкий, и почти 70 процентов ленинского правительства были евреями, как и мои предки, которые отказались от всего, чтобы стать коммунистами. В той же самой комнате, где я клялся «любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин и учит Коммунистическая партия», где я обещал бесстрашно защищать единственно верное марксистское мировоззрение, в той же самой комнате я получил мучительно горький удар, удар, от которого вера моя начала гаснуть. Несколько недель я пребывал в страшном шоке: моя вера, мои идеалы, с детства взлелеянные дедом-коммунистом, воспитанные учителями за десять лет школы, разрушились, как карточный домик. Я не мог уже верить, как прежде, но где искать истину? На этот вопрос ответа не было. Если уж я еврей, тогда, по крайней мере, необходимо выяснить, почему большинство людей ненавидят меня. С этим вполне определенным желанием я решил отправиться в Москву. Отец говорил, что его двоюродный брат служил когда-то раввином в синагоге. И хотя я несколько раз приезжал в Москву, мне ни разу не довелось заглянуть туда. Однако я давно мечтал побывать в синагоге. Сейчас мои мечты стали приобретать целенаправленность. Может быть, там я найду ответы на свои вопросы.