Глава 5. От священного текста к проповеди: замысел, композиция и стиль пасторского слова

Не ищите ничего, кроме ясности. Сократ

Истинно высокое одето величественною простотою: где величие, там и простота. Н. В. Гоголь

Радостно сердце писца, оно молодеет ежедневно. Тексты Пирамид

Результатом тщательно проведенного экзегетического исследования избранного для проповеди отрывка Священного Писания обычно бывает не только ясно сформулированная его главная идея, но и множество сведений филологического, исторического и богословского характера. Если сначала проповедник был в большей степени озадачен вопросом, о чем же ему сказать в своей проповеди на ближайшем богослужении, то теперь он должен решить, о чем ему не говорить, поскольку в свое распоряжение он получает такое обилие информации, вместить которую в одну проповедь нельзя, да и не нужно. Любой библейский отрывок всегда объемней, чем основанная на нем проповедь, как подножие горы всегда шире ее вершины.

В связи с этой проблемой перед проповедником встает ряд серьезных вопросов. Во-первых, нужно знать: какие из всего множества полученных в результате экзегезы фактов и сведений действительно должны войти в текст проповеди, а какие — нет? Чем руководствоваться при отборе? Данная ситуация напоминает картину сотворения мира, когда земля «была безвидна и пуста», а Дух Божий «носился над водою» (Быт 1:2). Но к концу творческой недели все стало «хорошо весьма» (Быт 1:31). Перед проповедником стоит такая же задача: из массы разрозненного материала (первичные результаты экзегезы) создать несущее жизнь духовное произведение. Как это сделать? Во-вторых, немаловажными представляются вопросы, относящиеся к языку пасторской проповеди — каким ему быть? Как избежать употребления выхолощенных слов, слов-паразитов, слов-штампов, религиозных клише и т. д.? Как сохранить евангельскую простоту, в то же время не опростив возвышенного провозвестия до уровня ни к чему не обязывающей, ни к чему не зовущей и ни на что не вдохновляющей бытовой беседы? Какие средства есть в распоряжении проповедника для того, чтобы верно передать Божественную весть? В-третъих, более важный вопрос: как организовать весь этот материал таким образом, чтобы, с одной стороны, остаться верным священному тексту и, с другой, не лишить своих слушателей ясного, актуального слова, слова нового и созидательного? Наконец, если браться записывать свое выступление, как избежать опасности превращения проповеди в религиозное эссе или журнальную статью, посвященную нравственной проблематике? Каким быть конспекту проповеди? Как непосредственно в процессе передачи Божественной вести должны соотноситься между собой слово написанное (подробный конспект) и импровизационное начало?

Каждый из перечисленных вопросов, — а их всего более десяти, — требует внимательного и обстоятельного рассмотрения. Мы постараемся ответить на них в рамках следующих подразделов: замысел, композиция и стиль пасторской проповеди. Но прежде нужно выяснить, какова специфика проповеди как вида ораторского монолога и как реализуется скрытый в ней потенциал. Однако если раньше тема «Что есть проповедь» нашла свое раскрытие в русле размышления о ней как о событии сугубо духовного порядка (см. главу «Определение и цель проповеди»), то теперь целесообразно проанализировать этот вопрос уже под другим углом зрения, — с позиций, относящихся собственно к природе ораторской речи. Не видеть или не понимать того, к явлению какого сложного и многоуровневого порядка относится проповедь, значит не иметь ясного представления и о том, какими должны быть дальнейшие шаги в организации полученного в результате экзегезы материала и возможные пути его дальнейшей реализации в форме проповеди. С другой стороны, о какой организации материала вообще может идти речь, если не иметь перед глазами универсальной типовой модели текстообразования? Вот почему эту главу важно начать с общей характеристики текста как такового.

Текст. Общая характеристика

Текст есть «совокупность смысловых, лексических, грамматических, интонационных или графических связей между словами, словосочетаниями, предложениями и фразами, образующих единство высказывания» (1) . Среди главных признаков текста как «результата мотивированной и целенаправленной речевой деятельности, реализованной в виде конкретного речевого произведения, адресованного читателю или слушателю» (2) , выделяются информативность, связность, коммуникативность, целостность и отдельность. Что стоит за этими признаками?

Категория информативности подразумевает наличие в тексте фактуальной, тематической, концептуальной (смысловой) и жанрово-специфической информации. Категория связности включает в себя все виды связи, с помощью которых обеспечиваются последовательность и взаимозависимость отдельных частей, фактов и положений в тексте. Категория коммуникативности реализуется в многочисленных способах и средствах ориентации текста (речи) на интересы коммуниканта-слушателя. Категорию целостности следует понимать как отнесенность текста к определенной речевой ситуации и через нее — к тому или иному конкретному типу текстов, типичные компоненты, структура и композиционные эталоны которых осознаются читателем или слушателем как жанрово-постоянные и воспроизводимые (3) . Наконец, категория отдельности, или замкнутости, определяется формальными границами начала и конца текста и реализуется в различных видах зачинов и концовок текста (4) .

Сказанное можно было бы представить в виде простой схемы:

Дальнейшего пояснения требует признак информативности текста (от лат. informatic — разъяснение, изложение). Фактуальная информация — это информация о месте, времени, участниках события, об обстоятельствах дела, поступках, о последовательности событий в тексте, описание внешности и характеров действующих лиц. Тематическая информация текста — это информация о совокупном единстве его тем и подтем, объединяющих фактуальную информацию. Рассказывая о чем-либо, желательно структурировать содержание текста при помощи скрепов, сигнализирующих о введении новой темы или переходе от одной темы (подтемы) к другой. Концептуальная информация — это информация, заключающая в себе идею и основные положения/тезисы текста. Жанрово-специфическая информация подразумевает то, что в данном тексте присутствуют установившиеся, ставшие традиционными и общепринятыми компоненты содержания и композиции.

Без ведома своих создателей, но в большинстве проповедей в той или иной мере все перечисленные признаки содержатся. Скорее, это объясняется интуицией и неким подсознательным чутьем, подсказывающим, чему и как в проповеди быть или не быть, нежели осознанным стремлениeм авторов сделать свое выступление более полновесным и значимым. Но, можно предположить, насколько эффективным станет труд пастора и его конечный продукт в том случае, если он будет ясно понимать, каким требованиям должна отвечать его проповедь с точки зрения теории текстообразования.

Проповедь священнослужителя, как и любую ораторскую речь, с некоторыми оговорками можно было бы охарактеризовать как «личностный и социально-ориентированный монолог с преобладанием в разных речевых ситуациях того или другого направления» (5) . Каковы же уровни и в чем особенности этого монолога? Для ответа на этот вопрос необходимо развернуть и конкретизировать вышеперечисленные признаки текста. Достаточно обстоятельно это делает отечественный исследователь Н.Н. Кохтев в книге «Ораторская речь: стиль и композиция». Вот некоторые из основных характеристик, данных им ораторскому монологу (в нашем случае — проповедь):

Нормативная оформленность, или следование нормам русского (6) литературного языка (орфоэпическим, лексико-фразеологическим и грамматическим). Отклонение от нормированной речи воспринимается как ее дефект и неполноценность.

Тематическая заданностъ и подготовленность, что подразумевает предварительное обдумывание речи, то есть создание некоторого плана, согласно которому она будет упорядочена и выстроена, отразив авторскую логику развития мысли.

Организованность и связность. Речь никогда не состоится, если ее части лишены связности, которая должна проявляться в виде смысловой и структурной целостности, что, в свою очередь, составляет единство композиции и преемственность между ее частями. Ориентированность. Ораторская речь (в нашем случае — проповедь) адресована слушателям, которые имеют определенный социально-профессиональный статус. Следовательно, некоторые структурно-стилистические особенности должна иметь и речь. Поэтому оратору необходимо учитывать все возможные возражения, несогласия, вопросы, сомнения слушателей, степень понимания ими речи и т. д., таким образом ориентируя свою речь на определенный уровень аудитории. Диалогичность. Эффективность речи зависит не только от усилий одного оратора, но и от того, что происходит между ним и слушателями, от их взаимной активности, контакта, и чем больше эта активность, тем успешнее выступление.

Непосредственность, что подразумевает отсутствие каких-либо промежуточных средств между оратором и слушателями, их живое общение, сотворчество, отчего во много раз усиливается эффективность восприятия речи.

Временная протяженность и необратимость, что указывает на непрерывность речи во времени и невозможность после каждого произнесенного слова вернуться к ситуации, когда оно еще не было произнесено. Это позволяет считать ораторскую речь цельным и стройным произведением.

Динамичность. Ввиду того, что ораторская речь отражает одну или несколько ситуаций, изменяющихся во времени и в соответствии с причинно-следственными отношениями, она динамична, то есть анализирует действия, явления, состояния и т. д. в их развитии, постоянно меняя аспекты анализа, описания, рассуждения, повествования и т. д.

Модальная оценочностъ и фактуалъностъ. Два тесно связанных между собой и едва ли делимые друг от друга признака ораторской речи. Под модальностью принято понимать отношение говорящего к высказываемому, его оценку того отношения, которое имеет место между сообщаемой информацией и объективной действительностью, оценку предметов, лиц, явлений, действий, суждений, мнений, составляющих предмет речи; под фактуальностью — ориентацию говорящего на сообщение какой-либо информации.

Прагматизм, то есть такая направленность речи, которая вызывает у слушателей определенный характер чувств, мышления, поведения, а в конечном счете — их психологический и социальный образ действий, модифицируя их в нужном оратору направлении.

Индивидуальность, или подлинное речевое намерение оратора. По сути, «я» говорящего — это изначальный центр любого его высказывания, его основа даже в тех случаях, когда «я» эксплицитно (явно) не выражено.

Таким образом, заключает исследователь, можно выделить несколько уровней ораторской речи, отражающих соотношение в ней рационального и эмоционального начал, которые, будучи тесно связаны между собой, образуют единое целое в содержательно-стилистической структуре речи.

Во-первых, это идейно-тематический уровень речи, составляющий ее важнейшие мысли, которые раскрываются на протяжении всей речи. Первый уровень, отражая замысел речи, ее содержание, связан прежде всего с абстрактно-понятийным полем. Во-вторых, это уровень фактуальной информации, который отражает уже конкретно-понятийное поле речи и направлен на наглядно-конкретное мышление слушателей. В-третьих, это структурно-логический уровень, который отражает логику развития мысли оратора, рациональную организацию содержащейся в его речи информации. Это находит свое выражение в конструировании нескольких самостоятельных информационных блоков, ясности основных понятий и утверждений, последовательности переходов оратора от одной мысли к другой, аргументированном изложении материала. В-четвертых, композиционный уровень, то есть такой аспект ораторской речи, который связан с обусловленной замыслом организацией речи, системой структурно-смысловых связей в ней и ее частей, находящихся в смысловых отношениях между собой. Наконец, в-пятых, функционально-стилистический уровень, который характеризуется принципами отбора и использования языковых средств в речи, ее лексико-семантической и структурно-синтаксической организаций, позволяющей создать наиболее оптимальную, воздействующую систему ораторской речи (7) .

Все сказанное о пяти уровнях ораторской речи автор отражает в следующей схеме:

Имея перед глазами этот развернутый план, применимый практически ко всем видам ораторской речи, можно приступить к следующему подразделу, посвященному замыслу проповеди, а за тем и к другому, последнему в данной главе подразделу — к стилю проповеди.

Замысел проповеди

Созданию любого текста предшествует замысел его создателя. Каждый текст создается по какой-то причине и для какой-то цели. Это в полной мере относится и к проповеди. Пастор, живущий жизнью своих прихожан, никогда не позволит себе говорить на отвлеченные темы, которые интересны лишь ему самому. Приступая к обдумыванию своей проповеди, священнослужитель должен видеть перед своими глазами тех, кто вверен его духовному попечению и кого апостол называет «телом Христовым» (1 Кор 12:27; Еф 1:23). Поэтому замысел проповеди рождается не столько из академического исследования Библии, сколько из опыта хождения с Богом по тем же дорогам, по которым ходил Спаситель, по дорогам, ведущим в города и селения, где живут жаждущие Благой вести люди, в дома нищих и обездоленных, отверженных и отчаявшихся, — туда, где есть человек, но еще нет Бога.

Если священнослужитель недооценивает серьезность своего призвания и не относится к дару слова как наиболее привилегированному виду служения, он может уподобиться проповеднику-скомороху, чей собирательный образ с непревзойденным мастерством вывел Эразм Роттердамский в своем «Похвальном слове Глупости».

Какой комедиант, какой скоморох сравнится с ними [проповедниками], когда они разглагольствуют с кафедры, забавно подражая ухваткам древних риторов? Боже бессмертный, как они кривляются, как повышают кстати голос, как гнусавят, как бахвалятся, какие рожи строят, как воют на разные лады! Это ораторское искусство с великой таинственностью передается от одного братца-монаха к другому… Прежде всего взывают они к божеству, по обычаю заимствованному у поэтов. Засим, собираясь говорить о милосердии, заводят речь о Ниле, реке египетской, или, проповедуя о таинстве креста, весьма кстати поминают Бэла, дракона вавилонского. Начав диспут о посте, они перечисляют двенадцать знаков Зодиака и, рассуждая о вере, принимаются толковать о квадратуре круга. Я сама слыхала одного изрядного глупца — прошу прощения за обмолвку — одного ученого, который в прославленной проповеди, посвященной толкованию таинства Святой Троицы, желая дать выгодное понятие о своей начитанности и польстить слуху богословов, прибег к совершенно новому способу, а именно, завел речь сперва о буквах, потом о слогах, образующих слова, потом о словах, составляющих речь, наконец о согласовании имен и глаголов, существительных и прилагательных. Многие слушатели дивились, и иные уже повторяли про себя стих Горация:

Эта дремучая чушь какое имеет значенье?

Наконец, проповедник доказал, что в основных началах грамматики заключается прообраз Святой Троицы, и так здорово доказал, что никакой математик не смог бы за ним угнаться. Этот сверхбогослов потел над своей речью целых восемь месяцев и даже ослеп от того, словно крот, так что острота зрения пострадала у него ради остроты ума. Но сам он не слишком горюет об этом, полагая, что еще дешево купил свою славу. Засим, в-третьих, следует пересказ небольшого отрывка из Евангелия. Оратор изъясняет этот отрывок впопыхах и как бы мимоходом, тогда как об одном этом в сущности следовало бы говорить. Засим, в-четвертых, нацепив новую личину, проповедник выдвигает какой-либо богословский вопрос, по большей части не имеющий отношения ни к земле, ни к небу, как говорит Лукиан. Того требуют законы ораторского искусства. Здесь начинается превыспреннее богословие. В ушах слушателей раздаются звучные титулы докторов величавых, докторов изощреннейших, докторов серафических, докторов святых и докторов неоспоримых. Засим следуют большие и малые силлогизмы, конклюзии, королларии, суппозиции и прочая схоластическая дребедень, предлагаемая вниманию невежественной толпы. Наконец разыгрывается пятый акт, требующий наивысшей ловкости и искусства. Проповедник рассказывает какую-нибудь глупую и невежественную басню, позаимствованную из «Исторического зерцала» или из «Римских деяний», и толкует ее аллегорически, тропологически и анагогически. Этим заканчивается речь, похожая на ту химеру, о которой говорит Гораций… Наши проповедники слыхали неведомо от кого, что начинать речь подобает возможно тише. И вот читают они свой приступ таким голосом, что и сами себя не могут расслышать, как будто стоит говорить, ежели никто тебя не понимает. Слыхали они также, что волнение слушателей вызывается восклицаниями. Поэтому, заговорив обычным голосом, они вдруг повышают его до бешеного вопля, хотя бы и совсем некстати… Далее, слыхали они, что речь следует вести, постепенно воодушевляясь. Поэтому, произнося вначале несколько фраз пристойным голосом, они вдруг начинают надрываться, хотя бы дело касалось самых безразличных предметов, и до тех пор усердствуют, пока у них хватает духу. Засим вытвердили они все, что древние риторы говорят о смехе, и потому тщатся отпускать шуточки. Какие шуточки, любезная Афродита! Такие изящные, такие уместные, что кажется, будто слушаешь осла, поющего при звуках лиры. Пытаются они порою и съязвить, но при этом скорее щекочут, нежели ранят, и более преуспевают в лести, нежели в обличении. Вообще все проповеди произносятся таким манером, что хочется присягнуть, будто авторы их обучались своему искусству у рыночных скоморохов, хотя до сих последних им все-таки далеко. Во всяком случае они во многих отношениях столь с ними схожи, что, без всякого сомнения, либо те у этих, либо эти у тех позаимствовали свою риторику. И однако при моей чудодейственной помощи находят они слушателей, готовых почитать их за истинных Демосфенов и Цицеронов. Таковы в особенности торговцы и бабы. Им одним тщатся угодить проповедники, ибо первые всегда готовы уделить частицу неправедно нажитого всякому, кто сумеет им польстить, а вторые по многим причинам благоволят к духовному сословию, особливо же потому, что привыкли изливать на груди у монахов свои жалобы на мужей. Теперь, я полагаю, вы сами видите, сколь многим обязана мне эта порода, которая при помощи обрядов, вздорных выдумок и диких воплей подчиняет смертных своей тирании, а сама мнит себя новыми Павлами и Антониями (8) .

Процитированные выше слова были написаны пятьсот (!) лет тому назад, но как они кстати сегодня, в век рекламных технологий, когда пасторы порой даже незаметно для самих себя начинают усваивать «модернистский типаж», «артистизм и позерство», «вычурный речевой эффект», «салонную респектабельность» (9) — черты, свойственные светскому красноречию ораторов периода рыночных реформ, чьи слова обладают убеждением, но лишены высокого вдохновения и духоносной силы (10) . По-другому и быть не может, поскольку замысел ораторских речей, рожденных из стремления их создателей к наживе, славе и власти, по определению несовместим с целями, которые ставит перед Своими провозвестниками Бог. Чтобы проповедь все же состоялась как наивысший продукт речевой деятельности священнослужителя, она должна реализовать его намерения, продиктованные, в свою очередь, Божественными намерениями, Его замыслом в отношении священного Слова, которое, как ожидается, произнесет пастор. К чему же сводится этот замысел? Согласно словам апостола Павла, все Писание богодухновенно и полезно для [ 1 ] научения, для [2] обличения, для [3] исправления, для [4] наставления в праведности. Да будет [5] совершен Божий человек, ко всякому доброму делу [6] приготовлен (2 Тим 3:16).

Как мы видим, замысел Божий в отношении Его Слова достаточно ясен: оказать преобразующее воздействие на слушателя, приобщив его к Божественной святости, и через это — приготовить его к служению милосердия в мире. Замысел каждой своей проповеди священнослужитель просто обязан соотносить с тем исконным предназначением Божественного глагола, которое столь четко очертил апостол Павел в своем письме к Тимофею. Столь необходимому прояснению и уточнению замысла очередной проповеди призваны помочь следующие шесть вопросов, которые вытекают из важнейшего апостольского постулата, касающегося статуса Слова Божьего:

1. Научит ли чему-нибудь моя проповедь паству, и если да, то чему конкретно?

2. Услышат ли прихожане моей церкви в моей проповеди прямое или косвенное обличение Божье?

3. Как конкретно данная проповедь будет содействовать исправлению нравов моих братьев и сестер во Христе?

4. Укреплю ли я своим словом стопы верующих на пути обретения подлинно Божественных качеств характера, в отношении которых Священное Писание использует собирательный термин «праведность»?

5. Станет ли моя проповедь очередным свершением для моих слушателей на их пути к совершенству во Христе Иисусе?

6. Придаст ли моя проповедь слушателям столь необходимую для активной христианской жизни мотивационную энергию, оснастив их духовным видением и силами для возрастания в благочестии и совершения дела благовестия? (11)

Прояснив вопрос о том, что собой представляет общий замысел каждой проповеди, важно спросить: каким путем можно его реализовать? От общего замысла проповедник должен идти к замыслу конкретному, ставя перед собой совершенно конкретные цели. Таких целей может быть несколько, желательно их ясно сформулировать и написать на отдельном листе бумаги, постоянно возвращаясь к ним в процессе подготовки проповеди. Конечно, основную роль в этом должна сыграть главная идея библейского отрывка, положенная в основу проповеди. Но еще не ясно, как, сохранив за главной идеей функцию хребта, свести кость с костью таким образом, чтобы они заняли принадлежащее им место и стали надежной опорой для остальных частей тела будущей проповеди, то есть вытекающих из главной идеи отрывка суждений второго и третьего уровня.

С целью прояснения данного вопроса мы должны выполнить два обязательных требования. Во-первых, выделить в главной идее опорные понятия-термины и, во-вторых, соотнести эти понятия-термины с детализирующими их вопросами.

Рассмотрим один пример. В результате проведенного исследования мы уяснили, в чем состоит главная идея отрывка из Евангелия по Марку, глава 14: Что есть Евангелие (тема): дело веры в ответ на слово Спасителя [«она сделала, что могла»] (сообщение). Какие опорные термины-понятия присутствуют в этой истории? — Неожиданный жест щедрости со стороны женщины по отношению к Иисусу; молчаливые действия женщины и пустая говорильня мужчин; преддверие Пасхи; обращенный к читателю призыв к деятельной вере в Иисуса; нищета духа; что есть настоящая благотворительность и т. д.

Теперь мы можем поставить к вышеперечисленным терминам-понятиям ряд детализирующих вопросов и на основе полученных ответов выстроить соответствующие отношения (иерархию, подчиненность) между понятиями-терминами (12) :

* Каким образом данный эпизод выполняет свою роль в раскрытии главной темы повествования, заявленной в самом начале книги — «Начало Евангелия Иисуса Христа…» (Мк 1:1)?

* Почему для евангелиста является несущественной такая деталь повествования, как имя женщины?

* С какой целью Марк создает такое сильное напряжение в своем рассказе, противопоставляя и по сути сталкивая участников происходящего в доме Симона события сразу по нескольким позициям?

* К кому на самом деле он адресует свое Евангелие и, в частности, этот эпизод, показывая в таком неприглядном свете «некоторых»?

* Какое значение имеет то, что Марк фактически разрывает свой рассказ о предательстве Иисуса первосвященниками, книжниками и Иудой такой неожиданной вставкой?

* И т. д.

Таким образом, соотнесение понятий-терминов содержащейся в тексте идеи с детализирующими вопросами позволяет сформулировать и иерархически выстроить основные тезисы будущей проповеди, что и станет по существу основным ответом на вопрос о конкретном замысле проповеди:

Все сказанное до сих пор можно было бы назвать предтекстовым этапом работы над проповедью (внутренняя речь). На этом этапе в молитве, размышлении и исследовании библейского отрывка рождается его главная идея; обдумывается замысел будущей проповеди, ее цель и основные тезисы; записываются отдельные мысли, мини-фрагменты проповеди; и т. д. После этого начинается текстовый этап работы над проповедью (создание внешней речи). Его главные вехи — обдумывание и написание вступления проповеди, ее основной части и заключения.

Композиция проповеди: вступление, основная часть и заключение

В своем знаменитом трактате «Об ораторе» римский ритор Цицерон рассказывает легендарный случай из жизни Симонида Кеосского (556-468 до н. э.), который, как считалось, стал основоположником науки памяти. Ужиная в Кранноне у знатного фессалийского богача Скопы, Симонид пропел в его честь свою песню. Однако Скопа, как «низкий скряга», отказался заплатить ему за песню условную плату, а дал только половину. Немного спустя Симонида попросили выйти, сказав, будто у дверей его дожидаются двое юношей. Когда же он вышел, столовая, где пировал Скопа, рухнула и погребла под своими развалинами как хозяина, так и его родственников. Друзья хотели их похоронить, но никак не могли опознать раздавленных. Симонид смог назвать по останкам каждого, так как запомнил, кто на каком месте возлежал. Это и навело его на мысль, что для ясности памяти важнее всего распорядок. «Поэтому тем, кто развивает свои способности в этом направлении, — делает вывод Цицерон, — следует держать картину каких-то мест и по этим местам располагать воображаемые образы запоминаемых предметов. Таким образом, порядок мест сохранит порядок предметов, и образ предметов означает самые предметы, и мы будем пользоваться местами, как воском, а изображениями, как надписями» (13) .

Думается, вывод Цицерона не менее актуален сегодня, чем две тысячи лет тому назад: как порядок расположения войск во многом предопределяет исход сражения, так порядок расположения мыслей в речи обусловливает ее эффективность (14) . Что же нужно учитывать и какими правилами руководствоваться, выстраивая свои мысли в «боевой порядок»? С древнейших времен известна следующая схема построения речи:

1. Введение (exordium, prooemium): заявление темы, расположение к себе слушателей.

2. Основная часть (corpus).

2.1. Изложение обстоятельств дела, фактическая сторона вопроса (narratio или propositio — главное положение, основной тезис).

2.2. Аргументация (argumentatio — включала как апеллирование к чувствам слушателей, так и к рассудочному мышлению; большое значение имел нравственный имидж говорящего);

{2.2.1. позитивное доказательство (probatio);

2.2.2. опровержение точки зрения противника (refutatio — аргументация позиции ритора через обоснование ложности взглядов или мнений, с ней несовместимых)} (15) .

3. Заключение (peroratio).

{3.1. Резюме (recapitulatio)} (16) .

Не всегда христианская проповедь должна в точности копировать каждый аспект данной композиции. Однако верно и другое: сформировавшийся в античности речевой канон является универсальным, приемлемым и воспроизводимым в любом виде речей, включая христианскую проповедь. Насколько удастся проповеднику реализовать в своем выступлении все компоненты данной модели, зависит от знания, умений и опыта оратора.

Вступление проповеди. Зачин и его типы

Трудно переоценить, какую большую роль для достижения главной цели проповеди играет ее вступление. Подобно тому как профессиональный уровень музыканта можно определить по первым звукам, которые он извлечет из инструмента, уже с первых секунд своего выступления проповедник начинает формировать у аудитории какое-то представление о себе и предмете своей проповеди. Волей-неволей своим голосом, внешностью и телодвижениями он посылает слушателям определенные сигналы, которые, действуя скорее на подсознание слушателей, нежели на их рациональное восприятие, либо вводят их в храм звучащего Слова Божьего, либо выталкивают их оттуда, или же вообще этого храма не создают, оставляя прихожан наедине с собой и ни с кем больше. От чего это зависит?

При входе в любое учреждение можно увидеть вывеску, говорящую о том, что это за учреждение, организация, офис и т. п. В зависимости от того, что на ней написано и как оформлена эта надпись, у всякого, кто обращает на эту вывеску внимание, появляется желание или пройти мимо, или войти внутрь. А уже в следующие несколько минут, в зависимости от того, насколько соответствует обещанное вывеской тому, что имеется внутри, человек примет решение, остаться ли в этом здании или поскорее его покинуть.

Нечто похожее происходит в сознании слушателей в первые минуты произнесения проповеди. В считанные секунды на его экране появляются и исчезают множество вопросов:

* О чем намерен говорить проповедник?

* Вызывает ли он доверие? Почему?

* Куда он обещает повести меня своей проповедью? Не обманутся ли мои надежды, если я доверюсь ему как проводнику в неизвестный для меня мир?

* Насколько внешний облик оратора соответствует содержанию того слова, с которым он обращается к церкви и ко мне лично? Смотрит ли он на нас, сидящих в храме, и если да, то видит ли он нас, а если видит, то что именно — внешность или наш внутренний мир, наши переживания, сомнения, мольбу о помощи?

* Искренен ли проповедник в своих словах? Верит ли он сам тому, о чем рассказывает?

* Чувствуется ли, что говорящий обладает таким духовным авторитетом, в повиновении которому находится сам?

От того, как ответят на эти вопросы слушатели, зависит их дальнейшее присутствие (не только физическое) в храме звучащего Слова. Пойдут ли слушатели за проповедником или предпочтут замкнуться в себе, отгородившись от кафедры звуконепроницаемой апатией, во многом зависит от вступления. Очень точно об этом сказал в своей последней книге один из известных сегодня филологов Е. В. Клюев:

«Начать» уже само по себе означает «счесть себя вправе начать» и «взять на себя ответственность за продолжение и завершение». Предполагается, что именно «начавший» держит в своих руках «бразды правления» — схему взаимодействия — и что от «начавшего» во многом зависит, насколько успешно данная схема будет реализована в ходе коммуникативного акта. Это настолько обязательно, что при потере инициатором коммуникативного акта «нити» собеседник отнюдь не всегда обязан (хотя чаще всего, по разным причинам, и обязывает себя) помогать ему — напротив, никто не запрещает собеседнику покинуть речевую ситуацию практически под любым предлогом (17) .

Стало быть, вступление проповеди должно быть продумано настолько тщательно, насколько только это в силах священнослужителя. Обдумывая вступление, проповедник зачастую оказывается между двух огней: с одной стороны, оно должно отвечать теме и главной идее проповеди (интересы оратора), с другой — быть сориентированным непосредственно на слушателя (интересы аудитории). Возникает «конфликт интересов». Что поможет его разрешить? Оставляя пока в стороне роль голоса и речевого аппарата проповедника, хотелось бы сосредоточить внимание на понятийном аспекте зачина проповеди.

Являясь первой составляющей проповеди, ее началом, зачатком (отсюда русская поговорка На зачинающего Бог), зачин одновременно призван подвести слушателя к некой конфликтной ситуации, содержание и острота которой должны незамедлительно и адекватно спознаться слушателем. Если этого не происходит в первые же минуты проповеди, без потерь в зале проповеднику своего выступления не продолжить и не завершить. К сожалению, на этом богослужении, на этой проповеди, в этот раз у него не будет второго шанса и маломальской возможности вернуться на исходную точку и начать все заново. Итак, основными видами зачинов являются фактуальный, тематический и концептуальный. В чем состоит суть каждого?

Фактуальный зачин характеризуется тем, что с его помощью оратор подводит своих слушателей к теме выступления путем сообщения выстроенных им в определенной последовательности фактов. С помощью фактуаль-ного зачина создается фон, на котором должна высветиться тема проповеди (если используется индуктивный метод подачи материала) или ее главная идея (если используется дедуктивный метод). Это хорошо просматривается в следующем примере вступления, в котором оратор, излагая хорошо известные и неопровержимые жизненные факты, создает фон, на котором вырисовывается тема (ее мы выделили полужирным шрифтом) и основная идея всей проповеди.

Каждому из нас хорошо известно, что человек, как правило, весьма нуждается в нравственной поддержке (здесь и далее в цитатах выд. мной — Ю. Д.). Без нее жизнь наша становится неуверенной, поведение нетвердым и колеблющимся, мы начинаем сомневаться в своих силах, падать духом, тревожно озираться по сторонам — словом, напоминаем собой «трость, ветром колеблемую» (Мф 11:7). И счастлив бывает тот человек, который умеет найти действительно надежную нравственную поддержку, в результате чего в душе его водворяются мир, радость, спокойствие, уверенность…

Вспомним наши детские и школьные годы. Как жаждали мы материнской ласки, как радовались словам похвалы, сказанным о нас любящими родителями, как искали поощрения своему усердию у наших учителей и наставников, как ценили каждую хорошую оценку нашего поведения, каждый лестный отзыв о способностях или успехах.

Шли годы… Ушло в невозвратимое прошлое золотое детство. Не стало многих милых, близких нашему сердцу людей, нас горячо и самозабвенно любивших, расточавших нам, иногда и без меры, свои ласки, снисходительные слова и похвалы. А главное, мы стали понимать, что жизнь — это не легкокрылая мечта или всегда прекрасная сказка, а прежде всего реальная, подчас суровая действительность, требующая мужества, терпения, рассудительности, умения общаться с людьми, иногда же обильная испытаниями, искушениями и скорбями. И мы стали искать нравственную поддержку в другом — в мнении о нас окружающих людей, в достигнутых успехах, в особенности же в сознании и внутреннем ощущении нашего собственного достоинства, иногда благородном и действительно полезном, иногда же неумеренном, переходящем в тщеславие и надменность по отношению к другим людям.

С наступлением зрелости человек все более и более убеждается в том, что жизнь таит в себе много неожиданностей и непредвиденных трудностей и что этих обычных опор нашего благосостояния и уверенности в себе оказывается недостаточно. Мнения людей о нас легко меняются, наши успехи сменяются или, по крайней мере, чередуются с неудачами, а чувство собственного достоинства подвергается опасности или ослабеть под действием личных неудач и разочарований, или выродиться в болезненную отчужденность от людей и отталкивающую раздражительность.

Наконец, приходит старость с ее жалобами на свои немощи, негибкость в оценках нового, молодого, с острым ощущением оскудения физических, а иногда и духовных сил. А впереди — все яснее и яснее вырисовывается перспектива приближающейся смерти и неизбежного вслед затем [sic] отчета за всю проведенную жизнь… И как часто бывает, к сожалению, что в эти последние годы, часы и минуты своей земной жизни человек, всегда считавший и мысливший себя неплохим христианином, вдруг оказывается духовно жалким и нищим, впадает в растерянность и уныние, потому что не находит в себе подлинной, вполне надежной и опытом внутренней жизни проверенной нравственной опоры и поддержки! (18)

Последующее содержание проповеди представляет собой ответ на вопрос о том, что же является поистине надежной и проверенной жизнью нравственной опорой, и дает ответ: чистая совесть, посылаемая человеку, «смиренно и благоговейно совершающему подвиг крестоношения».

Тематический зачин создает такой тип вступления, в котором тема всего выступления уточняется или переформулируется, намечается какой-то отдельный аспект в ее обсуждении и/или обозначаются проблемы, составляющие объем и содержание названной темы. Далее следует пример из проповеди средневекового мистика Мейстера Экхарта «Об отрешенности», во вступлении которой используется именно такой вид зачина.

Я прочел многие писания, и языческих учителей, и пророков, и Ветхого и Нового Завета, я со всяческой строгостью и усердием искал лучшую и высшую добродетель, с помощью которой человек мог бы наиболее уподобиться Богу, стать вновь насколько возможно более похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ним [прообразом] и Богом не было различия, пока Бог не создал твари.

И когда я углубляюсь во все то, что об этом написано, докуда может доходить мой рассудок с его свидетельством и суждением, то я не нахожу ничего иного, чем чистую от всего созданного свободную отрешенность.

Многие учителя славят любовь, как высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: «Какое бы послушание я ни взял на себя, если не имею любви, я ничто». Но я славлю отрешенность выше любви (19) .

Как можно убедиться, тема, намеченная в названии проповеди («Об отрешенности»), в ее вступлении уточняется (чистая и свободная отрешенность) и определяется объем содержания данной темы, который автор обещает раскрыть в основном содержании проповеди (отрешенность выше любви — почему это так?). После чего в основной части перечисляются, объясняются и иллюстрируются причины того, почему это так.

Еще один пример вступления с тематическим зачином, в котором намечаются два аспекта рассмотрения темы, — это проповедь «Обетование Духа» Ч. Сперджена, основывающаяся на словах пророка Иезекииля «Вложу внутрь вас дух Мой…» (36:27):

Я не ощущаю никакой необходимости во вступительном слове. Объем предлагаемой темы не позволяет тратить время на предварительные замечания. Этим утром я постараюсь подойти к словам пророка Иезекииля с двух сторон: во-первых, я прославлю этот текст, во-вторых, я в какой-то мере раскрою его смысл (20) .

Концептуальный зачин подразумевает то, что во вступлении будут сформулированы основные положения проповеди, что в нем могут быть приведены цитаты других авторов, вводящие тему или главную идею всего выступления, и содержаться оценки, которые затем найдут свое детальное рассмотрение в тексте. Приведем пример — проповедь Ч. Сперджена «Новый взгляд на разбойника на кресте», в основу которой был положен рассказ евангелиста Луки (23:40-42), и заметим, как во вступлении формулируются основные положения дальнейшего рассказа:

Многие люди, услышав об обращении разбойника на кресте, сразу же вспоминают о том, что он был спасен прямо у ворот ада, и заостряют свое внимание на этой мысли. Его справедливо приводят в пример, когда речь заходит о спасении в «одиннадцатом часу». Этот случай обращения доказывает, что пока человек способен покаяться, он может получить прощение. Крест Христа имеет силу даже для человека на эшафоте, которому осталось жить несколько минут. Иисус был силен спасать при жизни, и Он также мог спасать, вырывать души из рук погибели, находясь при смерти. Но этим не исчерпывается смысл истории. И очень жаль, что кто-то видит только одну идею о спасении в последнее мгновение и не замечает, возможно, самого главного.

…я не думаю, дорогие друзья, что единственная особенность спасения разбойника заключается в том, что оно произошло в последний момент. Это не только не единственная, но даже не главная мысль. Думаю, что для кого-то другие уроки окажутся более важными. Я хочу коротко поговорить, во-первых, об особенности тех средств, которые были использованы для спасения разбойника; во-вторых, об особенности его веры; в-третьих, об особенностях результата его веры еще при жизни; в-четвертых, об особенности обещания, которое он получил благодаря вере, об обещании, которое исполнилось для него в раю (выд. авт. — Ч. С) (21) .

Рассмотрев эти примеры, необходимо подчеркнуть: проповеднику следует избегать однообразия в выборе видов зачина и всякий раз по-новому, творчески подходить к написанию этой важной части проповеди. Кроме того, нелишне будет привести несколько советов относительно других аспектов вступления проповеди:

1. Желательно, чтобы первое предложение было обращено непосредственно к слушателям. Для этого проповедник не должен стесняться или бояться использовать местоимение «вы». Таким образом присутствующие сразу почувствуют, что священнослужитель намерен произнести свою весть им, а не просто вышел на кафедру поразмышлять о том, что интересно только ему.

2. Учитывая, что проповедь является стержнем протестантского богослужения, необходимо, во-первых, создать располагающую к слушанию проповеди атмосферу (духовный строй и содержание предваряющей молитвы из-за кафедры, общинное пение одного или нескольких соответствующих псалмов, характер звучащей музыки, участие прихожан в принесении добровольных пожертвований и т. д.) и, во-вторых, священнослужитель должен почувствовать, какая духовная атмосфера была создана в первые минуты богослужения, чтобы своими начальными словами плавно войти в нее и затем повести всех присутствующих в храме туда, куда их позовет Своим словом Господь.

3. Вступление должно быть кратким. При этом желательно не тратить драгоценное время на метеосводки и высказывание похвалы в адрес музыкального руководителя общины, дирижера хора или архитектора здания. Куда уместней воздать славу Богу, вдохновляющему всякое подлинное творчество человека.

4. Вступление должно писаться слово в слово. Именно здесь следует использовать максимально продуманные и точные слова, не говоря уже о располагающих слух интонациях голоса.

5. Недопустимо начинать вступление с абстрактных утверждений, иначе пастор сам себе выроет яму, и внимание слушателей будет рассеяно еще до того, как начнется собственно проповедь (22) .

6. Следует проявлять скромность и предельную осторожность, чтобы не пообещать во вступлении слишком многого и потом не исполнить обещанного. Например, взявшись за такую тему, как страдания невинных, и сделав внушительное вступление, проповедник может лишь обострить чувство бессилия человека (даже если он христианин) перед загадками жизни, вместо того, чтобы понять самому и объяснить другим одну из тайн человеческого бытия.

7. Не извиняться, сетуя на охрипший голос, волнение, головную боль, взыскательность прихожан и прочее (23) .

8. Наконец, несколько слов об облике священнослужителя. Уже начиная с первых шагов к кафедре, он должен воплощать и выражать существо предстоящей проповеди, Божественный лик Того, Кто незримо присутствует на богослужении и Чьей властью он поставлен на это святое место (24) .

Основная часть проповеди

Главными композиционно-речевыми конструкциями основной части проповеди могут быть повествование, описание, объяснение, рассуждение и побуждение. Исходя из замысла проповеди, опыта в проповедническом искусстве и других факторов проповедник должен сам избрать, какой из композиционно-речевых конструкций отдать предпочтение в том или ином фрагменте основной части своей проповеди. Беря за основу «Курс русской риторики» А. А. Волкова (25) , охарактеризуем каждую из них.

Повествование есть рассказ о каких-то событиях (отдельных фактах), излагаемых в последовательном порядке. Основной категорией рассказа является сюжет (от фр. sujet — предмет) — событийная основа произведения. В свою очередь универсальными и обязательными элементами сюжета являются экспозиция (исходная часть сюжета, представление действующих лиц, проблемы и исходной ситуации), завязка (образование конфликта или коллизии), нарастание действия (столкновение позиций и усиление напряжения), кульминация (момент максимальной напряженности), развязка (заключительный момент в развитии коллизии, разрешение главного конфликта, после которого уже невозможно его развитие) и, в некоторых случаях, мораль рассказа (нравственный вывод). Многие притчи Иисуса строятся по этой универсальной схеме.

Приведем пример притчи из Мф 25:1-13.

тема

Тогда подобно будет Царство Небесное экспозиция десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных.

завязка

Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули.

нарастание

Но в полночь раздался крик: «вот, жених идет, выходите навстречу ему». Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: «дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут». А мудрые отвечали: «чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе».

кульминация

Когда же они пришли покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились;

развязка

после приходят и прочие девы, и говорят: «Господи! Господи! отвори нам». Он же сказал им в ответ: «истинно говорю вам: не знаю вас».

мораль

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий.

В некоторых рассказах такие компоненты, как нарастание и кульминация, могут лишь подразумеваться, присутствовать неявно, что делается автором (повествователем) преднамеренно с целью вызвать в слушателе более глубокие переживания и чувство причастности к творческому поиску смысла повествования.

Описание есть словесное изображение предмета мысли с точки зрения его строения или расположения. В чистом виде оно представляет собой «статичную картину, приостанавливающую развитие действия» (26) . Предмет описания должен быть выделен из ряда других подобных ему предметов и назван по имени. Перечисляя в цельном образе какие-то признаки и характеристики, можно делать это от частного к общему (индуктивный метод) или наоборот (дедуктивный метод). При этом важно предъявлять к описанию следующие требования:

* органичность (правдоподобие), или соответствие описываемого предмета его реальному образу, как тот воспринимается слушателем;

* интерес, создаваемый движением мысли от известного к неизвестному, узнать которое хочет слушатель;

* информативность как новый взгляд на уже известную вещь (предмет, мысль, идею и т. д.), благодаря которому достигается выявление таких сторон, или характеристик, на которые слушатель не обращал раньше никакого внимания;

* точность и ясность описания достигается путем тщательного подбора слов, сравнений, метафор, исключающих двусмысленность и обеспечивающих воспроизводимость образа;

* полнота проявляется в том, что описание является исчерпывающим, то есть сообщает все необходимые данные о предмете речи;

* наглядность описания заключается в создании рассказчиком такого образа предмета, который характеризует его с разных сторон и делает доступным для слушателя, воспринимающего его не только зрительно, но и с помощью других органов чувств: осязания, обоняния и т. д.;

* краткость описания проявляется в отборе минимально необходимого и достаточного количества данных относительно описываемого предмета;

* последовательность обеспечивается продуманным расположением частей (признаков, характеристик и т. д.) описываемого предмета, умением их классифицировать по родовым и видовым категориям;

* портрет как словесное описание личности есть один из самых трудных видов описания. В этой связи А. Волков совершенно справедливо замечает, что «описать личность как таковую невозможно, но можно представить словом или изображением проявления души в индивидуальном облике человека. Портрет основан на том, что личность человека едина, душевно-телесна, и сам телесный облик человека является символом его внутреннего бытия. Внешние признаки, отражающие состояние души, схватываются интуитивно и выражаются в символическом образе. Поэтому портрет символичен: признаки-символы указывают на ту духовную реальность, которая стоит за ними и проявляется в них. Символика портрета связана с оценкой, с видением духовного бытия сквозь призму внешнего облика. Но сами по себе символы — глаза, руки, лоб, голос, губы, брови, движения — представляют собой принятые в конкретной культуре алфавитные знаки, посредством которых задается характеристика личности» (27) .

Объяснение есть «сообщение мыслей автора о предмете речи, толкующих изложенные факты, раскрывающих их содержание или выражающих отношение к ним автора» (28) . Объяснение связано с ответом на вопросы: что? (что представляет собой то или иное явление, предметы некоторого порядка?); почему? (в чем причина(ы) того или иного явления, события и т. д.?); каким образом? (каков механизм действия данной причины, механизм обусловленности и взаимосвязи явлений?).

Нетрудно убедиться в том, что именно эта композиционно-речевая конструкция выполняет роль главной несущей опоры изъяснительной проповеди. Божественное откровение, будучи обусловлено культурно-временными рамками, нуждается в непрекращающемся объяснении каждому новому поколению людей. Основы христианской веры, сохраняя свою не-на-учность и вне-доказательность, должны, тем не менее, быть понятными и осмысленными для их принятия или отвержения свободным волеизъявле-«нием индивида.

Каждое объяснение должно строиться по определенным правилам:

* следовать путем от более известного к менее известному;

* предпосылки и позиция человека объясняющего должны быть прозрачны для аудитории;

* объяснение должно быть отделено от объясняемого текста;

* объяснение должно строиться на основе данных, которые соответствуют реальной, а не вымышленной или воображаемой действительности;

* язык объяснения должен быть ясен и логически безупречен (последователен и обоснован), чтобы в сознании слушателей могла быть воссоздана изображаемая картина;

* в зависимости от объема и характера темы, объяснение должно быть исчерпывающим и завершенным, то есть сохранять единство предмета изложения и завершаться выводом.

В качестве примера проповеди, популярно объясняющей некоторые из Божественных свойств, приведу отрывок из выступления «Чему можно уподобить Бога?» одного из самых ярких христианских телепроповедников XX века Джорджа Вандемана.

Но что можно сказать о Боге… какова Его природа? К сожалению, все, что Бог сказал нам о Себе, облечено в непонятные и скучные богословские термины, которые затемняют смысл и отпугивают нас, — достаточно вспомнить такие слова, как всемогущий, всеведущий, вездесущий и неизменный. Но видите ли, в чем дело. Все эти слова придуманы вовсе не для того, чтобы запутать и запугать нас, и если мы сумеем перевести их на более простой, понятный нам язык, они всем дадут великое упокоение. Возьмем для начала слово всемогущий. Это просто-напросто означает, что Бог имеет силу сделать все, что захочет; Он обладает всяческой силой, и нет такой ее степени, которой бы Он не обладал.

Мы говорим, что Бог всеведущ. Но пусть это вас не пугает. Речь идет о том, что Бог обладает полнотой знания. Он знает все — даже то, что будет впереди. «Я Бог, и нет иного Бога, и нет подобного Мне. Я возвещаю от начала, что будет в конце, и от древних времен то, что еще не сделалось» (Ис 46:9, 10).

А теперь коснемся Божьей непреложности, или неизменности. Это означает, что Бог выше всяких перемен и что Он всегда Тот же. Он не может измениться к лучшему, поскольку уже обладает совершенной святостью, праведностью и благостью, но не может измениться и к худшему, поскольку в таком случае Он уже не был бы Богом. Мы говорим, что Он вездесущ, и это означает, что силою Своего Духа Он в один и тот же миг может быть всюду. «Я с вами во все дни до скончания века», — сказал Иисус (Мф 28:20)… (29)

Рассуждение есть логическое исследование какого-то предмета с целью получения более точного, всестороннего и обоснованного знания об этом предмете и сообщение этого знания адресату в понятной для него форме.

Ключевое значение в этом процессе имеет уже известная информация о данном предмете, а также то, насколько правильной обработке (анализу, синтезу, абстрагированию, обобщению и т. д.) она подвергнется в мышлении человека. Важно твердо следовать основным принципам правильного мышления — определенности, последовательности и доказательности.

* Определенность мышления подразумевает определенность значений, употребляемых в рассуждении терминов и связанных с ними понятий, уяснение тех или иных утверждений, точность выдвигаемых положений, точность формулировок в соответствии с принципом исключенного третьего.

* Последовательность мышления означает, что, делая какие-то утверждения, человек не должен принимать одновременно нечто несовместимое с этими утверждениями. С другой стороны, он должен принимать и следствия своих утверждений. Последовательность мышления подразумевает также способность выстроить цепь рассуждений, где каждое последующее звено зависит от предыдущего, то есть выделить предпосылки и следствия. Непоследовательность мышления характеризуется нарушением этапности рассуждений, наличием прерывности и бессвязности.

* Доказательность как черта правильного мышления состоит в стремлении доказывать или хотя бы в какой-то мере обосновывать выдвигаемые утверждения, не делать голословных утверждений. Для человека, следующего этому требованию логики, характерно если и не приводить все аргументы в пользу чего-либо, то хотя бы иметь их в виду (30) .

Многочисленные примеры верного рассуждения можно встретить в «Исповеди» блаженного Августина, одного из ярчайших проповедников и богословов в истории христианской Церкви. Приведем здесь только несколько фрагментов из одиннадцатой книги (главы XVIII и XX) и обратим внимание на то, как реализуются в них вышеупомянутые принципы правильного мышления.

Позволь мне, Господи… спрашивать и дальше, да не приведут меня в смятение искания мои. Если и будущее и прошлое существуют, я хочу знать, где они. Если мне еще не по силам это знание, то все же я знаю, что, где бы они ни были, они там не прошлое и будущее, а настоящее. Если и там будущее есть будущее, то его там уже нет. Где бы, следовательно, они ни были, каковы бы ни были, но они существуют только как настоящее. И правдиво рассказывая о прошлом, люди извлекают из памяти не сами события — они прошли, — а слова, подсказанные образами их: прошлые события, затронув наши чувства, запечатлели в душе словно следы свои…

Не по сходной ли причине предсказывают будущее? По образам, уже существующим, предчувствуют то, чего еще нет? Признаюсь, Господи, не знаю этого. В точности, однако, знаю, что мы обычно предварительно обдумываем будущие действия наши и это обдумывание происходит в настоящем, самого же действия, заранее обдуманного, еще нет: оно в будущем…

Каким же образом происходит это таинственное предчувствие будущего? Увидеть можно ведь только то, что есть, а то, что есть, — это уже не будущее, а настоящее. И когда о будущем говорят, что его «видят», то видят не его — будущего еще нет, — а, вероятно, его причины или признаки, которые уже налицо. Не будущее, следовательно, а настоящее предстает видящим, и по нему предсказывается будущее, представляющееся душе. Эти представления уже существуют, и те, кто предсказывает будущее, всматриваются в них: они живут в их уме. Пусть пояснением мне послужит один пример, а их множество. Я вижу зарю и уже заранее объявляю, что взойдет солнце. То, что я вижу — это настоящее; то, о чем я объявляю — это будущее; в будущем не солнце — оно уже есть, — а восход его, которого еще нет. Если бы я не представлял в душе этот восход, как представляю сейчас, когда о нем говорю, я не смог бы его предсказать. Ни заря, которую я вижу на небе, не есть солнечный восход, хотя она ему предшествует; ни воображаемая картина его в душе моей; но то и другое я вижу в настоящем и заранее объявляю, что солнце взойдет. Будущего еще нет, а если его еще нет, то его вообще нет, а если вообще нет, то его и увидеть никак нельзя, но можно предсказать, исходя из настоящего, которое уже есть и которое можно видеть. Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен: прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени — настоящее прошедшего — это память; настоящее настоящего — его непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание […] (31) .

Побуждение. В качестве композиционно-речевой конструкции побуждение используется с целью мотивирования слушателя на такие действия, которые совпадают с общим и конкретным замыслом оратора. Служение словом, которое совершает пастор церкви, происходит с одной единственной целью — вдохновить общину на продолжение пути благочестия (для этого в сердце верующих Дух Святой формирует Свой плод — см. Гал 5:22,23) и пути благовестия (для этого тот же Дух посылает верующим Свои дары «на пользу»-см. 1 Кор 12-14).

Приведем вкратце проповедь протоиерея Белоцветова, которая не только строится на объяснении лежащего в ее основе главного тезиса Жизнь в миру — не препятствие к достижению Царства Небесного [Почему это так? Что для этого нужно? Как это реализуется практически?], но представляет собой призыв к конкретным действиям, которые должны помочь верующим возрастать в благочестии. Этот призыв реализуется путем использования в проповеди 14 императивов (выделены полужирным шрифтом) на фоне приведения евангельских доводов в пользу благочестия и вопреки естественному стремлению человеческой природы к наживе и накопительству.

«Ищите прежде царствия Божия и правды Его» (Мф 6:33). Ближайший смысл сих слов Христа Спасителя следующий: «Я не требую, чтобы вы оставили, совсем и все, заботы о снискании внешних благ, пренебрегли всеми житейскими радостями, — хотя это иногда самое лучшее, что могли бы вы сделать для своего душевного спасения; но Я хочу и прошу вас об одном: переместите вы, по крайней мере, свои заботы. Прежде вы о земном больше заботились, а о небесном, если не вовсе, то очень мало помышляли, а Я говорю: поставьте вы верхом всех свои забот и желаний небесное, а земные заботы — на задний план»… Итак, друзья мои, Спаситель наш не только не запрещает нам радостей и пользования благами земными, а еще и обещает своим последователям земное благополучие, но только под тем условием, чтобы мы не прилагали к ним сердца, чтобы имели их на заднем плане, дав первое место в ряду своих забот исканию Царства Божия и правды Его. Итак, желаешь ли, друг мой, и не расставаясь с миром и его благами, жить евангельски? — Как видишь, то вещь возможная и далеко не трудная. Одно надо наблюдать: нужное для земной жизни творите, но только одно то, что безвредно и безгрешно, а в чем грех, того всячески избегайте, как и всего, что мешает жить вам благочестно. Затем, само собою, всякое дело начинайте с Божия благословения; в урочные часы, хотя бы работа не была кончена, прерывайте ее и становитесь на молитву; часть трудов своих неотложно уделяйте на дела милосердия; в счастье не гордитесь; в несчастии не унывайте. — И Бог будет с вами. Мало того, по свидетельству Иисуса Христа, Отец небесный наградит даже вас тогда и земным довольством.

Впрочем, праведнику и не естественно ли жить всегда в довольстве? Ибо многое ли нужно ему, чтобы быть довольным своим состоянием?

Недовольство состоянием — удел миролюбцев, на которых действительно, при их роскоши, невоздержании, множестве причуд, кто же может напастись богатства? Кроме того, праведник привык всю надежду возлагать на Бога. Следовательно, если у него и нет изобилия в средствах, — ему что унывать? Он привык быть уверенным, что если Бог его самого не оставлял никогда, то и детей его не оставит без помощи во время благопотребное….

Видите отсюда, братья мои, как жизнь-то христианская проста сама по себе и блаженна, и как легко в существе дела сделаться и быть истинным христианином. Решись раз навсегда во всем жить по-евангельски и потом распредели свои думы, занятия, удовольствия и т. д. таким образом: земные дела своим чередом, а дело Божие первым долгом. Мирские дела для дела Божьего всегда и непременно оставляй, а Божьего дела ради мирских дел никогда и ни за что, — как бы эти дела важны ни были. И будешь ты блажен и в сем веке и много паче в будущем, где можешь даже достигнуть равной награды с великими подвижниками пустынь. Ибо, скажем словами преп. Макария Египетского, «Бог не смотрит, дева ли кто или супруга; инок или мирянин; но ищет только сердечного произволения на добрые дела. Стяжи такое произволение, и спасение близ тебя, кто бы ты ни был и где бы ты ни жил». Аминь (32) .

Теперь, более осознанно подходя к тому, в рамках каких композиционно-смысловых структур пастор может разворачивать главную идею своей проповеди, он должен учесть еще некоторые правила, касающиеся порядка расположения мыслей в монологической речи. Выработаны они были еще в глубокой древности, и сам факт их универсальной применимости к любому виду текстов является дополнительным подтверждением их истинности. Хотелось бы привести главные из них.

* Высказывание должно содержать одну, и только одну главную, «царствующую» мысль; все содержание высказывания представляет собой развертывание главной мысли, прорастание из нее новых мыслей, подобно тому, как на ветке дерева появляются новые побеги.

* Развертывание главной мысли (темы) в высказывание должно представлять собой ее анализ (примышление) и синтез — объединение частей в цельное содержание.

* Содержание высказывания подобно статуе, которую скульптор высекает из камня, устраняя все лишнее: в высказывании должно быть только целесообразное — необходимое и достаточное для выражения и обоснования главной мысли (33) .

* Каждая высказываемая мысль должна быть связана с темой или главным положением определенным, ясным для самого ритора образом (34) . «Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а все излишнее несносно» (35) .

Но здесь мы вправе уточнить: каким образом одна мысль должна содержать в себе семя другой мысли, а та — следующей и т. д.? Что имел в виду M. M. Сперанский, говоря о «царственной» мысли? Для ответа на поставленные вопросы мы должны рассмотреть такой важнейший для текстообразования компонент, как абзац.

Абзац как единииа текста. Основным «строительным материалом», из которого строится здание текста, по праву считается абзац, поскольку он, а не предложение, обладает всеми или большинством главных признаков, присущих тексту: связность, целостность, смысловое и стилистическое единство. Абзац — это «типографская единица текста, представляющая собой, как правило, единство тематически объединенных предложений. В одном из предложений абзаца обычно указывается его тема. Нередко в абзаце формулируется и его главная мысль» (36) . Одной из двух опорных точек любого грамотно построенного абзаца является его тематическое предложение, которое, во-первых, выделяет предмет речи и, во-вторых, очерчивает ее границы. Оно содержит, как правило, слово, словосочетание или часть предложения, требующие распространения-детализации. В тех случаях, когда тематическое предложение в абзаце отсутствует, это означает, что абзац является продолжением распространения (детализации) темы, обозначенной в предшествующем абзаце. Второй опорной точкой абзаца является концептуальное предложение, то есть такое предложение, которое передает главную мысль абзаца. Оно может либо сосуществовать в абзаце с тематическим предложением, либо совпадать с ним, что имеет место чаще. Возможно, это объясняется тем, что способы развертывания содержания тематических и концептуальных предложений одинаковы (37) .

Правильно построенный абзац должен удовлетворять трем следующим требованиям:

* Первое требование: в абзаце должна излагаться только одна тема. Это значит, что в него должно быть включено все, что необходимо для развития темы, заявленной в тематическом предложении, и не должно быть ничего, что к этой теме не относится.

Второе требование: расположение предложений внутри абзаца должно быть продумано таким образом, чтобы ясно и недвусмысленно была выстроена связь каждого предложения с тематическим предложением абзаца, и каждое предложение подготавливало читателя/слушателя к восприятию следующего предложения (38) .

Третье требование: предложения внутри абзаца должны быть расположены таким образом, чтобы самое главное предложение выделялось позиционно. В этом смысле именно начало и конец абзаца в наибольшей мере способны выпукло показать выраженную в тематическом предложении мысль.

Строгое следование данным требованиям необходимо в такой же мере, как выполнение пациентом предписаний врача. К сожалению, во многих случаях приходится убеждать будущих и настоящих пасторов не только в необходимости писать правильно, но писать вообще. Ложное убеждение в том, что вдохновение сойдет на проповедника непосредственно во время произнесения им проповеди и независимо от степени ее подготовленности, является еще достаточно стойким. Если же записать такую «проповедь» на диктофон и затем придать ей форму письменного текста, далеко не всегда читателю действительно будет что читать. Кроме того, отказываясь от тщательной письменной подготовки своей проповеди, священнослужитель идет вразрез с библейским правилом: «Слова твои да будут немноги… [это] голос глупого познается при множестве слов» (Еккл 5:2) и поступает вопреки примеру апостола Павла: «…в церкви я лучше пять слов скажу умом своим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на непонятном языке» (1 Кор 14:5).

Разумеется, ни в первом, ни во втором случае библейские писатели не дают гомилетических наставлений своим воспитанникам, и уж тем более не ратуют за необходимость записывать перед публичным выступлением каждое свое слово. Тем не менее, им удалось верно подметить взаимосвязь, существующую между количеством произносимых слов и их качеством. Как показывают наблюдения и совокупный опыт ораторского искусства, чем меньше человеку предстоит сказать слов, тем тщательней он их подбирает и, значит, тем острее становится для него необходимость их записать. Действительно, как еще можно избежать многословия на кафедре и уберечь людей от потока бессмысленности, как не тщательным продумыванием и конспектированием своего выступления? Соблюдай проповедники это правило и прояви они усидчивость, прилежание и взыскательность к своему же слову, слух церкви никогда не был бы оскорблен откровенными глупостями, которые совершенно несовместимы ни с кафедрой, ни с высоким статусом проповедника, ни, тем более, с образом живого Бога, от имени Которого должна произноситься каждая проповедь. К несчастью, порой людям приходится слышать от своих пасторов досаднейшие вещи, которые иначе как профанацией святого места и святого служения не назовешь. Вот несколько «антипримеров», собранных автором этих строк в качестве скромного дополнения к эразмовскому образу проповедника-скомороха:

* В Римской империи не все было благополучно. И вот, войдя в храм, Христос должен был устроить чистилище [!] храма. Сегодня мы назвали бы это маленьким погромом [!].

* А теперь представьте себя на месте осла. Теологи меня поймут [интересно, понял ли проповедник себя сам?].

* Тяжелая взаимосвязь [!]: у Бога с сатаной разборка [вероятно, кто-то из них должен быть киллером?], а Иов крайним оказался.

* Христос говорит Своей церкви: «Извергну тебя, выплюну тебя, вместо того, чтобы принять туда, где Я приготовил для тебя место».

* Хочу заверить вас сегодня: в Царстве Небесном крутым место не отведено.

* В центре нашей веры находится надежда, то есть то, чего нет.

* Давайте, когда мы будем говорить «аминь», мы перенесем наше служение туда, в коридор [видимо ожидалось, что после этих слов слушатели произнесут про себя: «Давайте»].

* Слава Богу, что и сегодня есть люди, находящиеся в поисках наилучшего способа сожительства с Богом [оставим без комментариев].

* Я думаю, нужно выразить благодарность сатане, благодаря которому мы можем узнать, что есть грех [может, по этому случаю церкви стоило бы произнести благодарственный молебен?].

Настоящий труд проповедника — это достаточно напряженная духовно-интеллектуальная деятельность, которая должна венчаться созданием написанных проповедей. И пусть это требует немалых жертв , писать все равно стоит. Как восклицает Кассидор, знаменитый ритор-философ и министр остготского королевства в Италии, основатель Виварианского монастыря:

Что за блаженное дело, что за благодатное занятие — проповедовать людям своими руками, развязывать язык работой перстов, приводить ко спасению смертных, бороться против дьявольских козней пером и чернилами! Ибо каждое слово Господа, написанное писцом, есть разящий удар по сатане. Итак, хотя писец сидит все время в одном и том же месте, он путешествует по разным землям по мере продвижения его работы… Человек умножает небесные речения, и в некотором образном смысле, если позволено мне будет сказать, три пальца знаменуют саму Святую Троицу. О дивное видение для того, кто с вниманием созерцает Это! Острое перо записывает священные словеса, вонзая тернии отмщения лукавому, который возложил терновый венец мучения на голову Господа во время Его страстей (40) .

Да, это правда, что «переписывание сгибает спину, вонзает ребра в живот, приводит в негодность все тело» (41) , но разве можно создать что-нибудь настоящее, несущее жизнь и благословение, не оплатив это собственным тяжелым трудом? Не относятся ли слова Господни «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят» (Быт 3:19) в том числе — или в первую очередь? — и к проповедникам? Издревле считалось, что «искусство писца есть мать красноречия и отец эрудиции» (42) . Спрашивается, есть ли у нас сегодня хоть малейшее основание для пересмотра этой максимы? Разумеется, писать можно по-разному, и едва ли кто-то ратует за то, что пастор должен записать свою проповедь слово в слово и потом на кафедре не произнести ничего, кроме записанного. Другими словами, проповедник вправе делать отступления от подробно составленного конспекта, но они должны быть незначительными, продиктованными состоянием известного подъема и вдохновения, в котором он обычно находится в процессе передачи Божественной вести. Кроме того, если проповедь подробно записана, это вовсе не означает, что проповедник обязан все прочитать «по бумажке», не отрывая глаз от написанного! Напротив, тщательно продуманная и подробно записанная проповедь предполагает хорошее знание проповедником предмета своей речи и владение необходимым речевым инструментарием для ее произнесения. (Напомню, что в античности речи вообще не читались, но с помощью специальной техники полностью заучивались наизусть по заранее написанному тексту.) Что же касается начинающего проповедника, то, делая свои первые шаги на этом тернистом поприще, он должен писать очень много, требовательно и взыскательно относясь к каждому своему слову.

Но писать нужно в устном стиле, вслух проговаривая каждое предложение. Проповедь должна быть обращена к людям, лицом к лицу, от уст к сердцу. Если проповедник не видит перед собой слушателей, он никогда не создаст настоящую проповедь, даже если ему удастся составить безукоризненный в структурном отношении конспект. За каждой буквой, за каждым словом, за каждой идеей должен быть человек, к которому обращается проповедник. И он не ждет от нас письма, но ждет от нас слова, поэтому писать нужно слово услышанное, услышанное от Бога, но произнесенное нашими собственными устами до выхода на кафедру.

Еще будучи молодым преподавателем в духовном училище, отечественный ритор M. M. Сперанский, известный своей взыскательностью к качеству проповеди, так говорил о взаимосвязи красноречия и его главного наставника — письма:

Я представляю божество красноречия обитающим в великолепном храме; на лоне его почивает гений вкуса и дарования; его окружают великие умы древности и времен новейших. Все сильное, все возвышенное, все пленяющее человеческого слова там иссечено на мраморных досках златыми буквами. Там, обстоим своими любимцами, изрекает им сей бог свои оракулы; там открывает им свои тайны; там приемлют они вдохновение его благодати. Блажен, кто может внимать священным наставлениям его! Он может тогда презирать все правила людей и жалеть об их творцах. — Но при входе в храм сей, видно божество неутолимое. Это критика. На строгом ее челе начертана справедливость и беспристрастие; черты лица ее суровы, но правильны и постоянны; в очах ее блещет огнь и проницательность. Одной рукой опершись на адамантовый столб, поставленный некогда богом твердого вкуса, в другой держит она пламенник, вверенный ей издавна разумом. Сим-то роковым пламенником озаряет она всех вступающих в храм и их творения; все слабое, все принужденное, все напыщенное исчезает при сиянии его, как слабый звездный свет стирается светом солнца; часто изглаживаются целые творения, и их творцы отступают с негодованием от храма. Врата его отверзаются только пред теми, кои выдержали сей великий опыт. Пред храмом толпятся юные подвижники слова, сопровождаемые своими путеводителями. Сии последние могут только пособить дарованиям их, восходить на сию высокую и утесистую гору, где стоит храм; они могут только проложить им путь и издали указать его им: но они не могут им отворить врата его. Каждый должен отворить своим ключом; и сей ключ есть их собственное в слове упражнение. Несчастливы те, кои преодолевают столько препятствий, единого сего не докончили!.. Итак, подположив, что само по себе очевидно, и приняв за основание естественный дар оратора, первое правило будет сие: напиши 100 небольших сочинений, прочитай их с доброю критикой, брось их потом в огонь, и продолжай далее писать. Первое последующее за ними творение положит эпоху твоего красноречия, и ты можешь быть уверен, что совершил первый к нему шаг (выд. мной — Ю. Д.) (43) .

Но вернемся к теме абзаца и рассмотрим способы распространения тематического предложения абзаца. Они могут быть представлены следующими наиболее известными приемами (44) :

ТАБЛИЦА, ПОДСКАЗЫВАЮЩАЯ СПОСОБЫ РАСПРОСТРАНЕНИЯ (АМПЛИФИКАЦИИ) ТЕМЫ АБЗАЦА

ВОПРОСЫ	Способ распространения темы абзаца
1 . Можно ли подтвердить содержание тематического предложения примерами?	Приведение примеров
2. Какие подробности можно привести для детализации содержания тематического предложения?	Детализация
3. Почему?	Причинное обоснование
4. Что с этим связано? Что из этого следовало (следует, последует)? К чему это привело (приведет)? С какими следствиями это было сопряжено (сопряжено, будет сопряжено)? Как это сказалось (скажется) на дальнейшем ходе событий?	Указание на следствие
5. Чем это можно объяснить? Что здесь имеется в виду? Почему?	Объяснение
6. В чем проявляется сходство (различие) сравниваемых явлений?	Сопоставление
7. Что обозначает это слово (слова)?	Определение
8. С чем это можно сравнить?	Аналогия
9. Что здесь выступает на первый план? Что здесь останавливает внимание? Что можно было бы выделить в ряду приведенных фактов, явлений, процессов?	Выделение
10. Какие выводы можно из этого сделать? Как это можно обобщить?	Формулирование вывода
11. Делится ли содержание абзаца на вопросно-ответные единства?	Вопросно-ответный способ
12. Чем можно дополнить содержание тематического предложения?	Дополнение
13. Чем ограничивается содержание тематического предложения?	Ограничение
14. Чем является продолжение тематического предложения абзаца — фактом или предположением?	Предположение
15. При каких условиях это возможно?	Указание на условия

При всей своей значимости и практичности, данная таблица не дает полного представления о том, как, собственно, может и должен структурироваться абзац. Вот почему для дальнейшего изучения того, какие существуют виды связи предложений в рамках одного абзаца, мы рекомендуем обратиться к уже упомянутому пособию В. Н. Мещерякова (с. 39-44), либо к другой учебно-методической литературе по этой теме.

Функции абзацев. По назначению в тексте все абзацы можно классифицировать как самостоятельные (служащие для передачи фактуальной и концептуальной информации) и служебные (однонаправленные: суммирующие/резюмирующие содержание того или иного фрагмента текста; и двунаправленные: суммирующие/резюмирующие содержание предшествующего фрагмента текста и одновременно переводящие к новой теме/подтеме). В свою очередь самостоятельные абзацы по способам распространения темы и развертывания содержания делятся на моноперспективные (один способ распространения темы) и полиперспективные (несколько способов развертывания содержания). Служебные абзацы выполняют роль скрепов, с помощью которых обеспечивается последовательность и связность изложения материала. Как бы стройно ни выглядел конспект проповедника, слушатели его все равно не видят, однако они всегда хотят понимать, где они находятся, что им показывают, как от одного места их подводят к другому.

Заключение проповеди

Как и вступление, заключение является важнейшей частью проповеди, поэтому его нужно рассматривать не как аппендикс, а как часть большего целого, и готовить так же тщательно, как и вступление, то есть продумать и записать.

В античном риторическом искусстве было принято различать два вида заключения: так называемые «элегантное» и «целесообразное». В первом случае роль финала выступления могла сыграть далекая от темы остроумная шутка, цитата, переводящая тему в другое русло, самохарактеристика оратора, позволявшая ему подчеркнуть если не все, то по крайней мере некоторые свои достоинства, и т. д. (45) Это имело внешний эффект с точки зрения риторики как средства удовлетворения эстетических вкусов слушателей, но далеко не всегда было оправданно, если говорить собственно о донесении содержания речи и ее рациональном воздействии на слушателей. Соответственно, использование такого вида заключения в христианской проповеди, ориентирующейся на достижение целей, стоящих выше тех, которые ставят перед собой светские ораторы, недопустимо. Куда предпочтительней пастору использовать в своих выступлениях «целесообразный финал», сущность которого состоит в «релевантности [уместности] заключения по отношению к теме» (46) . Слушатели не должны остаться с содержанием основной части проповеди один на один, им нужно помочь «выйти» из него, и целесообразное заключение должно выполнить столь важную здесь роль «двери».

Риторика выработала три основных типа финала, которые вполне могут быть отнесены и применены к гомилетике как искусству духовного красноречия: суммирующее заключение, типологизирующее и апеллирующее.

Суммирующее заключение в своем содержательном аспекте представляет собой подведение итогов и формулирование выводов выступления. Это предполагает возвращение к основным тезисам проповеди, с помощью которых была развернута ее тема. Ввиду того, что это происходит уже третий раз (после вступления, где эти тезисы намечаются, и средней части, где они разворачиваются), важно помнить о некоторых правилах, в соответствии с которыми должно строиться заключение:

* не следует смешивать факты и их оценку, то есть объективное и субъективное;

* не следует смешивать существенное и малозначительное, случайное;

* не следует ни расширять, ни сужать границы предметной области, дополняя картину новыми подробностями или упуская из виду наиболее важные;

* не следует слишком сильно варьировать исходные формулировки;

* не следует вводить новую точку зрения на обсуждаемый предмет (47) .

Приведем пример суммирующего вида заключения, взятого из проповеди «Герои веры. Петр (Мф 14:1-36)» одного современного проповедника, Стюарта Бриско.

Когда Иисус встретился с Петром, Он взглянул на него и сказал: «Ты — Симон, но станешь Петром!» Три года, проведенные в обществе Иисуса, стали началом обращения Симона в Петра. Это был процесс. Часть этого процесса имела отношение к видению Петра, которое на то время было очень близоруким {первый тезис, раскрытый в основной части проповеди}, часть — к его вере, которая была очень тусклой [второй тезис], и часть — к его преданности, которая всякий раз подвергалась колебаниям [третий тезис]. Так происходило до тех пор, пока наконец Петр не стал человеком видения, преданности Господу и веры — учеником Иисуса Христа. Задачи, которые стоят перед нами сегодня, все те же: иметь видение, иметь веру и быть преданными нашему Господу. Такова история жизни Петра (48) .

Типологизирующее заключение — это заключение, «ставящее сообщение в перспективу или вводящее фон для лучшего его понимания» , иллюстрация главной идеи проповеди. На первое место здесь выступает принцип аналогии или умение соотнести основное содержание проповеди с каким-то другим сообщением (явлением, событием) с целью придания первому сообщению более отчетливых контуров и ярких красок, а значит, большей убеждающей силы. Преимущество такого типа заключения налицо — дать возможность слушателям еще раз понять суть всего выступления.

Приведем пример проповеди с типологизирующим заключением.

Как иногда полезно бывает наводнение! Спуститесь к реке и посмотрите вниз с моста: вы увидите баржи и другие суда, лежащие в иле. Вся королевская рать не добуксирует их до моря. Они лежат мертвые и неподвижные, как сам ил. Что нам с ними делать? Какими механизмами сдвинуть их с места? Есть ли среди нас великий инженер, который придумает приспособления, при помощи которых мы поднимем суда из ила и доставим их до устья реки? Но в этом нет необходимости. Подождите прилива! Все изменится! Баржи поплывут по реке как живые. Есть огромная разница между временем прилива и отлива. Без воды вы не сдвинете лодку с места. Но посмотрите, с какой легкостью она движется во время прилива: маленький ребенок может привести ее в движение. О, да начнется движение благодати! Господь, пошли во все церкви весенний паводок! Тогда ленивые возьмутся за дело и наполовину умершие преисполнятся энергией. Я знаю, в нашем доке лежат несколько кораблей, которые я хотел бы заставить пуститься в плавание, но не могу сдвинуть их с места. Они не трудятся для Бога, не приходят на молитвенные собрания, не жертвуют на дело Евангелия. Если бы началось наводнение, вы бы увидели, на что они способны! Они превратились бы в деятельных, ревностных, щедрых, богатых добрыми делами людей. Да будет так! Да потекут потоки во всех наших церквах, и да не минуют они никого из тех, кто слышит меня сегодня. Пусть Господь наполнит сейчас вас живой водой и пошлет домой с потоками благодати. Странно слышать о человеке, несущем в себе поток, но я надеюсь, что так оно будет с каждым из вас. Да благословит нас Господь потоками живой воды. Во имя Христа. Аминь (50) .

Апеллирующее заключение (с лат. apellatio — обращение) есть «способ эмоционально покинуть речевую ситуацию» (51) . Этот способ окончить ораторское выступление подразумевает прямое обращение к чувствам слушателей. В его основе лежит так называемый «аргумент к человеку» (argumentum ad hominem). Апеллирующее заключение значительно сокращает дистанцию между оратором и слушателями, что является мощным средством «интимизации сообщения» , его максимального приближения к адресату. Чтобы такое заключение состоялось, необходимо исчерпывающим образом рассмотреть предмет сообщения в основной части выступления. Таким образом, апелляция к эмоциям слушателей не будет выглядеть как демагогия, скрытая форма манипулирования их сознанием или, что еще хуже, замаскированное насилие над ним. Напротив, проповедник будет как бы говорить: «Теперь, когда вы получили достаточно информации об интересовавшей всех нас теме, я вправе апеллировать к вашей совести, воле, здравому смыслу, наконец, и просить вас о… побудить к… вдохновить на…»

Как и в первых двух случаях, апеллирующее заключение должно отвечать определенным правилам. Так, при обращении к слушателям,

* не следует использовать менторскую модель речевого взаимодействия со слушателями («сверху — вниз») (53) . Куда предпочтительней другая модель: «собеседник — собеседник». Впрочем, если и выстраивать речевое взаимодействие по вертикали, то лишь при условии, что «Господь [не пастор] стоит на ней и говорит: Я Господь…» (Быт 28:13);

* не следует подчеркивать дистанции между говорящим и слушателями;

* не следует прибегать к средствам саморекламы;

* не следует «выпрашивать» у слушателей согласия;

* не следует характеризовать аудиторию;

* не следует противопоставлять одну группу слушателей другой (например: «Те из вас, кто действительно желают жить полноценной христианской жизнью, думают, что…);

* не следует принуждать слушателей к ответу на прямо поставленные вопросы, за исключением тех случаев, когда проповедник обращается с призывом к покаянию и весь смысл своего выступления видит как раз в том, чтобы подвигнуть слушателей к радикальной перемене всего образа жизни (54) .

Приведем пример апеллирующего заключения, взятого из проповеди Ч. Сперджена, посвященной личности Святого Духа в жизни христианина.

Люди, готовы ли вы принять обвинение Святого Духа сейчас или вы будете ждать до последнего дня? Примите ли вы обвинение благодати или вы хотите услышать обвинение гнева? Дух по-прежнему свидетельствует через нас, проповедников Евангелия. Покоритесь ли вы этому Евангелию и поверите ли сейчас? Или вы подождете последнего огненного дня? Что будет с вами? Мне кажется, я слышу, как вы говорите: «Евангелие истинно». Почему же вы тогда не верите в него? Если вы признаете грех, то почему бы вам не очиститься от него? Если есть праведность, то почему вы не ищите ее? Если есть суд, то почему вы не просите быть очищенными, чтобы не бояться его? Большинство людей ведут себя, как лишенные от рождения разума. Если бы они были больны, а у нас было бы лекарство для них, они бы бегом бежали к нам. Если бы они были бедны и мы бы принесли им золото, они бы затоптали нас, желая поскорее получить богатство. Но когда мы предлагаем Христа, Божественное лекарство от греха, Христа как полную праведность, Христа, Который даст твердость их словам в день суда, они отворачиваются от подарка с небес. О, Дух Божий, привлеки этих безумцев к Себе, обрати их и сделай мудрыми. Во имя Иисуса Христа. Аминь (55) .

Наконец, нужно сказать о заключении проповеди в ее богослужебном контексте. Как пилот не вправе сомневаться в том, куда посадить самолет, так же и священнослужитель должен ясно и точно знать, чем и как завершить свою проповедь. Заключение не должно делаться в форме дежурного безличного пожелания, вроде «пусть Бог поможет нам жить в свете услышанных истин. Аминь». Не должно оно быть и резким, преждевременным, чтобы не создать у слушателей впечатления незавершенности выступления. Дело в том, что проповедь завершается не только проповедником, но и слушателями. Поэтому в их сознании должна остаться цельная картина, одно из мест на которой принадлежит им как людям свободным, мыслящим, готовым повиноваться Божественному глаголу. И как это слово постепенно начинало свой путь к сознанию слушателей, так же плавно и постепенно оно должно завершить его, приведя это сознание в качественно новое состояние открытости и восприимчивости к влиянию свыше.

Это не предосудительно, если свою проповедь пастор закончит вопросом, цитатой из Священного Писания или словами какого-то христианского мыслителя, подвижника, духовидца. Если говорить о вопросе, то он должен органично вытекать из всего содержания проповеди. После того как прозвучит вопрос, нужно выдержать паузу и дать слушателям возможность для глубоко личного размышления о его содержании. Что касается цитаты, то она не должна быть пространной, слишком замысловатой или, наоборот, банальной. Но как бы ни окончил священнослужитель свое слово к церкви, он не должен допустить, чтобы размышление над только что услышанным пасторским словом просто рассеялось где-то вне сознания прихожан или, как вода уходит в песок, исчезло в глубинах их подсознания. Слово Божье не может вернуться к своему источнику тщетным, но должно исполнить то, для чего оно было послано (Ис 55:11). Иначе говоря, слово должно отозваться сердечным движением, угрызением совести, пробуждением духа, решимостью воли принять и повиноваться Божественным императивам. Что может поспособствовать этому лучше, чем соответствующим образом подобранный псалом или музыкальное произведение медитативного характера, атмосфера сосредоточенной тишины или общинное пение церковного гимна?

Но настоящим венцом проповеди является пасторская молитва. В молитве пастор должен не столько в очередной раз повторить основные мысли своего выступления, сколько выразить совокупное моление всех прихожан о силе, помощи и благословении свыше для полного повиновения услышанному слову. Во время произнесения молитвы для многих, если не для всех, наступает настоящий момент истины: принять или отвергнуть благодатный дар свыше, откликнуться на призыв Божий или ожесточиться, раскрыться навстречу небесному свету или найти оправдание своему равнодушию, внять Божественному Гласу или проигнорировать его. Только из такого состояния честной, открытой встречи с Истиной может родиться настоящее посвящение ей своей жизни. Такое посвящение община возносит Господу устами своего пастора, как и Господь теми же устами минутами раньше обращался к Своему народу.

Стиль проповеди

Латинское слово stilus обозначает палочку, стерженек для письма. Как палочку для письма при выведении ею букв мог держать только один человек, так и слово «стиль» выражает идею индивидуального слога писателя. Поскольку произнесению проповеди должно предшествовать ее написание, вполне уместно использовать здесь такие словосочетания, как «стиль проповеди» или «индивидуальный слог проповедника». Каким же быть этому слогу? Как проповеднику добиться в своих проповедях такого стиля, который бы, во-первых, соответствовал высоким целям евангельского провозвестия и, во-вторых, хотя бы отчасти отражал богатство языка Божественного откровения, Священного Писания? Поднятые вопросы имеют непосредственное отношение к критериям красноречия как основным условиям высокого стиля, которым должны отличаться проповеди священнослужителя.

Основные критерии красноречия

С глубокой древности известно о следующих четырех основных критериях, или качествах, хорошего стиля: правильность, ясность, красота и уместность (56) . Остановимся на каждом из них.

Правильность (иногда используется слово «точность») — это такое коммуникативное качество проповеди, которое предполагает соответствие ее смысловой стороны отражаемой реальности, что проявляется в умении проповедника находить целесообразные языковые средства. Как уже было сказано в начале данной главы, одной из важнейших характеристик любой ораторской речи является ее нормативная оформленность, или следование нормам русского литературного языка (орфоэпическим, лексико-фразеологическим и грамматическим). Отклонение от нормативной речи воспринимается как ее дефект и неполноценность. В этом отношении проповедь священнослужителя исключения не представляет и должна подчиняться существующим правилам.

Ясность проповеди есть прозрачность смысла, который хочет донести до своих слушателей проповедник (57) . Проповедь должна выражать именно то, что проповедник имеет в виду, то, что он сам ясно увидел и понял при молитвенном изучении Священного Писания. Поэтому необходимо постоянно приучать себя ясно и определенно мыслить и выбирать для изъяснения своих мыслей максимально ясные, понятные прежде всего нам самим слова и выражения. Задача всякого проповедника заключается в том, чтобы находить и выбирать такие слова, значение которых адекватно и в точности выразит нужную идею, причем эти слова должны быть без труда поняты слушателями и не вызывать в их сознании путаницы или двусмысленности. «Темнота слога» происходит прежде всего от сбивчивости мыслей, от отсутствия необходимой логической связи между ключевыми утверждениями выступления, когда проповедник сам с точностью не знает, что и в какой последовательности он хочет сказать. Другая причина этого может носить нравственный характер: священнослужитель избегает прямо говорить о том, что он на самом деле думает по поводу того или иного вопроса, поскольку ему или недостает мужества сказать об этом, или он сам не уверен в правильности своих мыслей, или это может изобличить его. Наконец, отсутствие ясности в проповеди может проистекать от неверно выбранного синонима, устаревшего слова и т. п. Ключевое значение для достижения ясности стиля имеет тщательное обдумывание главной идеи проповеди, логическое обоснование ее основных положений и последующее написание подробного конспекта.

Собственно красота, или красноречивость проповеди, есть ее благозвучность, богатство и сила используемых в ней слов. Именно этот критерий высокого стиля, так сильно ценившийся в античности, сегодня вызывает полемику в среде христианских проповедников и богословов. Действительно, в античности, когда услаждение слуха присутствующих, принесение им эстетического удовлетворения вменялось в обязанности оратора, красота речи имела самодовлеющую ценность, что явно противоречило евангельской простоте и духовной возвышенности раннехристианских проповедей. Однако в Священном Писании нет запрета на красноречие, даже напротив, его страницы изобилуют многочисленными примерами изящного слога (58) . Если бы христиане пошли путем искоренения всего того, что делает речь по-настоящему красивой, мы навсегда лишились бы многочисленных шедевров духовного красноречия, отчего христианство утратило бы силу как религия, словом преобразующая мир. Взять хотя бы один пример христианского красноречия, отвечающий самым строгим принципам высокого, подлинно духовного слога, — размышление Макария Египетского о спасительном подвиге Господа Иисуса Христа, явившем непостижимое человеколюбие Бога Отца:

О душа, драгоценный сосуд Божий, по собственному желанию соделавшая себе бесславие и бесчестие; ты, облаком мрачным поглощенная, в хляби морские загнана, словно рыба, на игралище и пожрание змеям; признайся себе, где ты удерживаешься, познай, откуда пришла. Вот, Слово истинное, пришедшее, словно сеть, вытащило тебя, будто сосуд великого царя. Храмом Божиим нареченная, стала ты змеиной норой. Как горшечник вылепил для своей нужды драгоценный сосуд, но проникла туда ползучая змея, — именно таким узнай себя, человече: ты, сосуд великого царя, почтенный им, получив свободную волю, воспринял по своему желанию врага, став норой змеиной. Бог же, благой и человеколюбивый Владыка, по великому благоутробию к творению придя, Собою искупил его.

О, любовь несказанная, благоутробие и сострадание Владыки! Он сравнивает Себя с птицей, дабы заблудившаяся душа укрылась под крыльями Его, и говорит Слово животворящее: «Сколько раз хотел Я собрать вас, как птица собирает птенцов своих, и вы не захотели!» Вот, распростер Он крылья Свои и принимает душу, когда войдет она и упокоится под крылами Его. Знай, душа: если будешь под крыльями матери своей, не выходи, чтобы змеи не погубили тебя. Ибо Спаситель пришел обновить и оживотворить душу и истребить чужеродное, то есть незримый и ночной присев, дабы она проявила свою любовь и умножилась в ней, дабы, пройдя начала и власти, соединила подлинный свет со светом блаженным. О, распростертые крылья; о, благоутробие Отчее! Аминь (59) .

Не имей христианство таких и им подобных жемчужин красноречия (кстати, в приведенной цитате можно насчитать более дюжины тропов и фигур речи), едва ли оно смогло бы сделать горячими приверженцами Слова такое неисчислимое множество людей и преобразовать жизнь всего человечества. Именно это обстоятельство дает нам право в следующем подразделе подробней остановиться на тех изобразительных средствах языка, что придают проповеди священнослужителя красоту, благозвучность и возвышенность. Однако уже здесь необходимо оговориться: красноречие проповеди никогда не должно рассматриваться священнослужителем как ее основная характеристика, поскольку оно является не основой, а следствием ясности мышления и изложения мыслей. Поэтому думать о том, что сначала нужно написать проповедь, а потом ее украсить, как если бы речь шла о каких-то искусственных декорациях, значит не понимать природу и назначение пасторского и проповеднического служения. В этом смысле совершенно справедливо то, что риторика должна быть крещена в гомилетике, прежде чем получить право оказать ей свою помощь. Елена Уайт достаточно категорично заявляет о том, что в погоне за красноречием священнослужитель может попасть в ловушку:

[Сегодня] нужны не красноречивые ораторы, но смиренные, прилежные труженики, — люди, питающие детское доверие к небесной силе. Люди молитвы, ищущие Господа смиренным и сокрушенным сердцем, — это великие люди (60) .

Истина, хранимая в сердце, делает человека сыном Божьим. Ораторское искусство, в котором находят удовольствие некоторые, станет сетью для того, кто использует его, а также сетью для церкви […] Мы должны поощрять не тех священнослужителей, которые говорят остроумно и красноречиво, чтобы вызывать лесть и рукоплескания людей, но тех, кто являются соработниками Божьими, людей, стремящихся представить себя угодными Богу (61) .

Пожалуй, лучше других о четвертом критерии красноречия, об уместности, или пристойности, достоинстве речи, сказал Цицерон:

Но я ищу не того, кого можно учить, а того, кого должно хвалить; а хвалить я буду прежде всего того, кто различит, что где уместно. Именно эта мудрость и нужна человеку красноречивому, чтобы он мог быть повелителем обстоятельств и лиц. Ибо я полагаю, что не всегда, не при всех, не против всякого, не за всякого и не со всяким следует говорить одинаково. Поэтому красноречивым будет тот, кто сумеет примениться в своей речи ко всему, что окажется уместным (62) .

Однако теперь мы должны сделать одно важное уточнение и сказать, что критерий ясности обязательно подразумевает простоту и безыскусственность речи. Пренебрегать этим критерием мы никак не вправе, поскольку он последовательно воплотился в речах и проповедях Иисуса из Назарета как высшего эталона для всякого христианского проповедника. Вот что об этой черте, неизменно отличавшей речь Иисуса и столь необходимой в служении словом сегодня, пишет Е. Уайт — человек, которому сверхъестественным образом дано было услышать живой голос Иисуса:

Христос всегда говорил крайне просто, и при этом Его слова принимали самые глубокие, беспристрастные мыслители. [Так происходило потому, что] эти слова испытывали их мудрость. О духовных вещах всегда необходимо говорить простым языком, даже если обращаешься к ученым мужам… Самый простой язык является и самым красноречивым. Люди образованные и необразованные постигнут истину и найдут для нее место в своем сердце, если она будет облечена в ясные и простые слова. Так Христос обращался к толпам теснившихся вокруг Него людей, и все — ученые и невежды — понимали Его поучения (63) .

Самый великий Учитель из всех, когда-либо известных миру, вызывал восхищение Своей простотой. Он открывал истину в такой форме, что даже дети понимали Его слова, и в то же время Он привлекал внимание самых образованных и глубоких мыслителей мира. Истина, которую Он раскрывал, используя наглядные примеры, становилась понятна обычным людям. В простоте Он сеял семя евангельской истины в умах и сердцах Своих слушателей. Оно всходило и приносило плод в жизнь вечную (64) .

Слова жизни произносились Им с такой простотой, что понять их мог даже ребенок. Его способ изъяснять Писания оказывал на мужчин, женщин и детей такое впечатление, что им удавалось уловить саму интонацию Его голоса, поставить в своих словах такие же акценты и подражать Его жестам (65) .

Похожие слова, но уже в отношении духовного стиля проповедей священнослужителей, пишет в своей «Краткой риторике» А. Ф. Мерзляков (1778-1830), профессор Московского университета, с 1804 по 1830 гг. занимавший кафедру российского красноречия и поэзии:

Если главное намерение духовного красноречия состоит в утверждении христианских истин посреде церкви, в показании благодеяний и обязанностей религии, в воспламенении благодарных чувствований к ее начальнику и в распространении чистой, святой нравственности, то духовный оратор особенно должен стараться избирать такие предложения, которые бы соответствовали совершенно сему намерению. Не занимая слушателя пустыми умозрениями и спорными догматами, он показывает только то, что клонится к истинному нашему благу, к счастливой и честной жизни. Он наблюдает всегда такой порядок и ясность, чтобы быть понятным для каждого состояния людей, не унижая однако достоинства своего предмета слогом низким или народным (выд. мной-Ю. Д.). Наконец, он должен возбуждать не простые, скоропреходящие чувствования, не суетные желания, но постоянные, непоколебимые страсти к добру, подкрепляющие странствующего человека по скользкому пути сей жизни. (66)

И еще одна цитата из сочинений Елены Уайт, близкая по духу к тому, о чем говорил известный учитель красноречия:

Слишком многие иллюстрации не оказывают соответствующего влияния на людей, они умаляют то священное достоинство, что должно всегда сопровождать донесение людям Слова Божьего (выд. мной — Ю.Д.) (67) .

Поэтому, предваряя дальнейшее изложение материала, посвященного стилю пасторского слова, хотелось бы заметить: работая над слогом своей будущей проповеди, священнослужитель никогда не должен чувствовать себя рабом превратно понятых им принципов красноречия. Цветастые слова, изощренный язык не только не делают речь искусной, но обнаруживают полную безвкусицу их авторов. Таким образом, из живой и вдохновенной речь становится искусственной и безжизненной, что несовместимо с особым статусом христианской проповеди как жанра духовного красноречия.

Ввиду того, что мы уже дали в этой главе ряд примеров неуместного использования слов, значение которых явно не соответствует ни смыслу христианского богослужения, ни библейской концепции проповеди, представляется целесообразным перейти к следующему подразделу, посвященному основным тактикам речевого воздействия оратора на слушателей.

Прямая и непрямая тактики речевого воздействия

Речевое воздействие может быть прямым и косвенным. При прямой тактике речевого воздействия, тактике открытого типа, говорящий, произлося некоторое предложение, имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит (выд. мной — Ю. Д.). В таких случаях происходит следующее: говорящий стремится оказать определенное… воздействие на слушающего; он стремится сделать это, побуждая слушателя опознать его намерения с опорой на имеющиеся знания о правилах, лежащих в основе производства высказываний. Известно, однако, что подобная семантическая простота присуща далеко не всем высказываниям на естественном языке: при намеках, выпадах, иронии, метафоре и т. п. значение высказывания данного говорящего и значение соответствующего предложения во многих отношениях расходятся… (68)

Например, когда Иисус, обращаясь к слепорожденному, произнес: «Пойди, умойся в купальне Силоам» (Ин 9:7а), Он имел в виду буквально и ровно то, что сказал. В этом можно убедиться из последующих действий адресата: «Он пошел и умылся» (9:76; ср. 2:7; 5:8,9 и др.). Прямая тактика передачи сообщения подразумевала вертикальную модель речевого взаимодействия. Во взаимоотношениях Иисуса и людей это было вполне уместно, поскольку Он обладал полнотой даже не человеческой, а Божественной власти. Однако ошибочно думать, что прямая тактика воздействия на слушателей в служении Иисуса преобладала — многочисленные евангельские примеры свидетельствуют как раз об обратном! Один из сильнейших доводов в пользу этого — притчи Иисуса как наиболее яркий пример косвенной тактики речевого воздействия. Кроме того, столь сильное воздействие Евангелия на читателя обусловлено тем, что евангелисты за редким исключением (см. Мф 24:15; Мк 13:14; Ин 20:31) не обращаются к нему прямо. Вместо этого перед его взором разворачивается широкая панорама основных событий из жизни Спасителя Иисуса. Таким образом, избрав косвенную тактику передачи сообщения, то есть демонстрируя каким был Иисус, что было Им сказано и сделано, четыре благовестника многократно усиливают воздействующую силу своего слова. Им никогда не удалось бы добиться такой эффективности коммуникативного процесса, предпочти они прямую тактику взаимодействия с читателем косвенной. Очевидно, что один из главных уроков своего Господа был усвоен ими куда лучше некоторых современных проповедников, морализаторский, тяготеющий к авторитарному стиль проповедей которых скорее скрывает от слушателей их Господа, нежели открывает Его им.

В чем же состоит основной принцип построения косвенной тактики речевого воздействия на слушателя? Согласно Е. Клюеву этот принцип базируется на том, что фактически любая косвенная тактика речевого ; воздействия предлагает читателю некоторую загадку — большей или меньшей трудности, разгадав которую, слушатель не только получит представление о содержании сообщения, но и поймет, по какой причине сообщение строится непрямо.

Таким образом, слушатель действительно приглашается к сотрудничеству: от того, как он сумеет «прочесть» сообщение, зависит и характер того, что он из сообщения этого получит.

Косвенная тактика речевого взаимодействия есть тактика интригующая, тактика «задействующая» личностные характеристики слушателя, тактика, включающая слушателя в сообщение. Очевидной особенностью косвенных тактик речевого воздействия является то, что они обеспечивают слушателю «свободу действий», как свободу инициативы и свободу фантазии. Ибо «разгадать» — значит проанализировать, значит перебрать в своем сознании несколько непригодных вариантов «отгадки», понять, почему они непригодны, и, может быть (!), в конце концов прийти к «правильному решению» (69) .

Осмысливая только что приведенную цитату, читатель может озадачиться: почему ее автор после словосочетания «может быть» поставил восклицательный знак, а словосочетание «правильное решение» закавычил? На мой взгляд, очень хорошо отвечает на этот вопрос евангельский эпизод, связанный с притчей Иисуса о злых виноградарях (Мф 21:33-41).

Был некоторый хозяин дома, который насадил виноградник, обнес его оградою, выкопал в нем точило, построил башню и, отдав его виноградарям, отлучился.

Когда же приблизилось время плодов, он послал своих слуг к виноградарям взять свои плоды; виноградари, схватив слуг его, иного прибили, иного убили, а иного побили камнями. Опять послал он других слуг, больше прежнего; и с ними поступили так же.

Наконец, послал он к ним своего сына, говоря: «постыдятся сына моего». Но виноградари, увидев сына, сказали друг другу: «это наследник; пойдем, убьем его и завладеем наследством его». И, схватив его, вывели вон из виноградника и убили.

Обращаясь к первосвященникам, старейшинам иудейского народа и фарисеям при помощи иносказательного языка, Иисус просто гениально смоделировал настоящее и будущее отношение к Нему Его оппонентов: коварство, бесстыдство, вероломство. Однако непрямой способ передачи сообщения, к которому прибег в данном случае Иисус, позволив сполна вовлечь адресат в атмосферу рассказа, фактически застиг их врасплох. На неожиданно поставленный Иисусом вопрос: «Когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями?», еще не отдавая себе в том отчета, слушатели вынуждены были сами подписать себе приговор: «Злодеев сих предаст злой смерти, а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои» (ст. 40 и 41). Таким образом они сами попали в ту западню, которую думали приготовить Иисусу (70) . Дальше евангелист Матфей подчеркивает, что «первосвященники и фарисеи поняли, что Он о них говорит» (21:45), и вот к какому «правильному решению» они пришли на основе своего «понимания»: «И старались схватить Его [Христа]» (21:46)…

Действительно, в учении Иисуса Христа доминирующим был непрямой способ речевого воздействия, реализовавшийся в Его учении притчами. Причем следует признать, что иначе и быть не могло: Иисус — Его природа как Богочеловека, Его земная миссия, жизнь, Его смерть и воскресение, — Сам представлял Собой опосредованный способ сказать человечеству о невидимом, трансцендентном Боге, постичь Которого путем непосредственного восприятия ни для кого из смертных не представлялось возможным. Таким образом, Иисус в каком-то смысле стал «метафорой» Своего Отца: Сам Он не был Отцом, как и Отец не был Сыном, но в Иисусе был Отец, как и Он в Отце (Ин 10:38). Такой же принцип метафоризации должен быть положен в основу проповеднического стиля священнослужителя, стремящегося донести до своих слушателей сокровища Божественных истин. Достаточно глубокие мысли высказывает по поводу непрямого способа коммуникации Иисуса и Его современников Е. Уайт в книге «Наглядные уроки Христа». В частности, она пишет:

В учении Христа притчами прослеживается тот же принцип, что нашел свое осуществление в Его земной миссии. Для того, чтобы мы могли обрести понимание Его Божественного характера, Его Божественной жизни, Христос, приняв на Себя наше естество, вошел в человеческую жизнь. Так Божественность была явлена через человечность, невидимая слава — через видимое человеческое обличье. Благодаря этому люди получили возможность в известном узнавать неизвестное, так вещи небесного порядка были открыты в земном; приняв образ людей, Бог открыл им Себя. Это же имело место и в учении Христа: неизвестное открывалось на примерах известного, Божественные истины — благодаря вещам, хорошо знакомым всем из повседневной жизни… Предметы естественного мира стали символами предметов мира духовного; то, что Его слушатели могли увидеть в природе и в своем быту, связывалось с истинами написанного Слова. Таким образом, ведя слушателей от мира естественного к царству духовному, притчи Христа представляют собой звенья цепи [одной] истины, которая соединяет человека и Бога, землю и небо (71) .

Несмотря на ту большую роль, которую играло в служении Христа учение притчами, они далеко не исчерпывали всех приемов, составляющих тактику непрямого речевого воздействия, которыми Он пользовался. Речи Иисуса отличались богатым различными средствами выразительности языком. Это хорошо можно увидеть на примере Нагорной проповеди, одними из лучших жемчужин которой являются изящная композиция Блаженств и следующие образные словосочетания: соль земли; свет мира; город, стоящий на вершине горы; йота закона; войти в Царство Небесное (12) ; вырви глаз и брось от себя; отсеки руку и брось от себя; небо — престол Божий, земля — подножие ног Его; левая рука твоя пусть не знает, что делает правая; собирайте себе сокровища на небе; око есть светильник тела; не можете служить двум господам; сучек в глазе брата и бревно в собственном глазу; не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга пред свиньями; тесные врата/узок путь и широкие врата/пространен путь; волки в овечьей шкуре… — что это, как не тропы и фигуры речи? Притом следует помнить, что здесь приведена ничтожно малая часть изобразительных средств, к которым прибегнул Иисус только в Нагорной проповеди, и опущены многочисленные противопоставления, риторические вопросы и восклицания, гиперболы, литоты, игра слов и другие приемы. Вероятно, именно это имела в виду Е. Уайт, когда, говоря о стиле проповедей Иисуса, подчеркивала его новизну и силу:

Когда Иисус обращался к людям с речью, Его слово было свободно от колебаний и неопределенности, от повторений и привычных фигур [речи]. Из Его уст исходила истина, облеченная в новые и интересные формы, что придавало ей свежесть нового откровения .

Ради собственных целей, продиктованных Его мудростью, Господь облекает духовные истины в фигуры [речи] и символы. Зачастую самые определенные и многозначные упреки высказывались Им в адрес обвинителей и врагов при помощи фигур речи, и они не могли найти в Его словах повода для того, чтобы осудить Его. В притчах и сравнениях Он видел лучший способ для передачи Божественной истины (выд. мной — Ю. Д.). Простым языком, используя фигуры [речи] и иллюстрации, почерпнутые из мира природы, Он открывал Своим слушателям духовные истины и доносил до них драгоценные принципы, которые, не свяжи Он Свои слова с волнующими сценами жизни, с опытом или миром природы, не задержались бы в умах людей и вряд ли оставили бы там след. Таким образом Он вызывал в них интерес и пытливость… и спустя время Его слушатели, глядя на вещи, с которыми Он связывал Свой урок, могли вспомнить слова Божественного Учителя (74) .

Очевидно, что стилем Своих проповедей Иисус, по сути, сформулировал совершенно новую знаковую систему, в которой по-новому были выражены вечные Божественные ценности и благодаря которой сформировался язык Божественного благовестия и собственно христианской проповеди как эталон всякого подлинно духовного красноречия. Похоже, именно это — насыщенность языка Иисуса тропами и фигурами речи, не лишавшая ее, тем не менее, простоты и ясности, — приковывало внимание к словам Иисуса, располагая многих людей слушать Его «с услаждением» (Мк 12:37). Видимо, наличие и этого фактора в речах Учителя позволило слушателям прийти к выводу о том, что перед ними Человек, Который «учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф 7:29), Человек, Чья речь была не похожа ни на чью другую (Ин 7:46). О таком даре каждый священнослужитель может лишь мечтать… Впрочем, лучше не мечтать, а молить об этом Бога.

Как бы это парадоксально ни звучало, но последующие слова, написанные великим Цицероном еще за век до произнесения Иисусом Христом Нагорной проповеди, достаточно точно описывают силу Его красноречивого слога и в какой-то мере даже раскрывают его секрет:

Что до самой словесной части, то… придает ей иной раз силу, а иной раз прелесть и повторение слов, и добавление близко и сходно звучащего слова, и повторение одного и того же слова то в начале, то в конце, то — с упором — и в начале, и в конце, так что получается стык; и присоедине ние, и нарастание, и повторение одного слова в разных значениях, и воз вращение к слову, и применение слов, сходных по падежным или однозвучным окончаниям или таких, которые равны или подобны друг другу по длине. Есть еще и особого рода усиление слов, и обратное нерасположение, и благозвучная перестановка, и противоположение, и бессоюзие, и отклонение, и оговорка, и восклицание, и умаление и повторение в разных падежах, и перекличка отдельных слов, относящихся к отдельным предметам, и обоснование обсуждаемого, а равно и обоснование его сторон в отдельности, и уступка, и еще другого рода сомнение, и неожиданность, и перечисление, и другого рода поправка, и расчленение, и непрерывность, и недоговоренность, и сопоставление, и ответ самому себе, и переименование, и разобщение, и порядок, и отношение, и отступление, и описательное выражение. Вот приблизительно каковы приемы, — а их может быть и еще больше! — украшающие речь мыслями и словесными оборотами. (75)

Более того, не только Христос, но практически все библейские авторы в большей или меньшей степени использовали косвенную тактику речевого воздействия на своих читателей. Уже в античности, задолго до возникновения христианства, совокупность языковых приемов, используемых для придания речи большей силы, красоты и убедительности, получила название «тропов» и «фигур речи». Одной из задач, которую должен ставить перед собой всякий священнослужитель, является не только их понимание, но овладение механизмом их продуцирования. Так мы подошли к наиболее интригующей и многообещающей области ораторского искусства, — к вопросу о тропах и фигурах речи.

Фигуры речи и тропы в проповеди священнослужителя

Прежде чем дать определение тропам и фигурам речи, показать классификацию и, снабдив примерами, представить широкий перечень имеющихся в языке изобразительных средств, несколько слов необходимо сказать о паралогике как основе всякого фигуративного языка.

Как известно, все слова, начинающиеся греческой приставкой пара-, обозначают область, прилежащую к той, что обозначается основой слова, но от нее отличную. Поэтому термин «паралогика» буквально должен означать то, что не является логичным, что противоречит известным законам логики как науки о правильном мышлении. Применительно к способу словоупотребления и построения высказываний данный термин подразумевал «негативное использование законов логики и преобразование их в законы паралогики», что «создавало смысловые эффекты необыкновенной силы. Эти эффекты были каталогизированы в виде многочисленных тропов (трансформаций значений) и фигур (трансформаций структур). Используя богатейшие возможности естественного языка, паралогика существенно расширяла логическую практику и сильно обогащала ее» (76) . Таким образом, предполагая отношение к законам логики как к нестрогим и вполне допускающим исключения, паралогика устанавливала иные отношения между объектами суждений, специфика которых состояла в следующем:

а) любые объекты и в любом количестве могут быть сопоставлены друг с другом, то есть поставлены в отношения аналогии;

б) сопоставляемые объекты взаимокоррелируемы (при этом каждый троп и каждая фигура задает свою модель корреляции) и взаимозаменяемы (77) .

Действительно, на первый взгляд может показаться, например, что нет никакой логики в том, чтобы имя Божье назвать крепкой башней, как это делается в Притч 18:10, поскольку указанные понятия принадлежат чуждым друг другу областям — абстрактно-понятийной и конкретно-предметной. Данное высказывание из Книги Притчей нельзя назвать строго научным и логичным, поскольку совершенно не ясно, каков объем, точное содержание каждого использованного в нем понятия и каков характер отношений между объектами данного суждения — условие, имеющее ключевое значение для логики как науки о правильном мышлении человека. Однако с точки зрения паралогики как области, в которой преобладают «позитивные аналогии логических ошибок» данное высказывание безупречно, а в стилистическом отношении даже красноречиво.

Итак, что такое «троп» и «фигура речи»? Как классифицируются эти изобразительные средства, присущие любому языку?

Троп (с греч. — «поворот») есть такой оборот речи, слова или выражения которого употребляются не в прямом, а переносном значении. При использовании говорящим тропов в сознании адресата появляются два смысла, два значения такого слова или такого выражения — прямое и переносное. Таким образом, троп есть такой прием выразительности, который реализуется на уровне слова или словосочетания. Два основных признака тропа — это, во-первых, его аналогический характер и, во-вторых, его паралогичностъ. Как было верно подмечено Е. Клюевым, «именно преобразование правил аналогии — соединение принципиально несоединимого, сочетание принципиально несочетаемого и т. п. — позволяет осуществлять те «тропеические» операции со значениями слов, которые обычно упоминают исследователи» (78) .

Чтобы лучше понять смысл сказанного, особенно что касается «соеди нения принципиально несоединимого и сочетания принципиально несочетаемого», хотелось бы привести размышление о природе тропов М. Чистякова, автора известного в XIX веке «Курса теории словесности»:

Сознавая в себе присутствие жизни, сперва, конечно, животной, а потом и духовной, умственной, и может быть, предполагая подобные начала деятельности в целой природе, человек стал оживотворять и одухотворять все предметы; ему хотелось бы в них найти своих братьев и слышать отзыв, ответ на свое сочувствие, он хотел приблизить их к себе и говорить с ними, как с своими родными, и о них, как о себе. Как бы то ни было, только в названиях вещей есть много человеческого. Так, например, молния падает на темя гор (здесь и далее в цитате курсив и выд. Ю. Д.); церкви имеют золотые маковки; июль есть макушка лета; у нас много рябин и ракит кудрявых; земля покрыта черепом; на черепки разбивается кувшин; …платье морщится, река морщится; …река устьем входит в море; крепость оканчивается острыми зубцами; гребень состоит из зубьев, …серп от работы иззубривается; …колоколу дан язык; …во внутренности земли, в ее утробе и в ребрах гор скрыты золотые и серебряные жилы; сквозь кожицу яблок и некоторых цветов видны жилки; в средине находятся косточки; …мы берем чайник, сливочник, нож заручку; стол стоит на ножках; в экипаже есть подножки, у гор — подножие; …звезды, месяц, солнце глядят на землю и глядятся в воду; ветер шепчет и шепчется; бор, море ропщут, говор дубровы смешивается с говором птиц; когда спит небо и дремлет земля, в долине иногда слышен лепет ручья, которого ленивые струйки пробираются между камешками; плакучие ивы и березы, склонившись с берега, купают свои головы в воде речки или озера; задумчивые акации и кипарисы осеняют могилы… мы в земле видим живое лице; слышим, как она стонет, когда хмурится небо, свищет ветер, молния пробегает по хребтам гор, и голос грома отзывается в сердцах их; весной она оживает, пробуждается от сна, улыбается вместе с небом, одевается зеленью, умывается дождем или росою, убирается цветами; тут настает общий праздник, общий пир; солнышко играет, насекомые поют и пляшут; к лету нарождается много плодов; осенью цветы склоняют головки на грудь своей матери — сырой земли; деревья роняют листы, уныло помавают своими вершинами; их бьет дождь и гололедица; все или замирает, или мертвеет; птицы прощаются с знакомыми местами и летят туда, где постоянно царствуют весна и лето; а здесь, на севере, природа облекается в саван и спит смертным сном до тех пор, когда солнце снова бросит на нее свои благодатные лучи, повеет теплый дух, и для нее настанет светлый день воскресения и обновления. Так-то русский видит в природе или всего себя с телом и душой, с оттенками своих чувств, страстей, боязней, находит в ней драму своего существования, символ своей судьбы и прознаменование замогильных надежд. Но это не у одних нас; то же мы, без сомнения, найдем в языке каждого народа […] (79) .

Тропы делятся на две основные группы: собственно тропы и не собственно тропы. Если учесть, что критерий истинности обеспечивает соответствие высказывания действительности, а критерий искренности — выражение мыслей и чувств, присущих говорящему, можно говорить о том, что в первую группу входят тропы, связанные с нарушением критерия истинности, а во вторую — связанные с нарушением критерия искренности. На последующих примерах можно будет увидеть, как реализуются названные критерии, но сначала нужно определить понятие риторической фигуры.

Риторическая фигура, или фигура речи, представляет собой более емкую, в сравнении с тропами, категорию. Латинское слово figura обозначает оборот речи, очертание, изображение, вид. Вообще, фигуры речи — это особые формы синтаксических конструкций, с помощью которых усиливается выразительность речи, ее воздействующая направленность. Можно также говорить о том, что фигуры — это приемы выразительности, которые реализуются в тексте, равном предложению или большем, чем предложение, в отличие от категории тропа, которая чаще всего реализуется на уровне отдельных слов и словосочетаний. Однако неправильно утверждать, что фигуры речи не могут быть реализованы в одном слове, что это свойственно исключительно тропам. Трансформируя структуру слова (в отличие от тропа, который позволяет трансформировать его значение), риторическая фигура вполне может реализоваться и на уровне отдельных слов, что приведет к образованию так называемой микрофигуры. Если же фигура речи реализуется на уровне предложения или группы предложений, ее принято называть макрофигурой.

Собственно тропы: перечень, определения, примеры

К собственно тропам, содержание которых обусловлено нарушением критерия истинности (верность действительности), относятся:

1. Метафора (с греч. «перенос») — один из основных видов тропов, состоящий в переносе названия с одного предмета на другой по сходству этих предметов. Это — основное средство изображения внутреннего мира человека, его духовной и эмоциональной жизни. В основе всякой метафоры лежит сравнение, структурными элементами которого являются два сравниваемых предмета (то, что сравнивается, и то, с чем это сравнивается), а также признак, или термин сравнения, по которому эти предметы сопоставляются. Например, назвав имя Божье крепкой башней, библейский автор сопоставил два совершенно разного порядка предмета (имя Божье и башню) по общему для них признаку — «прочность, незыблемость».

Метафоры бывают пяти видов: резкая метафора, стертая метафора, метафора-формула, развернутая метафора и реализованная метафора.

* Признаком резкой метафоры является сведение вместе далеко отстоящих друг от друга понятий. Пример: Зависть — гниль для костей (Притч 14:30).

* Стертая метафора представляет собой такое общеупотребительное выражение, фигуральный характер которого уже не ощущается. Пример: Чистое сердце.

* Метафора-формула отличается от стертой метафоры еще большей стереотипностью и, в некоторых случаях, невозможностью ее преобразования в нефигуральную конструкцию. Пример: Глазами веры.

* Развернутая метафора позволяет последовательно расширить лежащее в ее основе сравнение и создать значительно больший, чем одно словосочетание, фрагмент текста. Например, в своем комментарии на Пс 30 известный проповедник Савонарола создает такую расширенную метафору: Печаль меня осаждает [описательный глагол]: окружила меня огромным и могучим войском, взяла в плен мое сердце: голося и бряцая оружием, не снимает осады с меня ни днем, ни ночью.

Мои друзья воюют в ее рядах и стали врагами мне. Все, что я вижу, и все, что я слышу, пребывает под знаменем печали. Как больному в лихорадке, которому все сладкое представляется горьким, так и мне — все представляется сплошной болью и печалью. Эта печаль тяжким грузом давит на сердце мое. Это яд аспидный, чума смертоносная, возроптавшая против Бога. Она беспрерывно богохульствует и подталкивает к отчаянию… Но опять печаль возобновляет атаку и возвращается с большим войском. На сей раз вооружена она мечами и копья-ми. а действует с огромным рвением — и вот она окружает наш город. Устрашил меня рев ее всадников… При этих словах печали из недр ее войска поднялся столь великий шум, гам, бряцанье оружием и рев труб, что едва можно было вынести его, и если бы моя любимая надежда не поторопилась мне на помощь, то печаль увлекла бы меня, сидящего в цепях, в свои владения… Горе мне! Опять возвращается печаль. вооруженная ужасным оружием. Но на сей раз знаменосец ее — правосудие, а следом за ним — неисчислимое войско. В руках каждого пехотинца — копье. Вижу повсюду орудия смерти. Беда мне, погиб я! .. И тотчас надежда сошла с неба, прикоснулась ко мне, приободрила меня, подняла с колен и молвила так: «Когда же ты повзрослеешь? Доколе будешь ты пребывать в учениках?»… С этими словами надежда вознеслась на небеса, приободрив и чудотворно утешив меня. * Реализованная метафора предполагает такое использование метафорического языка, при котором его фигуральный характер как бы не учитывается. Пример: Мне пришлось проглотить этот упрек, и тут же я почувствовал боль в желудке.

Ввиду того, что чаще всего проповеднику приходится говорить о вещах невидимых (Бог, спасение, вечная жизнь, праведность и т. д.), овладение метафорическим языком как одним из наиболее действенных средств для того, чтобы невидимое сделать зримым и осязаемым, является не излишеством, а настоятельной необходимостью. «Если вам кажется, что метафора — просто украшение, причуда ораторов и поэтов, вы серьезно ошибаетесь, — пишет К. С. Льюис. — Мы просто не можем говорить без метафор об отвлеченных вещах. В труде по психологии и по экономике не меньше метафор, чем в молитвеннике или сборнике стихов. Всякий филолог знает, что без них обойтись нельзя… всякая речь о вещах, не уловимых чувствами, метафорична в самой высшей степени» (80) .

2. Синестезия (с греч. «одновременное восприятие») — троп метафорического типа, состоящий в том, что оратор пытается о чем-то сказать, «задействуя» для этого сразу несколько областей чувств. Пример: Никогда не рассказывайте о себе так, чтобы ваше слово ослепляло слушателей.

3. Аллегория (с греч. «иносказание») — еще один троп метафорического типа, с помощью которого говорящий «последовательно переводит мысль в «картину». Впоследствии «картина» должна быть снова разгадана как мысль» (81) . Пример: Троица есть крест для катафатического богословия (H. Лосский). Другой пример — отрывок из рассказа Салтыкова-Щедрина «Рождественская сказка», передающий проповедь-аллегорию одного «сельского батюшки»:

Много столетий тому назад. — сказал он. — в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную Отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом: она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба Его и видела Его воскресение. И когда Человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство Своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни. Итак, будем любить Бога и друг друга — таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, но станем добрее и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

4. Прозопопея (с греч. «человек» и «делать») — вид аллегории, состоящий в олицетворении, или персонификации, когда неодушевленному предмету приписываются признаки одушевленного. Пример: Последние слова Апокалипсиса дышат неистребимой надеждой на скорое возвращение некогда утраченного Рая.

5. Метонимия (с греч. «переименование») — троп, который состоит в переносе именования (названия) предмета на другой предмет, но не по сходству какого-то признака или признаков, как в случае с метафорой, а по смежности (близости) данных предметов. С помощью метонимии часто называют:

* предмет по его свойству (наиболее характерному): радость моя, счастье мое, любовь моя — о человеке, который доставляет радость, вызывает любовь, дарит счастье;

* предмет по производителю действия: читал Чехова, купил Толстого.

* содержимое по предмету, его содержащему чайник кипит (вода в чайнике), печь трещит (дрова в печи);

* время по предмету (явлению), характеризующему это время: учиться до седых волос, любить до гроба.

* И др.

6. Синекдоха (с греч. «соотнесение») — троп (иногда рассматривается как вид метонимии), состоящий в представлении части какого-то целого в качестве всего целого или наоборот. Примеры: зарабатывать на хлеб, на предложения Америки [вместо президента Америки] о сокращении ядерных вооружений Москва [вместо Россия или, точнее, ее руководство] ответила отказом: не поверить устам Господним: почувствовать на себе руку Господню.

7. Антономазия (с греч. «перенаименование») — (а) замена имени прозвищем, описательным эпитетом или (б) наоборот: использование имени собственного вместо имени нарицательного. Примеры: (а) Предающий же Его [вместо имени Иуды] дал им знак... (Мф 26:48); (б) Вселенная, взирая на сие кровавое позорище [Бородинское сражение], познала могущество и храбрость россов; гадая, она рекла в сердце своем: рано ли. поздно ли кроткий Давид [российское войско] победит гордого Голиафа [французы]?

8. Гиппалаг (с греч. «переставлять», «обменивать») — один из редко используемых тропов, заключающийся в перестановке слов в привычных, устойчивых словосочетаниях с ясными отношениями между их компонентами. Пример: Чем лучше, тем быстрей: Лучше никогда, чем поздно.

9. Эналлага (с греч. «поворот», «перестановка») — намеренное перемещение той или иной грамматической категории слова/словосочетания (части речи, рода, числа, падежа и т. д.) в позицию, противоречащую правилам грамматики. Пример: Не мечтайте о завтра.

10. Эпитет (с греч. «приложенное») — один из самых распространенных тропов, заключающийся в образном определении предмета (явления, действия), передаче его характерного признака. В этом смысле эпитет очень близок метафоре и не всегда можно провести между ними разграничительную линию. Пример: Высокая честь, призрачные надежды, глубокая мысль, головокружительное обаяние.

11. Оксюморон (с греч. два значения: «острый» (остроумный) и «глупый, нелепый») — один из видов парадоксального тропа, объединяющего в одном понятии два антонима. Пример. Обогащение нищетой: Смертоносная жизнь: Живой труп.

12. Антитеза (с греч. «противопоставление», «противоположение») — троп, который, в отличие от оксюморона, не объединяет понятия, а разъединяет их, что позволяет достичь между ними отношения контраста. Пример: О горнем помышляйте, а не о земном (Кол 3:2); Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут (Мф 6:20, 21).

13. Антиметабола (с греч. «взаимообмен») — разновидность антитезы, зачастую «обогащенная» еще одним признаком — употреблением слов, фонетически близких друг другу. Примеры: Рассудочное постижение Слова Божьего должно не подменять собой встречи с живым Богом, а оттенять такую встречу; Суббота для человека, а не человек для субботы (Мк 2:27); На одного человека, произносящего: «Говори. Господи, ибо слушает раб твой», приходится десять, произносящих: «Слушай. Господи, ибо говорит раб Твой».

14. Эмфаза (с греч. «показывать») — любое интонационное выделение слова, а также использование слов с широким значением в более узком, что имеет целью подчеркнуть необходимый в данном контексте смысл. Примеры: Неужели это все было сделано вами! (ср.: неужели это все было сделано [а не куплено] вами?): Нам надо поговорить (о выяснении отношений).

15. Климакс (с греч. «лестница») — вид тропа, заключающийся в последовательном расширении, нарастании значений идущих друг за другом слов. Пример: Я вас приглашаю, прошу, умоляю, наконец.

16. Антиклимакс — троп, обратный климаксу, что предполагает не расширение значения, а его сужение. Пример: Грандиозные замыслы руководителя быстро утрачивали свой масштаб, все больше напоминая ненаучную фантастику, пустые мечтанья, просто глупую затею.

17. Антанакласис (с греч. «отражение») — троп, «играющий» многозначностью слов: повторяя какой-то фрагмент речи, говорящий употребляет в нем внешне одинаковые слова, значения которых, тем не менее, значительно разведены друг от друга. Примеры: Композитор уже давно напи-сал оперу, но опер так и не приходил: деньги были в мешках, а мешки — под глазами.

18. Амфиболия (с греч. «двусмысленность») — троп, близкий к антанакла-сису, но отличающийся от него тем, что аналогия проводится не между двумя словами, одинаковыми внешне, но разными по значению, а между двумя значениями одного и того же слова. Пример: Человек вышел из себя и до сих пор не вернулся.

19. Зевгма (с греч. «сопрягать») — еще один троп, основанный на многозначности слов, суть которого заключается в соотнесении двух внешне не сочетающихся между собой понятий. Этим достигается эффект комизма, как в следующем примере: Путешественник никак не мог перевести дыхания и… стрелку часов.

20. Каламбур (с фр. «игра слов») — троп, позволяющий преобразовывать значения слов, которые звучат похожим образом, но имеют разные значения. Пример: Один и в одиночке, голодный и холодный, я падал в падаль.

21. Тавтология (с греч. «то же слово») — троп, благодаря которому удается тонко «обыграть» значение какого-то предмета, явления, данности и т. д. Это достигается путем использования очень близких по значению слов, как правило, разделенных только союзом «и». Примеры: В общем и целом: Отныне и впредь: Чепуха и вздор.

22. Плеоназм (с греч. «иметься в избытке») — близкий к предыдущему троп, который заключается в выделении дополнительных нюансов слова или словосочетания. Примеры: В самом центре: Один-единственный.

Несобственно тропы: перечень, определения, примеры

К несобственно тропам, содержание которых обусловлено нарушением критерия искренности (верность себе), когда преимущественно этические причины делают для проповедника невозможным или нежелательным сказать о чем-то, относятся:

1. Апосиопеза (с греч. «умолкший») — прием, заключающийся в «сокрытии» говорящим того, что и так очевидно для слушателей. Пример: Наконец, между Давидом и Вирсавией произошло то. чего они так желали, но о чем было предосудительно даже думать.

2. Астеизм (с греч. букв, «столичность», перен. «остроумие») — несобственно троп, заключающийся в том, что говорящий сам себе делает комплимент или высказывает чаще всего в свой адрес похвалу в форме порицания. Пример: Только такой бестактный человек, как я. мог сказать вору: «Хватит!»

3. Паралепсис (с греч. «пропуск») — несобственно троп, состоящий в произнесении говорящим того, о чем он якобы намеревается умолчать. Пример: Я уже не стану говорить о том, как сильно все это мне успело надоесть.

4. Преоккупация (с греч. «внедрение») — похожий на предыдущий троп, позволяющий говорящему утверждать то, что, как кажется на первый взгляд, он отрицает. Подобное отрицание на самом деле является утверждением, поскольку есть вещи, отрицанию не подлежащие по определению. Пример: Думайте что хотите, но перед вами не грешник, а человек, который никогда не лжет.

5. Эпанортоза (с греч. «самоисправление») — невольная поправка, уточнение говорящим какого-то слова, что вызвано желанием до конца быть искренним. Пример: На экзамене студент неоднократно заглядывал в тетрадь соседа по парте — скажем так, списывал.

6. Гипербола (с греч. «избыток», «преувеличение») — перенос признаков одного предмета на другой, с ним сравниваемый, при явном несоответствии величин сравниваемых предметов. Пример: Беззакония наши стали выше головы, и вина наша возросла до небес (Езд 9:6); Бог во мне больше меня самого (Августин).

7. Литота (с греч. «скромный», «незначительный») — троп, обратный гиперболе. Примеры: Имея на все свое мнение, этот человек никогда ни с кем не соглашается: Моя жизнь пролетела во мгновение ока.

8. Перифраз (с греч. двусложное слово: «вокруг» и «выражение») — передача сути какого-то понятия через несколько других, при условии, что первое не называется. Пример: В церкви царило оживление: из РУК в руки переходили пачки буклетов с приглашениями, город разбивался на секторы, за дверями проходило заседание совета общины… казалось, каждый понимал свое место в общем деле [описание подготовки общины к евангельской кампании].

9. Аллюзия (с лат. «намек») — троп, воплощающий собой средство непрямого информирования. Это значит, что адресат сообщения получает высказывание, которое может понять и буквально, но должен расширить, дополнить его работой собственной мысли. Категория намека подразумевает «додумывание» адресатом высказывания говорящего. Чем удачней намек — тем больше вероятность, что адресат восстановит невысказанное. Пример: Мы не от любодеяния рождены. — говорили иудеи Иисусу, — одного Отца имеем. Бога (Ин 8:41). Этими словами Иисусу намекали на не совсем ясные для людей обстоятельства Его рождения.

10. Эвфемизм (с греч. два значения — «хорошее» и «слово») — прием, заключающийся в непроизнесении слов, попадающих в том или ином контексте под табу, и их замене более «благозвучными». Пример: Хорошо человеку не касаться [вместо совокупляться] женщины (1 Кор 7:1).

11. Антифразис (с греч. «противоположный по смыслу») — троп, заключающийся в использовании слова, смысл которого противоположен присущему ему значению. Примеры: Мне до сих пор не понятно, как этим артистам [хотя это не артисты, а преступники] удалось перейти границу незамеченными: Наш любимый [любимый ли?] преподаватель составил тест, сдать который в лучшем случае можно на тройку.

12. Риторический вопрос есть утверждение чего-то в форме вопроса, ответ на который очевиден, попытка задать вопрос фактически не задавая его. Примеры: Этим ли вы приводитесь в заблуждение, не зная Пи-

саний. ни силы Божьей? (Мк 12:24); Ты убил, и еще вступаешь в наследство? (3 Цар 21:19).

13. Риторическое восклицание — естественная для говорящего реакция на какую-то ситуацию. Троп, очень близкий с предыдущим. Примеры: «О времена! О нравы!» (Цицерон). Бедный я человек! (Рим 7:24).

14. Риторическое обращение — троп, очень близкий к риторическому вопросу и риторическому восклицанию, но в отличие от них в большей степени выражает отношение говорящего к адресату своего сообщения. Для достижения дополнительного риторического эффекта возможна «игра» конфликтными отношениями, существующими между подлинным отношением к собеседнику и тем, что выражается в обращении. Примеры: Дорогие братья и еше более дорогие сестры!.. Дорогие воры! Двери можно не взламывать — на даче ничего ценного нет.

Прежде чем перейти к описанию фигур речи, необходимо сказать о том, что при использовании в своих проповедях широкого спектра тропов священнослужитель должен руководствоваться чувством меры и здоровым вкусом. Первое должна подсказать интуиция и взвешенная самокритика, в то время как второе есть плод чтения хорошей литературы. Если пренебречь чувством меры, тогда слог проповедника станет пестрить остротами, которые поначалу будут интриговать и щекотать слух, но очень быстро наскучат, поскольку в церковь люди приходят не для получения уроков изящной словесности (хотя в этом ничего изящного нет), а за хлебом жизни, говорить о котором нужно в подобающем стиле. Если же не воспитать в себе здорового вкуса (что достается большими трудами), это может привести к самовлюбленности, когда проповедник больше будет любить не то, что он делает или во имя Кого он это делает, а то, как ему это удается. В таком случае ему просто не избежать фактического вырождения его служения в псевдориторическую забаву так и не состоявшегося оратора.

Фигуры речи: перечень, определения, примеры Микрофигуры

Как уже было отмечено, функция фигур речи состоит в преобразовании структуры слова (микрофигуры), предложения или группы предложений (макрофигуры). К микрофигурам относятся:

1. Метатеза (с греч. «перестановка») — структурное преобразование слова, которое влечет за собой появление дополнительного оттенка в его значении, оттенка подчас комического. Примеры: Лгасность: Моя догорая: Интертрепация поступка.

2. Анаграмма (с лат. «перестановка букв») — «миграция» нескольких звуков одного слова в состав другого, смежного. Примеры: Пуленепрони-цаемое стекло: Прихватизация: Судьбосносный год.

3. Анноминация (с лат. «инонаименование») — создание на основе двух слов третьего, значение которого представляет собой синтез заключенных в них смыслов. Пример: Правление всласти.

4. Гендиадис (с греч. «одно через два») — создание из одного, как правило, сложного слова двух других, каждое из которых получает самостоятельное значение. Пример: Ваше описание случившегося не прав-до подробно. (В данном случае гендиадис используется вместе с анаграммой.)

5. Аферезис (с греч. «удаление») — деформация речевой единицы путем усечения ее начальной буквы, приставки или большей части слова с левой стороны. Пример: Приезд скорой мощи ничего не дал: Открытие фестиваля откладывается.

6. Апокопа (с греч. «отсечение») — то же, что аферезис, только отсечение происходит с правой стороны слова. Примеры: Осуществление расчета по безналу: Вернуться из универа.

7. Синкопа (с греч. «отрубленный») — фигура, в которой в отличие от двух предыдущих видов фигур изменение в структуре происходит в средней части слова, которая намеренно опускается говорящим с целью придания дополнительных смыслов той или иной лексической единице. Примеры: Заословатое лицо: Пердическое издание.

8. Синерезис (с греч. «стяжение») — фигура речи, заключающаяся в количественном преобразовании слоговой структуры слова с целью придания ему дополнительного, как правило, негативного смыслового оттенка. Примеры: Педагогицький совет. Здрасьте. уважаемые члены комиссии.

9. Протеза (с греч. «добавление») — микрофигура, очень напоминающая аферезис, но отличающаяся от этой микрофигуры тем, что начало слова не усекается, а расширяется одной или несколькими дополнительными буквами. Примеры: Фоккультизм: Распирант: Думапомрачение.

10. Парагога (с греч. два значения — «около» и «ведущий») — то же, что и протеза, за исключением того, что добавление осуществляется не в начале слова, а в конце. Пример: Бандитизация всей страны.

11. Эпентеза (с греч. «вставка») — фигура, состоящая в добавлении звуков в середине слова. Пример: Почему Вы не писали мне так доооооолго?

12. Полиптотон (с греч. два значения — «много» и «случай») — повторение в предложении одного и того же слова, но в разных формах. Пример: У меня к вам есть дело: следователь из прокуратуры приходил и сообщил, что завел на вас дело.

13. Этимологическая фигура связана с этимологией (раздел языкознания, в котором изучается происхождение слов) и заключается в расположении однокоренных слов таким образом, что между ними образуется очень тесное единство, обусловленное не просто близким «соседством», но смысловой близостью. Примеры: Евангелие, и только Евангелие может вернуть человеку человека: В каждой шутке есть доля шутки.

14. Использование разных по смыслу слов, но с повторяющимися согласными (аллитерация — с лат. «к» и «буква») или гласными (ассонанс — с лат. «повторяю») звуками. Примеры: (1) От дачников никакой отдачи: (2) Трижды встревоженный трус.

Макрофигуры (конструктивные)

К разряду конструктивных относятся макрофигуры, благодаря которым части, входящие в синтаксическую структуру целого, приобретают такие качества, как симметричность и пропорциональность. Соответственно деструктивными являются макрофигуры, употребление которых лишает синтаксическое целое перечисленных качеств.

1. Параллелизм (с греч. «соположенный, находящийся рядом») — одна из древнейших фигур, которую отличает «однотипность синтаксических конструкций, представленных в смежных или отстоящих недалеко друг от друга частях сообщения» (82) . При параллелизме автор передает содержание своего сообщения, проецируя смысл одной синтаксической конструкции на другую. Чаще всего этим достигается эффект контраста, иногда — конфликта. Примеры: Но многие, сегодня первые, будут последними, и последние — первыми (Мф 19:30 -П. К.); Тише едешь — дальше будешь.

2. Изоколон (с греч. «равночастие») — повтор «отрезков речи приблизительно одинаковой продолжительности и намеренно приведенных в равновесие между собой» (83) . Примеры: Голгофа — это любовь Отца распинающая, любовь Сына распинаемая, любовь Духа торжествующая (митрополит Филарет (Дроздов)); Пришел, увидел, победил (Юлий Цезарь).

3. Эпаналепсис (с греч. «повтор») — одна из простых фигур, состоящая в воспроизведении однотипной структуры синтаксического целого. Пример: Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! О. кто дал бы мне умереть вместо тебя. Авессалом, сын мой, сын мой! (2 Цар 18:33).

4. Анафора (с греч. «поднимать наверх», «приводить назад») — повтор начального слова или словосочетания предложения в начале одного или сразу нескольких последующих предложений. Пример: Блаженны нищие духом… Блаженны плачущие… Блаженны кроткие… (Мф 5; ср. Пс 28).

5. Эпифора (с греч. «дополнять, прибавлять») — то же, что и анафора, только повторяется не начальное слово или словосочетание исходного предложения, а последнее. Пример: Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его. Славьте Бога богов, ибо вовек милость Его. Славьте Господа господствующих, ибо вовек милость Его… (Пс 135:1-3).

6. Анадиплозис (с греч. «удвоенный») — повторение окончания одного предложения в начале другого, следующего за ним. Пример: Повышение цен вызвало в народе панику. Паника среди населения является самым плохим знаком для власть предержащих.

7. Симплока (с греч. «сплетение, сцепление») — повторение в смежных предложениях того же начального слова и того же последнего. Пример: Кто сеет скупо, то скупо и пожнет: а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет (2 Кор 9:6).

8. Диафора (с греч. «разносить, различать») — неоднократное употребление в рамках одного предложения или в нескольких предложениях одного и того же слова, которое при всяком новом употреблении приобретает отличное от предыдущего значение. Пример: Свобода, которую нам так навязчиво предлагает мир, не есть свобода жить, но свобода погибать.

9. Хиазм (с греч. «перекрещивание», по подобию греческой буквы c) — такое расположение членов предложения, при котором в определенном соответствии между собой оказываются первый и четвертый из них, а также второй и третий, или в другом варианте — первый и третий и второй и четвертый. Хиазм невозможен (бессмыслен) при отсутствии противопоставления, фокусом которого является один из двух членов его второй части. Пример: Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть: держи открытыми глаза твои, и будешь досыта есть хлеб (Притч 20:13).

10. Эпанодос (с греч. «отход, отступление») — зеркальное (в обратном порядке) повторение слов в предложении. Пример: Оптимист — это плохо скрывающий себя пессимист, а пессимист — также плохо скрывающий себя оптимист.

11. Асиндетон (с греч. «несвязанный») — фигура, заключающаяся в наличии бессоюзной грамматической связи между членами предложения.

Пример: Сомнения, страхи, ночные кошмары, неоднократные попытки к самоубийству… — депрессия становилась вторым осязаемым «я» человека.

12. Полисиндетон (с греч. два значения — «много, сильно» и «связанный») — риторическая фигура, обратная асиндетону, таким образом предполагающая наличие в предложении многочисленных союзов. Примеры: Все философские поиски смысла рождали новые формы бессмысленности, а бессмысленность побуждала человека начинать эти поиски заново, но уже не было сил, а только безысходность да мертвящая тишина космоса: Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе. Господе нашем (Рим 8:38-39).

13. Киклос (с греч. «круг»), или анадиплосис (с греч. «сверхприбавка»), — использование одного и того же слова или группы слов в начале и в конце фразы или предложения. Я совсем запутался в жизни, мне трудно понять, зачем я родился на этот свет… я совсем запутался.

Макрофигуры (деструктивные)

1. Инверсия (с лат. «перестановка») — изменение «естественного» порядка слов в предложении на «неестественный» с целью акцентирования нужного говорящему слова. Пример: Бесчестье, с сожалением должен констатировать, навлекло на все общество ваше поведение.

2. Анастрофа (с греч. «переворот») — изменение обычного (прямого) порядка слов с целью усиления выразительности, введения дополнительных оттенков смысла. При произнесении слово, которое переставляется, выделяется интонационно. Пример: Церковь одна (название книги А. Хомякова).

3. Эллипсис (с греч. «нехватка, пропуск») — «выпадание» целых фрагментов высказывания без ущерба для понимания целого. Примеры: Родители — на работу, дети — в ШКОЛУ, кошка — отсыпаться после ночной охоты: Ты — мне, я — тебе.

4. Парцелляция (с фр. «часть») — макрофигура, заключающаяся в обособлении части внутри целого, что позволяет членам предложения обособиться в самостоятельные предложения. Пример: После ремонта в доме пришлось наводить порядок. Полный. В каждом углу.

5. Гипербатон (с греч. «переставленный»)-тоже фигура обособления, напоминающая примечание или оговорку. Пример: В этом выступлении не было ничего, даже бессмысленности.

6. Тмезис (с греч. «вставка») — разделение двух синтаксически связанных между собой слов вставкой третьего или группы слов. Пример: Падение самолета — ох уж эти диспетчеры! — было таким неожиданным.

7. Анаколуф (с греч. «непоследовательный») — фигура, нарушающая упорядоченность отношений между частями предложения или его членами. Единый между говорящим и слушающими ситуационный контекст имеет ключевое значение для того, чтобы анаколуф «сработал» как риторический прием. Пример: Мы вас любим и ценим переехал на ПМЖ за океан.

8. Конкатенация (с лат. «сцепление, цепь») — макрофигура «загромождения», синтаксическая конструкция которой напоминает собой несколько концентрических (с общим центром) кругов, что создает впечатление, будто в этой конструкции точка поставлена не будет. Пример: Недобор студентов создал большие сложности для финансового положения учебного заведения, которое и так с трудом выживало, поскольку общая экономическая ситуация в стране была не из простых, особенно ввиду последнего неурожая и продолжающейся войны в Чечне, которой никак не удается добиться независимости от России.

Таким образом, заканчивая говорить о фигурах речи, следует еще раз со всей настойчивостью подчеркнуть, что восприятие фигур как чего-то внешнего по отношению к языку никогда не было свойственно риторике. Даже на ранних этапах становления этой науки фигуры рассматривались как органическое свойство языка, как одна из по праву принадлежащих ему областей, без которых язык (и особенно живой язык) немыслим. То есть речь изначально шла не о том, чтобы «делать фигуры из языка», но о том, чтобы, находя фигуры в языке, использовать их как можно эффективнее, а именно — при их посредстве делая сообщение наиболее точным (84) .

Наконец, важно сказать и о нравственной ответственности христианского оратора в том, что касается использования им в проповеди всего многообразия существующих языковых средств выразительности. Один из видных отцов Церкви II века Тертуллиан сказал, что «язык — это зверь, посаженный в клетку губ с решетками зубов» (85) , и обуздать этого зверя совсем не легко. Каждый священнослужитель просто обязан применять к своей речи (причем как кафедральной, так и повседневной) самые строгие требования, обусловленные ясными библейскими принципами словоупотребления. Если ими пренебрегать, красноречие может превратиться в злоречие, что станет настоящим бесчестьем для Церкви и нанесет урон имени Божьему на земле. Апостол Павел оставил на сей счет немало правил словоупотребления, забывать о которых пастору нельзя ни на минуту. Так, он пишет о том, чтобы слово христианина всегда было «с благодатью, приправлено солью» (Кол 4:6) и чтобы никакое «гнилое» слово не исходило из уст наших, «а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим» (Еф 4:29). Никакое злоречие или злословие не подобает христианину, тем более христианскому проповеднику (см. Еф 4:31; 1 Кор 5:11; 6:10). Не к лицу ему также заниматься «словопрениями» (1 Тим 6:4). Иисус Христос навсегда воплотил в Себе идеал подлинно созидательного обращения со Словом Божьим и словом человеческим. Своими словами Он сеял правду и нес жизнь, изобличал зло и утверждал добро. Ничто меньшее Он не примет и от Своих слуг, подвизающихся на нелегком проповедническом поприще. Похоже, именно это имела в виду Е. Уайт, когда сделала ряд высказываний, которыми мне хотелось бы закончить данную главу:

Христос… пришел в наш мир как идеал всякой истины. Истина никогда не оскудевала на Его устах и не страдала в Его руках. Слова истины исходили из Его уст, исполненные свежестью и силой нового откровения. Он открывал тайны Царства Небесного, показывая все новые и новые сокровища истины.

Христос говорил властно. Каждую истину, которую необходимо было донести до людей, Он возвещал с твердой уверенностью, характерной для безошибочного знания. Из Его уст не исходило ничего причудливого или сентиментального. В Его речах не было софизма и людских мнений, праздных россказней или ложных теорий, облеченных в красивые слова. Его утверждения были истинами, подкрепленными Его личными познаниями. Он предвидел появление вводящих в заблуждение доктрин, которым предстояло наполнить мир, но не раскрывал их. В Своем учении Он сосредоточивался на неизменных принципах Слова Божьего. Он возвеличивал простые, практические истины, которые обычные люди могли понять и привнести в свой повседневный опыт. Христос мог открыть людям глубочайшие научные истины. Он мог открыть им тайны, для проникновения в которые потребовались столетия тяжелого труда и кропотливых исследований. Он мог подать советы в научных областях, которые дали бы пищу для размышлений и стимул для изобретений до конца времени. Но Он не сделал этого. Он не сказал ничего, чтобы поощрить любопытство или удовлетворить человеческие амбиции, открывающие дверь мирскому величию. Во всем Своем учении Христос приводил умы людей в соприкосновение с безграничным Разумом. Он не призывал людей исследовать человеческие теории о Боге, о Его Слове или о Его делах. Он учил их взирать на Бога в Его делах, Его Слове и в Его провидении (86) .

(1) А. А. Волков. Курс русской риторики. М.: Издательство храма св. муч. Татианы, 2001. С. 330.

(2) В. Н. Мещеряков. Жанры школьных сочинений. Теория и практика написания. М.: «Флинт», «Наука», 2000. С. 9.

(3) Там же. С. 101, 102.

(4) Там же. С. 9.

(5) Н. Н. Кохтев. Ораторская речь: стиль и композиция. М.: Издательство Московского университета, 1992. С. 9-16.

(6) Или иного языка, если русский не является для читателя родным.

(7) H. H. Кохтев. Ораторская речь: стиль и композиция. С. 22-26.

(8) Эразм Роттердамский. Воспитание христианского государя. М.: «Мысль» 2001 С. 200-203.

(9) О слепом заимствовании протестантскими проповедниками манер светской риторики см. статью В. С. Ляху в «Богословском Вестнике» Заокской духовной академии (No2/ноябрь 1999 г., с. 163-190) «Теология богослужения: культурологический аспект».

(10) На речевой технике проповедника мы более подробно остановимся в следующей главе.

(11) Как уже было подчеркнуто в главе, посвященной правилам чтения Священного Писания, все перечисленные вопросы оправданно задавать в отношении паствы лишь после того, как они были заданы пастором в отношении себя самого.

(12) Фактически, мы уже это сделали по ходу проведения экзегезы текста, но еще раз уточнить, на каких опорах держится главная идея текста, никогда не будет лишним.

(13) М. Т. Цицерон. Об ораторе, II. 86. 351-1.

(14) Данное сравнение принадлежит русскому ученому М. В. Ломоносову, который говорил: «Храброго вождя искусство состоит не в одном выборе добрых и мужественных воинов, но не меньше зависит и от приличного управления полков».

(15) В фигурные скобки помещены разделы диспозиции, которые не всегда присутствовали в речи оратора.

(16) Подробней см.: Heinrich Lausberg. Handbook of Literary Rhetoric. A Foundation for Literary Study. Leiden: Brill, 1998. PP. 112-208.

(17) Е. В. Клюев. Речевая коммуникация. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2002. С. 21.

(18) Прот. Ливерий Воронов. Слово на четвертой пассии. Журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии «Христианское чтение», 1996. С. 45,46.

(19) Мейстер Экхарт. Духовные проповеди и рассуждения. М.: Издательство политической литературы, 1991. С. 53.

(20) Ч Сперджен. 12 проповедей о Святом Духе. Минск: Издательство Церкви «Завет Христа». С. 173.

(21) Ч. Сперджен. 12 проповедей о Святом Духе. С. 65-68.

(22) Только один пример неудачного вступления проповеди, взятого из студенческой работы: «Наша с вами жизнь погружена в безграничное пространство творческого энтузиазма Создателя. Однако недальновидность и предельность разума опечаливает пытающихся перешагнуть через барьер досягаемого. Таков удел бытия пытливого сознания. Но данное обстоятельство не препятствует Тому, Кто вне плена, обитать рядом с нами, открывая многообразие непостижимого каждому, внимающему Слову Божьему».

(23) Очень важное требование, по поводу которого Елена Уайт категорично писала: «Многие из вас тратят время и силы на долгие вступления и извинения в начале своего выступления. Вместо того чтобы приносить извинения за то, что вы хотите обратиться к собравшимся, вам следует начать свой труд так, как если бы Сам Бог поручил вам передать им нечто. Некоторые служители тратят почти по полчаса на извинения, впустую расходуя драгоценное время, и когда наконец доходят до сути проповеди и хотят запечатлеть в сознании слушателей важные пункты истины, люди настолько устают, что до них не доходит самая важная часть духовных истин ..» (Свидетельства для Церкви. Т. 2. С. 616).

(24) «Нет ничего столь важного в ораторской наружности, — пишет M. M. Сперанский, — как вступление проповедника на кафедру. Посмотрите на сего святого человека, когда он хочет изобразить словом сердечное сокрушение. На челе его напечатлено душевное его расположение, нежная и тихая задумчивость разливается по его лицу. Тихим и медленным шагом приближается он к кафедре. Все ожидают, когда разверзет свои уста, но он еще молчит, и сие молчание делает самое красноречивейшее начало его слова. Кажется, в душе его спираются страсти и не дают исхода его чувствиям, столько-то он исполнен своим предметом!.. Таким-то образом половину его проповеди сказало уже нам его лице. Ему нет причины приготовлять сердца слушателей: он воззрел — и они уже приготовлены. Вид оратора предвозвещает род его слова и настраивает сердца его слушателей. Отсюда видно, сколько необходимо размышлять со всем вниманием о предмете своего слова, чтоб определить вид, сообразный существу его и сделать разительное вступление на кафедру. На сие рассуждение нужно сделать одно только примечание, — продолжает свои рассуждения известный учитель духовного красноречия. — Редко предубеждение слушателей простирается до того, чтоб забыть истинное лицо проповедника и представлять в нем одного только оратора. Юный вития, восходящий на кафедру с дерзким лицом, с властительским видом, с отважным и сильным голосом, возмущает самолюбие старца, и слово его теряет свою силу. Сей последний согласен быть его учеником, но он хочет, чтоб молодой его учитель чувствовал цену сей жертвы и учил его без угроз и с почтением. Небольшая тень стыдливости и маленькое замешательство в молодом ораторе нам больше нравится, нежели вид важный и беззаботливый: первым дает он нам разуметь, что почитает наше просвещение, и не иначе, как с страхом приступает к изъяснению своих мыслей; а второе доказывает или лицемерие его, или беспечность — две вещи, равно противные тонким расчетам самолюбия» (См. «Правила высшего красноречия». С. 222, 223).

(25) А. А. Волков. Курс русской риторики. С. 234-279.

(26) Краткая Литературная Энциклопедия в 9 томах. М.: Издательство «Советская Энциклопедия», 1968. Т. 5. С. 446.

(27) А. А. Волков. Курс русской риторики. С. 253. Легко убедиться в том, насколько точно автор выразил философию портрета как одного из видов описания, прочитав рассказ С. Цвейга «Двадцать четыре часа из жизни женщины». Вот лишь небольшой фрагмент из описания повествователем всего лишь одной части тела своего героя, его рук: «.. .две руки, каких мне еще никогда не приходилось видеть: они вцепились друг в друга, точно разъяренные звери, и в неистовой схватке тискали и сжимали друг друга, так что пальцы издавали сухой треск, как при раскалывании ореха. Это были руки редкой, изысканной красоты и вместе с тем мускулистые, необычайно узкие, очень белые — с бледными кончиками ногтей и изящными, отливающими перламутром лунками… И вот в ту секунду, когда шарик с сухим коротким стуком упал в ячейку и крупье выкрикнул номер, руки внезапно распались, как два зверя, сраженные одной пулей… Мгновение они лежали на зеленом сукне вяло и неподвижно, как медузы, выброшенные волной на взморье. Затем одна, правая, стала медленно оживать, начиная с кончиков пальцев: она задрожала, отпрянула назад, несколько секунд металась по столу, потом, нервно схватив жетон, покатала его между большим и указательным пальцами, как колесико. Внезапно она изогнулась, как пантера, и бросила, словно выплюнула, стофранковый жетон на середину черного поля. И тотчас же, как по сигналу, встрепенулась и скованная сном левая рука: она приподнялась, подкралась, подползла к дрожащей, как бы усталой от броска сестре, и обе лежали теперь рядом, вздрагивая и слегка постукивая запястьями по столу, как зубы стучат в ознобе…»

(28) А. А. Волков. Курс русской риторики. С. 262.

(29) Джордж Вандеман. Жизнь после смерти. Заокский: Российская христианская служба семьи и здоровья, 1996. С. 180,181.

(30) Е. К. Войшвилло, М. Г. Дегтярев. Логика. М.: ВЛАДОС, 1998. С. 32,33.

(31) Аврелий Августин. Исповедь. М.: КАНОН+, ОИ «РЕАБИЛИТАЦИЯ», 1997. С. 220-222.

(32) Энциклопедия проповеди в четырех томах. СПб.: «Диоптра», 2000. Т. 2. С. 99-101.

(33) А. А. Волков. Курс русской риторики. С. 135.

(34) Там же.

(35) М. М. Сперанский. Правила высшего красноречия. Санктпетербургъ [sic]. В Типографии Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1844. С. 221.

(36) В. Н. Мещеряков. Жанры школьных произведений. С. 20.

(37) Там же. С. 21,22.

(38) Самый сильный враг первого и второго требований — сбивчивость в изложении проповедником своих мыслей. Как тонко подметил Артур Шопенгауэр, «если неуместно перебивать другого человека, неуместно перебивать и самого себя».

(39) Как пишет Брюс М. Мецгер в своей книге «Текстология Нового Завета», «типичный колофон, встречающийся во многих небиблейских рукописях, достаточно четко характеризует работу писца: «Тот, кто не знает, что такое труд переписчика, думает, что это легко; но хотя пишут лишь три пальца, работает все тело»» (М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 1996. С. 15).

(40) Брюс М. Мецгер. Текстология Нового Завета. С. 16.

(41) Там же. С. 15.

(42) Benjamin R. Foster. From Distant Days. P. 386. Это утверждает и общепризнанный теоретик ораторского искусства Квинтилиан (I в. н. э.), когда говорит: «…перо заберет у вас больше всего сил, но оно же сослужит и самую добрую службу. Цицерон совершенно прав, когда говорит, что перо есть… самый лучший учитель красноречия… Поэтому мы должны писать как можно больше и как можно прилежнее… Не осознав необходимости в этом, наши умения говорить не принесут ничего иного, кроме простого потока слов, исходящих из уст, а не от ума. Именно письмо есть основа красноречия, в нем коренится это искусство. Именно письмо есть святое святых, в котором хранятся сокровища ораторского искусства».

(43) M. M. Сперанский. Правила высшего красноречия. С. 46-48. Далее следует интересное примечание автора: «Я знаю, что сие правило покажется строго. В самом деле, расстаться с столь прекрасными творениями, каковы обыкновенно бывают наши, и, что всего хуже, бросить в огонь, яко слабые и печальные опыты пера, — я верю, что это удар для самолюбия. Но не надобно себя обманывать… Нельзя быть красноречивым, как подходя близко к Цицерону или Демосфену. Я указую сим точку совершенства. Она отстоит далеко, и едва бывает постижима обыкновенным глазом. Счастливые умы могут к ней приблизиться. Но сам Цицерон признается, что ее не достиг. Между тем, знать ее место — во всех науках необходимо. Философы давно уже приметили, что наши заблуждения не столько происходят от нашего незнания, сколько от того, что не зная, мы почитаем себя совершенно сведущими, и предел наших познаний поставляем пределом самих вещей».

(44) В. Н. Мещеряков. С. 28.

(45) Е. В. Клюев. Риторика. М.: «Издательство ПРИОР», 1999. С. 138.

(46) Там же. С. 138.

(47) Там же. С. 140.

(48) Preaching. The Professional Journal for Preachers. July-August 2002, v. 18, num. 1. P. 38.

(49) Е. В. Клюев. Риторика. С. 141.

(50) Ч. Сперджен. 12 проповедей о Святом Духе. С. 136.

(51) Е. В. Клюев. Риторика. С. 144.

(52) Там же. С. 144.

(53) «Находясь как бы над слушателем, говорящий выступает по отношению к нему в роли «высшей инстанции», своего рода подавляющего начала. Ясно, что о равноправии партнеров по коммуникации при таких условиях говорить просто не к чему. Все, что в условиях вертикальной модели взаимодействия предлагается слушателю, — это выслушать установку и начать действовать в соответствии с ней. Критическое отношение к сообщению исключается» (см Клюев. С. 155).

(54) Е. В. Клюев. Риторика. С. 145, 146.

(53) Ч. Сперджен. 12 проповедей о Святом Духе. С. 154, 155.

(54) Е.В. Клюев. Риторика. С. 145, 146

(55) Ч. Сперджен. 12 проповедей о Святом духе. С. 154, 155.

(56) «Правильность означала верное соблюдение грамматических и лексических норм языка. Ясность означала употребление слов общепонятных в точных значениях и естественных сочетаниях. Уместность означала, что для каждого предмета следует употреблять соответствующий ему стиль, избегая низких выражений при высоких предметах и высоких — при низких. Пышность [красота] означала, что художественная речь должна отличаться от обыденной необычной благозвучностью и образностью; иногда это понятие подразделялось на два: величавость и приятность. Речь без соблюдения правильности становилась варварской, без ясности — темной, без уместности — безвкусной, без пышности — голой. Эти четыре требования восходят к Феофрасту» (См. вступительную статью «Цицерон и античная риторика» в книге «Три трактата об ораторском искусстве». М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1994. С. 22).

(57) «Первое свойство слога, рассуждаемого вообще, есть ясность. Ничто не может извинить сочинителя, когда он пишет темно. Ничто не может дать ему права мучить нас трудным сопряжением понятий Каким бы слогом он ни писал, бог доброго вкуса налагает на него непререкаемый закон быть ясным. Объемлет ли он взором своим великую природу? Дерзким и сильным полетом он может парить под облаками, но никогда не должен он улетать из виду. Смотрит ли он на самую внутренность сердца человеческого» Он может там видеть тончайшие сплетения страстей, раздроблять наши чувствия, уловлять едва приметные их тени, но всегда в глазах своих читателей; он должен их всюду с собой вести, все им показывать, и ничего не видеть без них. Он заключил с ними сей род договора, как скоро принял в руки перо; ибо принял его для них. А посему, хотеть писать собственно для того, чтоб нас не понимали, есть нелепость, превосходящая все меры нелепостей. Если вы сие делаете для того, чтоб вам удивлялись, сойдите с ума — вам еще более будут удивляться» (M. M. Сперанский. Правила высшего красноречия. С. 173).

(58) Подробней о фигуративности языка Священного Писания см. такие монументальные труды, как: Е. W. Bullmger. Figures of Speech Used in the Bible. Mi.: Baker Book House, 1993; Leland Ryken, James C. Wilhoit, Tremper Longman III. Dictionary of Biblical Imagenary. 111.: InerVarsity Press, 1998.

(59) Цитируется по: Преподобный Макарий Египетский. Духовные слова и наставления. Издание подготовлено А. Г. Дунаевым. М.: «Индрик», 2002. С. 2.

(60) Lt 146, 1903. Цитируется по: http://www.nisbett.com/referenpe2/vss/vss48.htm [.]

(61) Ms la, 1890. Цитируется там же.

(62) М. Т. Цицерон. Оратор, 35.123 — 36.123.

(63) RH May 18, 1897. Цитируется по http://www.nisbett.com/reference2/vss/vssl5.htm [.]

(64) SD 86 См. там же.

(65) СН 498, 499. См. там же.

(66) Цитируется по: В. И. Аннушкин. История русской риторики. M : Academm, 1998. С. 256.

(67) En 209 Цитируется по: http //www.nisbett.com/reference2/vss/vss47.htm [.]

(68) Дж. Серль. Косвенные речевые акты. Цитируется по: Е. В. Клюев. Риторика. С. 149.

(69) Е. В. Клюев. Риторика. С. 159, 160.

(70) В подобной западне оказался израильский царь Давид, когда, выслушав притчу пророка На-фана и дав волю своему справедливому гневу, он вынес приговор самому себе: «Достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо… и за то, что не имел сострадания» (2 Цар 12:5,6).

(71) COL 17, 18. Перевод автора, сделанный по изданию: http://www.nisbett.com/reference2/ vss/vss47.htm [.]

(72) Среди других оборотов речи Иисуса, в которых говорится о Царствии и которые не имеют параллелей в языке того времени, «включая повседневную речь», Иоахим Иеремиас перечисляет следующие: «расхищать Царство Небесное» (Мф 11:12); «Царство Небесное берется силой» (там же); «приблизилось Царство Божие» (Мк 1:15; Мф 10:7); «входить в Царство Божие» (Мк 9:47 и ряд параллельных мест); «наименьший в Царстве Небесном» (Мф 5:19); «Царство Божие среди вас» (Лк 17:21); «приходит Царство Божие» (Мк 9:1 и др. ст.); «уготованное Царство» (Мф 25:34); «оскопившие себя для Царства Небесного» (Мф 19:12); «искать Царства Его [Бога]» (Мф 6:33); «ключи от Царства Небесного» (Мф 16:19); «запирать Царство Небесное» (Мф 23:13); «быть недалеко от Царства Небесного» (Мк 12:34); «великий (Мф 5:19), больший (Мф 18:1, 4), меньший (Мф 11:11) в Царстве Небесном»; «тайна Царства Божьего» (Мк 4:11); «подобно Царство Божие» (Мк 4:26, 30; ср. параллельные места); «идти впереди в Царство Божие» (Мф 21:31); «достигло до вас Царство Божие» (Мф 12:28; Лк 11:20). (См. Иоахим Иеремиас. Провозвестие Иисуса. С. 50-52).

(73) RH Jan. 7, 1890. Цитируется по: http://www.nisbett.corn/reference2/vss/vssl6.htm [.]

(74) FE 236. Цитируется по: http://www.nisbett.com/reference2/vss/vss21.htm [.]

(75) М. Т. Цицерон. Об ораторе. I. 54.

(76) Е. В. Клюев. Риторика. С. 11, 12.

(77) Там же. С. 172.

(78) Е. В. Клюев. Риторика. С. 182.

(79) М. Чистяков. Курс теории словесности Издание Кораблева и Сирякова. Санктпетербург [sic], 1847. Ч. 2. С. 56-59.

(80) К. С. Льюис. Собр. Соч. Т. 7. Чудо. С. 196, 197.

(81) E В Клюев Риторика С 189

(82) Е. В. Клюев. Риторика. С. 238.

(83) Там же. С. 329.

(84) Е. В. Клюев. Риторика. С. 18.

(85) Цитируется по: Б. Т. Танеев. Парадокс: парадоксальные высказывания. Уфа: БГПУ, 2001. С. 27.

(86) Е. Уайт. Свидетельства для Церкви. Заокский «Источник жизни», 1999. Т. 8. С. 201, 202.