История продолжается

Эл Эндрюс

Когда я начал брать уроки игры на фортепьяно у мистера Бьюлоу, за моей спиной уже были семь лет учебы. Мои учителя со знанием дела преподавали мне основы музыки, и хотя он тоже обращал на них внимание, его интересовало нечто большее. Однажды в конце очередного урока он попросил меня разучить небольшой сборник, в котором было семь или восемь коротких пьес. Я как следует их разучил и через несколько недель продемонстрировал свои успехи.

Когда я окончил, он сказал, что технически все было точно: я исполнил пьесы так, как они написаны. Однако он считал: кое-что упущено.

В вашем музицировании нет чувства, — сказал он. — Играйте так, как с вашей точки зрения пьесы были задуманы композитором . Когда тебе всего тринадцать, в подобных словах легко усмотреть причуду взрослого человека или каприз педагога. Однако его голос звучал твердо, и это заставило меня попытаться вновь.

Не успел я как следует разыграться, как он снова меня остановил: Опять не то! Еще раз! Я попытался — он снова меня останавил — на сей раз еще резче. Играйте сердцем. Играйте со страстью! Удрученный, но исполненный решимости, я какое-то время сидел в неподвижности и молча глядел на клавиатуру, словно умоляя клавиши ответить, как мне играть. На мгновение задумавшись, я положил на них пальцы, наклонился и заиграл.

Никогда этого не забуду. Зазвучала другая музыка. Новое чувство охватило меня. Вот оно! — сказал он. — Вот так! Молодец! В конце концов я понял, чего учитель ждал от меня. Я продолжал играть. Полный воодушевления, я играл и играл, радуясь, что ему понравилось, но гораздо больше наслаждаясь переживаемой страстью и свободой.

Это был прекрасный день — день, когда я сумел излить что-то, глубоко затаенное во мне, и в результате родилась музыка: яркая и страстная музыка души.

Через несколько недель я бросил занятия. Воспоминания об этом дне преследовали меня годами. Когда я видел, как играют другие, мне хотелось оказаться на их месте. Я сожалел о своем решении, но тогда оно казалось мне единственно возможным.

Почему? Почему я на это решился? Почему, пережив нечто глубокое и властное, я остановился? Зачем уверял себя, что этот страстный миг не повторится? Почему, когда добрый и талантливый наставник устремил меня к новым высотам, вырвав из привычного мира, я отступил? Когда я ищу ответы на эти вопросы, то обнаруживаю, по крайней мере, три ответа, определившие мою жизнь.

Первый очевиден: я испугался. Быть может, я боялся провала? В какой-то мере. Однако скорее всего я боялся потерять контроль. Даже в детстве я изо всех сил старался сделать свою жизнь настолько упорядоченной и предсказуемой, насколько это было возможно. Я не влезал ни в какие споры и не ввязывался в то, что требовало изъявления слишком бурных чувств. Я хотел жить без взлетов и падений, всегда зная, чего мне следует ждать. Пусть я не смогу добиться выдающихся успехов, но зато не испытаю и серьезного провала.

Исполняя музыку не так, как это было написано, я мог оказаться в неизвестности, опасной и рискованной. Я хотел прожить жизнь, что называется, слиста: ноты на месте, указания даны, начало и конец известны. Когда, выходя за пределы предсказуемого, я направлялся туда, где хаос увеличивался, возрастала вероятность того, что моя неосведомленность станет очевидной. Возрастала возможность оказаться в дураках и проявить свою несостоятельность. Как и большинство мужчин, я не был от этого в восторге. Уж лучше следить за нотами, играть по правилам и невредимо двигаться вперед. Избегать риска, держаться подальше от хаоса.

Вторая причина, по которой я прекратил заниматься музыкой, была чуть сложнее. Если бы все пошло хорошо, требования ко мне возрасли бы: больше трудных пьес, больше концертов, работы и надежд. Я не хотел нести такого бремени, не хотел испытывать никакого давления и, наверняка, в нем не нуждался.

Оставаясь посредственностью, я был бы избавлен от необходимости беспокоиться об этом, потому что ничем бы не выделялся.

Третья причина была совершенно незаметна, но тем не менее вполне реальна. Я ненавидел свою страсть к музыке. Я знал, что она принесет мне неприятности. Пианист ничем не отличается от ученика, любовника, спортсмена, художника или писателя. Если дела у него идут хорошо, он будет страдать — страдать как от гонений, так и от одиночества. Если человек следует своему призванию, кто-то, конечно, будет его любить, но многие — ненавидеть. Если ты выше остальных, это пробуждает ревность и зависть. Однако важнее то, что глубокие страсти, которыми живет мужчина, касаются чего-то небесного, что однажды заявит о себе. Вместе с этим приходит одиночество пилигрима, который еще не пришел домой, но тоскует по нему. Тоскуя, он чувствует неутолимый голод и знает, что в этой жизни ему не придется насытиться.

Тяжело жить с ощущением такого голода. Тягостно тосковать по дому. Если я живу без этой страсти и делаю работу, которая достаточно хороша, чтобы продолжать жить, я не буду страдать и мучиться.

Знал ли я обо всем этом, отказавшись от уроков музыки?

Конечно, нет. В ту пору я оправдывался, что мне интереснее играть на трубе в школьном ансамбле. Только позднее я понял: речь шла не о желании играть на другом инструменте, а о бегстве оттого чувства, которое я испытал. Оно было слишком опасным. Дискомфорт, который я ощутил, оказался сильнее восторга. Он был настолько сильным, что, испугавшись, я почувствовал пустоту.

Еще много раз в жизни я ощущал внутри себя эту пустоту. Во мне чего-то не хватало. Я старательно искал в себе какую- то недостающую деталь: посещал семинары, внимательно слушал, что мне говорили, читал книгу за книгой, надеясь отыскать драгоценный камень мудрости. Я общался с одержимыми, талантливыми друзьями, стараясь взять у них то,

чего во мне, как я думал, не было, и надеясь усвоить все, что они могли дать. Поиски оказались тщетными: недостающее осталось тайной.

Когда я говорил об этом с другими, большинство соглашалось: с ними происходит то же самое. Понимаю, о чем ты говоришь, — отвечали мне (и я чувствовал облегчение). — А я думал, я один такой . У них все было по-своему, но все они живо говорили, что им также чего-то недостает. Поиски велись по-разному, и то, что они находили, удовлетворяло их лишь на время. Потом все рушилось.

Моя история свидетельствует о том, что происходит с каждым мужчиной. В каждом из нас есть нечто, жаждущее самовыражения. Это страстное и творческое начало, которому не надо учиться и которое не надо создавать — оно уже есть. Оно дается от рождения и ждет своего часа, чтобы выйти наружу, но когда это происходит, нас охватывает страх. Теперь я это знаю, но в течение многих лет не имел об этом никакого представления.

В то же время иногда я чувствовал, что во мне живет нечто, изредка заявляющее о себе: например, когда я о чем- нибудь сильно переживал, когда отстаивал свои взгляды, выполнял какую-нибудь трудную задачу или достойно справлялся со сложной ситуацией. Однако это случалось так редко, что мимолетная вспышка не столько вдохновляла, сколько удручала. Лишний раз становилось ясно, что все напрасно. Только когда мне перевалило далеко за тридцать, я пережил нечто большее.

Летом 1989 года я спустился по трапу самолета в Нэшвилле (штатТеннесси), чтобы встретиться с Нитой Бафф. В моей жизни это была лишь вторая встреча с незнакомой женщиной. Первая случилась в колледже, но закончилась плачевно. Несмотря на то что я поклялся себе, что такое не повторится, я уступил настоянию своего старого приятеля, фабриканта, который убедил меня попытаться еще раз. С самого момента встречи в аэропорту мы оба знали: что-то изменилось. Это нельзя было назвать любовью с первого взгляда, но между нами тотчас установилась невидимая связь. В субботу и воскресенье мы катались на лодке по большому озеру, наслаждались долгими беседами за кофе, обедали в романтическом итальянском ресторане и были полностью поглощены друг другом. Эта женщина пленила меня. Несмотря на все мои старания, я не мог найти в ней никакого изъяна, не мог найти того, что оправдало бы мой уход. Однажды я внезапно проснулся посреди ночи. Сердце учащенно билось, я был весь в поту. Меня охватила паника, а вместе с ней знакомое чувство ужаса. Я совершаю большую ошибку, — подумал я. — Что если это совершенно не та женщина, которая мне нужна? Надо уезжать . Такие мысли приходили ко мне и прежде, и в конце концов, общаясь с какой-нибудь женщиной, я начинал впадать в панику. Каждый раз это приводило к тому, что я уходил.

Я уверял себя, что мой страх — это предостережение, что в наших отношениях не все гладко. Но теперь он появился через два дня — слишком рано! Если бы в ту ночь у меня под рукой оказался автомобиль, я попытался бы уехать в аэропорт. Но автомобиля не было, и тогда я решил молиться.

Я просил Бога успокоить меня. Он не делал этого. Я просил дать мне какой-нибудь знак. Он молчал. Паника продолжалась чуть ли не до утра. Это было мучительное и страшное время. Я боролся, томился ожиданием и наконец — ощутил нечто совершенно новое. Эти чувства лгут! Я был вне себя от восторга. Мне тридцать четыре года, а я в страхе бегу от женщин. Я одинок, потому что моя паника всегда побеждает. Эта женщина мне нравится, и на сей раз я остаюсь! Это была борьба, и я знал об этом. Кроме того, я знал, что борьба идет не только за эту женщину. Предполагалось нечто большее. На карту было поставлено мое упрямство, боязнь сделать шаг, мое нежелание рисковать и склонность бежать от сильных переживаний.

Надо сказать, что несмотря на всю значимость и силу, моя паника никогда не была чем-то окончательным. Одолевавшие меня страхи я использовал как оправдание своему нежеланию двигаться вперед. Нита влекла меня, и проведенные вместе выходные доставили мне большое удовольствие. Я был ею заинтересован и хотел продолжать встречи. Мне не хотелось отступать только потому, что меня терзал какой- то необъяснимый страх, который был не столько истинным, сколько удобным для меня. В ту ночь я молился по-другому.

Я исповедовался в своей трусости, а также в том вреде, который причинил из-за нее другим. Я молился, чтобы мне удалось преодолеть мое желание уйти и чтобы я смог любить. Потом я пошел спать, а на следующее утро проснулся с новым решением. Через полгода мы с Нитой обручились, а через год поженились. Паника никогда не возвращалась, что меня сильно удивило.

Рассказывая свою историю, я не пытаюсь дать боязливым мужчинам какое-то руководство к действию. В тоже время я знаю, что принял решение, отличавшееся от предыдущих. Решение заключалось в том, что невзирая на страх, мне следовало вступить в опасную, исполненную хаоса, волнующую тьму межличностных взаимоотношений. Тем самым предполагалось, что во мне действительно есть нечто значительное, требующее выхода. Бывают времена, когда я возвращаюсь на старые пути, когда не могу двигаться вперед и начинаю жить согласно предсказуемым, не требующим особых усилий установкам. И тем не менее, перемена произошла.

В жизни я всегда руководствовался двумя образами: игрока в детской спортивной команде, который боялся играть по-настоящему, и пианиста, который бросил свои занятия, ощутив всю страсть музыки. В этих образах отразилось то, что может дать страх, а также утешение, которое появляется, когда решаешь действовать наверняка. Я пережил все, что дает такой выбор: чувство несостоятельности, одиночества и неуверенности. Если бы никаких перемен не произошло, я прожил бы жизнь побежденным. Но — сдвиг совершился, и возникло желание чего-то большего.

Почему это произошло? Что подвигло меня на самостоятельное движение? Это не было ответом на некий богодух- новенный призыв. Я просто понял, что иду куда-то далеко.

Я блудный сын, но направлялся я не в какую-то чужую страну, чтобы вести необузданную жизнь с вином и соблазнительными женщинами, растрачивая свое наследство. Моя жизнь выглядела куда более пристойно. Я держал путь в страну твердых гарантий, где служил богам предсказуемости и бесстрастия. Какое-то время такая жизнь меня устраивала, но несмотря на ее кажущуюся безопасность, я начал ощущать острые приступы духовного голода. Именно он привел меня, блудного сына, домой — я хотел насытиться, то есть стать мужчиной. Я стремился своей жизнью свидетельствовать об Отце, быть глубоко вовлеченным, безудержно страстным и совершенно непредсказуемым. Мое возвращение говорило о том, что я избрал другой путь, что сожалею о причиненных мной обидах и страстно желаю быть дома вместе с моим Отцом. Чтобы стать мужчиной, мне надо снова и снова возвращаться домой.

Несколько месяцев назад мне исполнилось сорок лет, и — к моему удивлению — жена подарила мне пианино. Вдобавок она преподнесла мне ту пьесу, которую я исполнял много лет назад, когда решил оставить музыкальные занятия. Пианино водрузили в нашем доме, а я сидел и глядел на его новенькие блестящие клавиши. Нита, с нашим семимесячным сыном Хантором на руках, уселась рядом, и я начал играть. Забытое чувство вновь охватило меня, и я наслаждался им, зная, что уже не убегу. Не в силах сдержать слезы, Нита радовалась вместе со мной. Она понимала, что скрывается за этой музыкой. А Хантор, заинтригованный новыми странными звуками, весело улыбался своей беззубой улыбкой.

Я люблю свою семью, люблю людей и Христа, и потому никуда не хочу бежать. Я готов мужественно идти вперед, чтобы всей своей жизнью рассказать историю искупления. Знаю, что на этом пути я не раз споткнусь, и на какое-то время меня снова потянет в чужие страны, но я также знаю, что из тех стран меня позовет в дом Отца чудесная музыка.